– Встань туда, Зигвульф, – распорядился он, – и помалкивай.
О Беортрике же архиепископ даже не спросил.
Прошло примерно полчаса, на протяжении которых Арн не удостаивал меня вниманием – он то просматривал документы, то делал какие-то пометки. Я для него как будто не существовал, и мое внимание блуждало то по скребущему стилю архиепископа, то по его седой, согбенной над столом макушке, то по пятнышку солнечного света, медленно, словно крадучись, двигавшегося по квадратам плиточного пола. Кроме этого солнечного зайчика, возле стены по ним осторожно пробирался мелкий коричневый жучок…
И всякий раз мой взгляд возвращался к сосуду с воином.
Но вот в дверь послышался тихий стук.
– Войдите! – властным голосом позвал Арн.
Дверь открывалась вовнутрь, так что входящего я разглядел не сразу. Когда дверь сама собой затворилась (видимо, ее из коридора закрыл пристав), вновь прибывший находился уже изрядно за порогом, ко мне спиной. Это был распорядитель папского двора Альбин. Арн неторопливо поднялся и указал визитеру на пустующий стул. О моем присутствии в каких-нибудь пяти шагах Альбин совершенно не догадывался. Именно это, похоже, архиепископу и было нужно. Для пущей тишины я задышал еще реже и тише.
Жаль, что из своего угла я не мог видеть лица распорядителя, когда его взгляд упал на сосуд с воином, стоящий прямо перед ним. Я заметил лишь, что он слегка замешкался – шел и вдруг приостановился, словно невзначай запнувшись. Руки у него были скрыты рукавами ризы, но в тот момент, когда он усаживался, я пригляделся к его ладони, помещенной на стул, – она была бестрепетна, без намека на дрожь.
– Опрос этот, в сущности, ни к чему не обязывает, а потому будет недолог, – как-то обыденно, в несвойственной для себя манере начал Арн. – Его величество король Карл велел мне разобраться с жалобами о недостойном поведении, выдвинутыми против понтифика Льва. Ты, несомненно, тоже с ними знаком.
– Из-за обилия собственных дел мне просто недосуг выслушивать подобные наветы, – пробормотал распорядитель памятным мне монотонным, лишенным чувств голосом. Эдакий чинуша мелкого пошиба, бубнящий с листа расхожие канцеляризмы.
Арн без обиняков перешел к существу вопроса:
– Мне интересно знать, есть ли хоть какая-то доля правды в обвинениях против Его святейшества, содержащаяся в неких письмах, посланных советникам Его величества. – Архиепископ непринужденным движением поднял золотой сосуд и отставил его в сторону, чтобы можно было взять со стопки документов верхний лист. – Письма сии были написаны в Риме до того злодейского нападения на понтифика, свершившегося средь бела дня на улице.
Альбин сидел, выпрямив спину, абсолютно собранный.
– Те жалобы, помнится, обсуждались во время пребывания Его святейшества в гостях у короля Карла, вскоре после того злодеяния. И были отложены ввиду несостоятельности, – сказал он спокойно.
– И с той поры по ним не появилось никаких свежих соображений?
Распорядитель с подчеркнутой угодливостью, в которой читалась легкая непочтительность, кивнул:
– Безусловно, есть. Суть их – моя благодарность за радушие и гостеприимство, оказанные нам в Падерборне.
Беззаботно-нагловатый тон Альбина если и вызывал у архиепископа негодование, то он не подавал виду. Арн чуть подался за столом назад, якобы принимая более удобную позу.
– Между нами открою: из тех писем с жалобами два были написаны твоими весьма высокопоставленными сослуживцами – примицерием Пасхалием и сацелларием Кампулом, – объявил он. – И тот и другой сейчас готовы признать, что им заранее было известно, в какой именно день на Его святейшество произойдет нападение.
– Надо же, какая досада! – елейно вздохнул Альбин, а после паузы добавил: – Если это правда.
– Ну а как же иначе? – В голосе Арна зазвучали жесткие нотки. – А потому я спрашиваю: имеются ли, по твоему личному опыту и убеждению, основания верить тем жалобам о недостойном поведении?
Папский распорядитель ответил с надменной уверенностью:
– Они абсолютно беспочвенны. И если ты заметил, то моего имени среди жалобщиков не встречается ни разу.
– То есть ты признаешь непогрешимость, а значит, и полновластие понтифика Льва?
– Я всегда служил Его святейшеству верой и правдой и убежден в его невиновности.
– Настолько, что готов подписать в этом аффидавит?[25]
– Безусловно. – Голос Альбина был чист и тверд.
– Что ж, изволь, – кивнул Арн. – Документ у меня готов.
Он разыскал составленную заранее бумагу и подвинул ее по столешнице распорядителю, а вместе с нею и письменный прибор.
Альбин подался на стуле вперед, собираясь взять стиль, и тут краем глаза заметил меня. Он резко обернулся, а глаза его ядовито сузились: до него дошло, что на протяжении разговора я стоял позади и все слышал.
– Зигвульф присутствует здесь как свидетель твоих слов, – сказал ему Арн. – Его величеству королю он тоже служит верой и правдой.
В первый раз за все время рука Альбина дрогнула, но лишь самую малость. Затем он опять взялся за стиль. Непонятно, было ли это от гнева или потрясения, а может, наоборот, от облегчения, что разговору на этом конец и что настырный дознаватель не стал выпытывать у него сведений о сосуде. В общем, Альбин поставил подпись и положил стиль на стол.
– Надеюсь, твое преосвященство, это все? – спросил он с плохо скрытой неприязнью. – Я уже и без того опаздываю на свою следующую встречу. А мне еще предстоит обсудить с целлерарием текущий ремонт папской резиденции.
– Да, все, – бесстрастно ответил Арн.
Распорядитель встал и направился к двери, попутно скребнув меня холодно-зловещим, что-то взвешивающим взглядом.
– Зигвульф, ты остаешься в Риме, – объявил мне архиепископ, когда дверь за Альбином закрылась. – Мы здесь ждем прибытия Его величества, и нужно, чтобы ты был под рукой на случай, если в последнюю минуту возникнут какие-нибудь непредвиденности. А это, – он положил руку на сосуд, – возвратится у меня на свое истинное место: в сокровищницу короля.
Честно говоря, я был ошарашен. Короткая встреча Арна с Альбином обернулась полной противоположностью того, что я ожидал. Я думал, что архиепископ напустится на распорядителя, виня его в хищении церковного имущества, а затем приступит к перекрестному допросу о степени нечестия и продажности Папы Льва. Однако о кражах ценностей Альбином из папских сундуков не было сказано ни слова. Вместо этого Арн лишь взял с Альбина заверение в невиновности Льва и беспочвенности всех наветов на него. Что было, как мы оба знали, вопиющей ложью.
– Свидетельство Альбина под присягой – пустышка, – пробурчал я, рассказывая Павлу о происшедшем.
Обратно на Виминальский холм Теодор отвел меня другим путем, а не тем, которым мы отправлялись спозаранку, – как он пояснил, для моей безопасности. Я же не возражал, особенно после того незабвенного взгляда, которым меня полоснул папский распорядитель двора.
– Ошибаешься, – неожиданно возразил мне бывший номенклатор. – Как раз оно и будет несколько месяцев держать Альбина в узде.
Вид у меня, по всей видимости, был озадаченным, поскольку Павел положил мне руку на предплечье и вдумчиво добавил:
– Ты вот сам подумай. Кампул с Пасхалием занимают на Латеранском холме два наиглавнейших поста: возглавляют два могущественных ведомства. Когда они публично сознаются, что знали о грозившем Папе нападении, то обесчестят себя раз и навсегда. По сути, отпадут от власти. Что сделает распорядителя двора самым видным латеранским кандидатом на место смещенного Льва.
– Ты считаешь, что у Альбина хватит нахрапистости самому стать Папой? – удивился я.
– Если да, то подписанный им у Арна документ лишает его всякой возможности участия в каком-либо заговоре по свержению Льва. Как он осмелится замышлять против того, кого в письменном виде признал безгрешным?
– Ну а сосуд с воином? Почему Арн напрямую не обвинил Альбина в его похищении?
– Потому что твой архиепископ – мастер скрытых угроз. Он дал Альбину понять, что может обвинить его в краже в любое угодное для себя время.
– Но это… шантаж.
Павел пренебрежительно пожал плечами:
– Я бы предпочел назвать это соразмеренной политикой. Зная слабые места человека, куда благоразумнее использовать это знание бережливо, чем выплескивать его действенность за один присест.
Эта ремарка подтверждала то, что я уже начал подозревать после нашего посещения дворцовой гардеробной.
– Не потому ли Арн умолчал и об имени Сесилии Синьорелли, когда мы нагрянули к Папе Льву? Из соображений все той же скрытой угрозы и нагнетании давления на других? – уточнил я.
Бывший номенклатор похлопал меня по плечу:
– Браво, Зигвульф! Без твоей помощи Арну ни за что бы не удалось переиграть Льва, а теперь вот и Альбина. Он бы просто не смог поставить их в зависимость от себя.
Эта похвала, признаться, настроения мне не подняла. Я подумал о Беортрике, до сих пор не оправившемся от действия яда, и о беспросветной зиме, проведенной мною в плену у аваров. Мы с саксонцем заплатили неимоверную цену за то, чтобы Арн мог играть нитями за кулисами папского престола и в кулуарах Латеранского дворца.
А еще мной владело смутное, тяжелое беспокойство. Вспоминалась та тайная ночная встреча в монастыре, где заседали беневентинцы с их союзником из римской знати, а за их спинами маячил старый монах, которого заметил Беортрик. У меня вызревало сомнение, что руки Арна простерты столь далеко или же что ему достанет силы сокрушить вынашиваемый там или где-нибудь еще заговор.
Ну и, наконец, куда-то загадочно канул тот человек в меховой шляпе, ударивший Беортрика ножом. А ведь он по-прежнему где-то бродит, на воле и никем не узнанный…
Глава 18
Лето сменилось осенью, что не лучшим образом сказалось на здоровье Беортрика: у него стали случаться внезапные приступы головокружения с продолжительным онемением левой стороны тела, куда пришелся удар ножом. Дни шли на убыль, погода становилась холодней, и он был вынужден больше времени проводить в четырех стенах, становясь в этом невольном заточении мрачным и раздражительным. Чтобы не попадаться под вспышки его дурного настроения, я пошел на риск и стал устраивать себе недолгие прогулки по городу, выбирая для этого дождливые дни, когда можно было слоняться по улицам в плаще с капюшоном из конского ворса, какие были в ходу у работяг, скрывая под колпаком свое лицо. В тавернах и лавках на углах я попутно подслушивал и подсматривал перемены в настроениях римского простонародья. Тем для разговоров было в основном две: будущее Папы Льва и предстоящий визит короля Карла. Репутация Льва находилась в шатком равновесии. Все кому не лень открыто считали его слабаком. Люд ворчал, что он порочит святую Церковь. В выражениях никто не стеснялся, равно как и в туманных угрозах, что если Церковь сама не может навести в своем доме порядок, то власть следует взять в руки мирянам. Более умеренные осторожно говорили, что Льву не мешало бы дать шанс на исправление, ибо Рим не в состоянии позволить себе еще одну смуту в связи с заменой Папы, что может обернуться очередной