– Дело, если хочешь, в преданности.
– Преданности мне? Да брось ты!
Прозвучало это саркастически – в общем-то, как я и хотел.
Мой собеседник не спешил отвечать. Веточка хрустнула еще несколько раз: Беортрик разламывал ее на все более мелкие кусочки. Чувствовалось, что он хочет высказать нечто, томящееся в глубине его души. В конце концов он заговорил:
– Зигвульф, в жизни каждого наступает время, когда он должен определиться, на кого ему уповать и кому верить.
Я не смог удержаться от замечания:
– Истинное доверие, думается мне, не достигается через обман.
В темноте что-то резко шевельнулось – это Беортрик сердито отбросил остаток веточки.
– Я признаю, что продавал свои услуги вначале королю Карлу, а затем Никифору. Но и у того, и у другого я впоследствии множество раз наблюдал неправые деяния: измены, коварство и двурушничество.
– Тебе надо было задуматься над этим еще тогда, – не видя смысла в сочувствии, безжалостно заметил я.
Но Беортрик упрямо продолжал, обращаясь, казалось, не столько ко мне, сколько к самому себе:
– Этой зимой я много размышлял, куда же катится моя жизнь. И получалось, что ни к чему хорошему. А вот ты сегодня примчался обратно, рискуя собственной жизнью, потому что счел своим долгом меня спасти.
Я молчал, давая ему высказаться. Но и дальнейшие его слова ясности не вносили:
– Когда был убит Кайям, его семья и род явились забрать его тело и устроить ему достойное погребение. Они от него не отступились.
Наконец, истина забрезжила в моем сбитом с толку уме. Беортрик решил довериться мне потому, что мы с ним делили пусть и дальнее, но все же родство по линии предков. Мы оба были саксонцами. А мое решение вернуться и помочь ему затрагивало то, что он считал некоей глубинной связью меж нами. И я, несмотря на все еще тлеющие во мне сомнения, ощутил в себе нечто большее, нежели простое сочувствие его словам.
– Я был совсем еще юношей, – поведал я ему, – когда мстительный феодал-сюзерен отправил меня в изгнание, объявив меня winelas guma.
Беортрик в ответ понимающе хмыкнул. Winelas guma — «человек без друзей» – понятие в саксонском мире небезызвестное.
– Но я сумел обрести себя в этой жизни благодаря тем, кто завязал со мной дружбу или же просто попытался единожды мне помочь. Отчасти я обязан в этом и удаче, – добавил я. – Но никак не своему происхождению, роду или племени. Они здесь ни при чем.
От переживаний в голосе моего спутника появилась сипотца.
– Зигвульф, ты живешь своим разумом, – откашлявшись, сказал он. – Я же продаю свои боевые навыки. Мы с тобой очень несхожи. Для меня ценности аваров наделены обоснованным смыслом.
Несмотря на опасения, я не мог игнорировать искренность в его словах.
– А если бы роли у нас переменились и в плену у славян оказался я, ты бы прискакал обратно, чтобы меня выручить? – спросил я.
– Теперь да.
Прозвучало столь четко и однозначно, что я невольно ему поверил.
– Тогда давай на этом и остановимся, – осмотрительно предложил я. – А как доберемся до Арна, то отдадим ему сосуд с воином.
Я вновь улегся, думая заснуть, но затем что-то заставило меня спросить:
– Если Никифор платит тебе как соглядатаю, то как ты думаешь передавать узнанные тобою сведения?
– Никифор сказал, что кто-то на меня выйдет.
– Есть соображения, кто именно?
– Никаких. Никифор подчеркнул, что это лицо само определит ценность сведений и будет действовать сообразно услышанному.
На осмысление этих слов у меня ушло несколько ударов сердца.
– Очень похоже на то, что это может вывести к очередному заговору. Вроде того, что устранил Кайяма, – предположил я.
Молчание Беортрика подсказывало, что он с этим согласен.
Глава 14
Архиепископ Арн обосновался в Латеранском дворце. В сравнении с обветшалыми зданиями Рима состояние официальной резиденции Папы Льва было превосходным. Артель каменщиков и шлифовщиков добавляла последние штрихи к роскошному новому крылу, включающему в себя пиршественный зал с торцовой стеной, облицованной чередующимися полосами красновато-коричневого и белого мрамора. На противоположном конце дворца удалая компания мастеровых сгружала с телег кирпичи и укладывала их для поднятия туда, где ремонтировалась секция парапета. Заново вымащивалась свежими плитами площадь перед дворцом, а медная обшивка покатой крыши базилики Святого Иоанна, нависающая на заднем фоне, была аккуратно залатана.
Заехав в город вскоре после рассвета, мы с Беортриком оставили взятых внаем лошадей при конюшне и поднялись по пологому склону Целиева холма, намереваясь встретиться с архиепископом Арном. Прошло уже больше месяца с той поры, как мы пересекли Дунай и возвратились в пределы владений короля Карла. После этого мы нанесли визит в месторасположение нового маркграфа Аварской марки, которому я рассказал о желании Кажда заключить мир. Насчет сосуда с воином я, однако же, предпочел не распространяться. Я сказал, что дальше в мои обязанности входит доложиться архиепископу Арну, на что мне сообщили, что его нужно искать в Риме, где он остался после сопровождения Папы Льва из Падерборна и все еще занимался доследованием подлого нападения на Его святейшество.
– Вот оно, сбережение средств, – усмехнулся Беортрик, глядя, как двое позолотчиков, по виду отец и сын, прикладывают золотые листы к буквам какой-то надписи, высеченной в мраморе над входом новой пиршественной залы.
– Оплата, возможно, делается из присланных Карлом аварских сокровищ, – рассудил я.
Седельную сумку с сосудом я нес, перекинув через плечо. Весеннее солнце припекало, и от сумки начинало ощутимо припахивать конским потом. Жеребца и великолепную сбрую я тактично оставил новому маркграфу, запросив у него лишь некоторую сумму на дорожные расходы до Рима.
Дворец, безусловно, впечатлял. В длинном кирпичном фасаде я насчитал свыше тридцати окон и три отдельных входа, каждый со своим портиком. Там беспрестанно сновали священники и папские курьеры – туда и обратно, туда и обратно. В своих длинных черных сутанах они напоминали усердных муравьев, входящих и выходящих из своего муравейника. Центральный вход был, судя по всему, самым главным, и мы направились туда. Снаружи возле входа околачивалось с полдюжины вооруженных людей. Загорелость лиц и ширококостные руки с короткими копьями придавали им сходство, скорее, с крестьянами, чем с городскими жителями. Одеты они были кто во что горазд – принадлежность к страже выдавали только черные повязки на предплечьях. Нам эти люди преградили проход, и один из них – по всей видимости, старший, так как он был препоясан еще и черным кушаком, – строго спросил, кто мы такие и кого желаем видеть.
– Архиепископа Арна Зальцбургского, – за двоих ответил я. – Мое имя Зигвульф, а моего спутника звать Беортрик.
– Архиепископ вас ожидает? – резко спросил стражник.
– Если вы сообщите архиепископу, он нас примет.
– Ждите здесь.
Окинув подозрительным взглядом Беортрика, «черный кушак» отрядил одного из своих людей внутрь дворца.
– Это что за публика? – убедившись, что нас не слышат, вполголоса спросил саксонец.
– Милиция Папы. Они, кажется, зовутся Семейством Святого Петра. А служат как папские телохранители, – объяснил я.
– Н-да. Если Папы хватает только на это, защита у него не ахти.
– Теоретически церковной особе защита и не нужна, – напомнил я ему.
Беортрик на это пренебрежительно фыркнул.
Через несколько минут посланный возвратился с мальчиком-подростком, разодетым в яркое, дорогое шитье по последней моде. Судя по всему, это был один из родовитых отпрысков, которого родители-аристократы поместили в услужение при папском дворе в качестве первого шага по служебной лестнице, сулящей прибыль и влияние.
– Архиепископ говорит, что примет человека по имени Зигвульф, – объявил стражник.
Оставив Беортрика дожидаться снаружи, я вошел вслед за мальчиком в здание. Пройдя вестибюль, мы повернули направо и под постукиванье изящных красных башмачков моего провожатого двинулись по мраморным плитам длинного коридора. Вдоль коридора тянулись нескончаемые двери. Там, где они были открыты, виднелись клерки и переписчики, согбенные на скамьях за своими столами. Дворец вмещал в себя огромный и безудержно растущий бюрократический аппарат из крючкотворов и столоначальников, не считая частных служб самого Папы.
С очередным поворотом направо мы оказались в приемной, откуда я был препровожден в большую комнату со сводчатым потолком, где из высоких окон открывался вид на Вечный город. Обстановка там была простой и одновременно изысканной: на безупречно беленой стене эмалевое, инкрустированное серебром распятие, книжные полки из темной полированной древесины, резные стулья с вышитыми подушками в тон им и мозаичный пол. Пахло здесь свечным воском. А за просторным письменным столом, не имеющим ничего общего с исцарапанной походной столешницей в Падерборне, возвышался архиепископ Арн. Одетый в тонкой выделки сутану, он выглядел, по сравнению с последней нашей встречей, куда торжественнее. Бороду он сбрил, но наметившиеся брылья ему удачно скрывала темная щетина. При этом тяжелые костистые руки и бочкообразная грудь по-прежнему придавали ему изрядное сходство с лесорубом или каменотесом.
– Я не ожидал увидеть тебя вновь, – бросил он вместо приветствия, а мальчику хмуро велел: – Выйди, закрой дверь и смотри, чтобы нас никто не смел потревожить.
Дождавшись, когда мы останемся в комнате одни, архиепископ обратил свой суровый взор на меня.
– Ну? – изрек он.
Я открыл клапан сумки, извлек оттуда сосуд с воином и поместил перед ним на стол.
Арн несколько секунд смотрел на него непроницаемым взглядом, после чего поднял его и выставил на свет так, чтобы можно было оглядеть изображение конного триумфатора более детально.
По всей видимости, он остался доволен, поскольку поставил сосуд обратно на стол и по-прежнему непроницаемым тоном произнес: