Проход процессии занял не меньше получаса, после чего заунывный ритм, отдаляясь, стал понемногу стихать. Лишь после этого Беортрик отвязал наших лошадей, и мы спустились с холма, чтобы продолжить путешествие.
Следующее поселение представляло собой скромное, но удобное место для постоя, где на въезде у обочины ответвлялся ручей, который впадал в большущее выдолбленное бревно, служащее скоту для водопоя. Были здесь также таверна, различные постройки и сараи, а еще лавка с добротного вида одеждой и обувью. На табурете возле двери в таверну сидел сапожник, менявший на сапоге подметку. Рядом сидел и владелец сапога, какой-то ратник: вытянув перед собой одну босую ногу, он держал в руке большую деревянную кружку, дожидаясь, по всей видимости, исполнения заказа.
Беортрик отлучился узнать, можно ли здесь где-нибудь купить овса, а я остался караулить лошадей. Ратник кивнул мне весьма любезно, и я воспользовался случаем спросить, знает ли он что-нибудь о проехавшей недавно процессии.
– Как же не знать! Это же был мой господин, маркграф Герольд, – ответил местный житель. – На пути домой.
Надо же, какая неосмотрительность! Предосторожность Беортрика сыграла скверную шутку: съехав с дороги, мы теперь будем вынуждены разворачиваться и догонять маркграфа – иначе письма ему не передать.
– Маркграф, кажется, по-прежнему заправляет аварской маркой? – спросил я, чтобы поддержать разговор.
Ратник отер с лица шарфом дорожную пыль. Шарф у него был тоже красный с зеленым, изрядно вылинявший.
– Теперь уже нет, – неожиданно ответил он.
– Это почему? – опешил я, стараясь не выказывать разочарованности. Если такое произошло, то получается, что король без ведома Арна сменил своего родственника, управлявшего аварским приграничьем. Ну а если это так, то нам с Беортриком придется возвращаться к архиепископу в Падерборн и отправлять письмо уже новому хозяину марки.
– Почему? – как-то странно покосился на меня мой собеседник. – Да потому что мой господин умер. А процессия отвозит его тело обратно в Винцгау.
Я уставился на него в полной растерянности.
– Что произошло? – спросил за моей спиной подошедший Беортрик, который, судя по всему, услышал последнюю фразу.
Ратник бросил на него взгляд и, видимо, признал в нем сослуживца, поскольку сказал:
– Да вот, в последнюю минуту умудрился погибнуть на поле боя. Из-за промашки.
Беортрик сурово сжал губы:
– Маркграф? Не поверю. Он не из тех, кто мог допустить оплошность. Он бывалый воин, закаленный в боях.
– Супротив предателя защиты не бывает, – досадливо вздохнул солдат.
– Продолжай, – буркнул мой спутник. Впервые за все время в его голосе угадывались сочувственные нотки.
– Через границу перешла большая сила диких аваров, – стал рассказывать ратник. – Маркграф тогда призвал новобранцев и сплотил достаточную силу, чтобы выпроводить незваных гостей восвояси.
Краем глаза я заметил, как игла сапожника замедлилась. Он слушал.
– И вот маркграф выбрал ровное поле, чтобы мы могли выгодно использовать бросок нашей тяжелой конницы. С собой мой господин вывел свою личную стражу и пару сотен прирученных аварских конников. Им вменялось преследование врага, когда мы разобьем его главные силы.
– Я и не знал, что авары бывают ручными, – сухо заметил Беортрик.
– Это мы испытали потом, на своей шкуре, – сказал солдат. – Но они справедливо зовутся едва ли не лучшими всадниками на свете, а оплошность маркграфа была в том, что он счел: лучше, если они будут с нами, а не против нас.
– Так что же произошло? – спросил мой попутчик.
– Обе силы встали лицом к лицу, готовые к схватке. И вот тогда мой господин решил выехать перед строем и сказать речь для нашего ободрения. Обычная болтовня, которую через нашлемник толком и не слышно.
Ратник, словно удивляясь своему воспоминанию, повел головой из стороны в сторону:
– И вот заканчивает он говорить, поворачивается к врагу и поднимает руку, чтобы махнуть рукой к атаке. И тут вдруг пара так называемых ручных аваров вырывается из рядов и со спины пускает стрелы в него и в пару военачальников, что были рядом с ним. Стрелки авары отменные, это я вам говорю. Маркграфу стрела вонзилась аккурат между плеч, и его вышибло из седла.
– А что стало с теми двумя аварами? – спросил Беортрик.
– А они молнией метнулись мимо поверженного маркграфа и встали со своими собратьями, что стояли против нас. – Рассказчик досадливо плюнул. – Вот что бывает, когда набираешь в свои ряды изменников!
Я почувствовал, как мой спутник напрягся рядом со мной. Теперь было наглядно видно, что соплеменники-саксонцы его бы тоже сочли изменником.
– И что же битва? – спросил он. – Как она проходила?
– Да с битвой все в порядке, – ответил ратник. – У нас на них душа горела, все хотели отомстить. Маркграф был к нам добр. Мы прорубились к аварам в самый центр. Погнали их с поля прочь, только головы успевали с плеч лететь. Теперь они нагрянут к нам нескоро.
Он повернулся к сапожнику спросить, долго ли тот еще будет возиться, а я воспользовался возможностью отвести Беортрика в сторонку.
– Что будем делать? – спросил я тихо. – Поворачиваем назад и едем в Падерборн?
Саксонец озабоченно помрачнел.
– Ты как хочешь, – с непреклонностью сказал он. – Если хочешь, можешь поворачивать. А я поеду дальше. Мне за это плачено.
Я мельком глянул на ратника, остерегаясь, чтобы тот случайно не подслушал наш разговор.
– Письмо Арна адресовано лично маркграфу, и никому больше, – напомнил я своему товарищу. – Ты сказал, что нам для въезда в аварские земли должны были приставить конный отряд.
– Ты же слышал этого воина. Аваров только что разгромили, – возразил тот. – Если мы будем расторопны, напасть на нас они не посмеют.
Я, признаться, замешкался. Появляться перед архиепископом с пустыми руками и одновременно докладывать, что Беортрик отправился выполнять задание один, меня не прельщало.
Но что раздражало еще больше, так это надменность и презрение, с которыми на меня глядел этот верзила-саксонец.
– Что ж, хорошо, – бросил я. – Пойдем оба. Но давай условимся: уговорим того, кто теперь начальствует над границей, чтобы нам дали хоть какое-то вооруженное сопровождение.
– Если тебе от этого легче, – едко, с обидным снисхождением, усмехнулся Беортрик.
Рука моя потянулась за письмом Арна, которое я благополучно хранил за пазухой своей котты. Я вынул его и, не сводя со своего спутника глаз, порвал его перед ним на множество мелких клочков. Этот жест был отчасти направлен на то, чтобы показать мою решительность, хотя и бравада здесь тоже присутствовала. Не было необходимости говорить саксонцу: что бы ни было написано Арном в письме, оно наверняка таило для нас опасность, если бы с его содержимым ознакомился кто-нибудь, помимо маркграфа Герольда.
И мы опять пустились в путь, день за днем все в том же утомительном ритме, держась правее вод желтовато-бурой реки. Чем дальше мы продвигались, тем больше встречалось признаков того, что за здешние земли недавно шли сражения. Жилища селян были по большей части разбиты, с провалившимися, нередко обугленными стенами и крышами. Амбары и хлевы стояли пустые, с сорванными дверями, а содержимое их было расхищено. Заборы и изгороди близ дороги пребывали в запустении. От фруктовых садов оставались лишь обрубки деревьев, пущенных на топливо для костров. Длинные полосы жнивья заросли и смотрелись дикими космами. Уже вскоре после встречи с похоронным кортежем маркграфа нам навстречу попалась еще одна колонна людей, бредущих по дороге, – на этот раз пеших чумазых оборванцев с сумами, шаркающих навстречу под вооруженной охраной. Поравнявшись с ними, Беортрик определил в них пленных. Когда они донесут поклажу до места, пояснил он коротко, их продадут в рабство.
Мало-помалу мы близились к самым дальним пределам державы короля Карла. Здесь, возле постройки, отдаленно напоминающей постоялый двор, мы заметили человек двадцать всадников. Старший над ними – мясистый, с изрытым оспинами лицом – изъяснялся на франкском с таким акцентом, что я с трудом понимал его речь. По всей видимости, он и его солдаты были из числа бойцов вспомогательного войска короля Карла, пожелавших добровольно остаться на страже пограничья и осваивать недавно завоеванные земли, взяв себе в жены местных женщин. Глинобитная караульня возвышалась среди скопления хижин и домиков с солдатскими семьями. Судя же по числу детворы, копошащейся в песке под золотистым светом предвечернего солнца, и младенцев на руках у матерей, линия Карла на переселение своих подданных вполне себя оправдывала.
– Зачем явились? – коротко и сварливо спросил солдатский начальник. Нас он принял в неподметенной угрюмой комнатенке полузаброшенного строения. Штукатурка на голых стенах отсутствовала, единственное оконце было без ставен, а всю меблировку здесь составляли стул и побитая столешница. Место пахло плесенью и чем-то нежилым. Дверь была открыта из-за того, что, будучи покоробленной, должным образом не закрывалась.
Разговор с начальником я взял на себя:
– Мы с моим спутником путешествуем по велению архиепископа Арна Зальцбургского.
Судя по туповато-сумрачному лицу, об архиепископе этот воинский чин никогда как будто и не знал.
– Слыхом об этом не слыхивал, – и впрямь сказал он, откидываясь на своем стуле.
– По велению архиепископа на следующий этап путешествия нам нужно приставить сопровождение из солдат, – продолжал я, втайне жалея, что уничтожил письмо архиепископа маркграфу. Печать Арна могла бы, возможно, произвести на этого служаку впечатление.
– И куда же именно? – бросил он.
– К месту, именуемому Хрингом, – ответил я.
Брови начальника удивленно взметнулись вверх.
– Зачем вам эта богом забытая дыра? – осведомился он.
– Говорить об этом я не волен, – ответил я, надеясь, что слова мои звучат уверенно и веско.
Наш собеседник оглядел меня с откровенным недоверием.