Вот только после нашего разговора у загона стала излишне задумчивой Лайза. Она прекрасно вливалась в общий ритм беседы, ничего не упускала, отлично жульничала, но я видела — что-то не дает ей покоя, будто теребит изнутри. Кажется, я даже знала что.
Все прояснилось, когда мы снова поднялись на чердак — посидеть, посмотреть на уходящую грозу, подышать свежестью.
— Элли, получается, он столько страдал…
— Знаю.
— Какая… поганая профессия!
— Да не поганая. Просто такая, какая есть. В каждой профессии требуется своя подготовка, а в этой она особенная — не всем по зубам.
— Жестокая.
— А я говорила.
— Слушай, ну… Ведь можно что-то сделать? Как-то…
Она не могла подобрать слов, а я абсолютно точно знала, о чем она думает. «Ведь нужно же чем-то компенсировать жестокость. Добром? Любовью?»
И я даже нашла способ, просто не успела ей об этом поведать.
— Но из этой истории вытекает и хорошее.
— Что именно? Она заставила тебя любить Рена еще сильнее?
— Да я и так люблю его, как дура. Куда уж сильнее?
Мы хихикали, наблюдая, как над мокрым лугом клубятся мутные ватные облака и стелется туман, дышали бодрящей травяной сыростью.
— Просто я понимаю, о чем ты говоришь. После того, как он все это рассказал, я тоже долго думала, что бы такого сделать, чтобы…
— Показать ему, что он не машина, а человек?
— Да.
— И что придумала?
— Я купила камни. Такие же черные, как были в вазочке, — почти такие же: гладкие, красивые, овальные, специально ходила за ними на ярмарку самоцветов. А потом заказала гравировку. Принесла ювелиру в качестве примера один из «старых» камней — ну, чтобы стиль сохранить, — и попросила нанести на «мои» камни совсем другие слова.
— Какие?
У Лайзы от возбуждения даже приоткрылся рот. Вдали еще погромыхивало, гроза уходила не спеша, с достоинством, с апломбом, будто говорила: «Видите, я еще никуда не тороплюсь. А захочу и вообще вернусь…».
Пусть бы возвращалась — мы были не против.
— Я попросила выгравировать слова «любовь», «доброта», «радость», «сочувствие», «чуткость», «внимательность», «отзывчивость», «мудрость», «справедливость», «мужественность» и «великодушие». И стала отдавать их в подходящих ситуациях. Например, когда однажды мы вернулись в бунгало, а вечером Рен накрыл ужин прямо на берегу — так красиво было: свечи, розы, лепестки на песке, — я подарила ему камень «любовь». И сказала, что он — тот, кто умеет любить по-настоящему, и потому камень с этим символом обязательно должен быть в его корзинке.
— А он?
— Он очень долго молчал.
А после моих слов долго молчали и мы. Потому что знали — Рен чувствовал многое. Дрейк никогда не подарил бы ему такой камень, не проводил бы тестов на «любовь», не тестировал бы «доброту».
— Взял?
— Взял. И куда-то дел все остальные. Не знаю, может, просто убрал? Но когда я проснулась утром, корзиночка была пустой, а на дне лежал только один камешек — мой. Как будто только он один был ему важен.
— А остальные? Когда ты подарила ему остальные?
— Я…
Ответить я не успела — нас позвали ужинать, и Лайза фыркнула:
— Блин! Опять на самом интересном месте!
Быстрый стук ложек о тарелки, хруст ломающегося ароматного хлеба, зачерпывания, прихлебывания, наши довольные лица и множество комплиментов хозяйке после. Как только ужин завершился, мы тут же перебазировались в спальню. Залезли на одну кровать, открыли окно, чтобы влажная свежесть наполнила маленькую комнату, и продолжили прерванный ранее разговор.
— А «доброту» ты ему за что подарила? — Лайза чесала укушенную коленку, в полумраке спальни ее глаза блестели любопытством.
— Я ее еще не подарила. Я ведь еще не все успела, только некоторые.
— А какие?
— «Чуткость» я отдала, когда Рен помог Антонио. Наш повар некоторое время назад присмотрел здание для ресторана, которое захотел выкупить, но владельцы по какой-то причине отказали ему. Причем сослались на глупую причину — я не сильна в бюрократии. Рен тогда почувствовал, что виранец грустит, разговорил его — а ты попробуй его разговорить! Он же вежливый вконец, все время тебе будет отвечать, что все хорошо, — и пошел вместе с ним разбираться.
— И что, они выкупили это помещение?
— А то! А после я сразу же принесла ему новый камень.
— И он обрадовался?
— Очень.
Мне опять вспомнился момент, когда круглый черный камешек лег в широкую теплую ладонь Рена. Выражение его глаз, застывшая в них глубина.
— И он положил его в ту же корзинку, где лежала «любовь»?
— Да.
— Увез в бунгало?
— Наоборот, привез эту корзинку домой. Сказал, что раньше не хотел держать ее на глазах, так как на некоторое время усомнился в ценности своих достижений.
— Почувствовал то же, что и мы? Что из него пытаются сделать машину?
— Наверное. Так вот после он ее увез, а теперь она у него в кабинете стоит.
— И сколько там всего камней?
— Пока только пять: «любовь», «чуткость», «отзывчивость», «сочувствие» и «мужественность».
— А «отзывчивость» за что?
— Будешь смеяться. Как-то раз я сама решила ему устроить искусственный тест.
— Вот же блин! Дрейка ему было мало!
— Да ты слушай! Ну да, я немного поиздевалась, но не сильно. Весь день дергала его с тупыми поручениями: сходи со мной в магазин, открой банку, помоги вытрясти половик, даже кисточки попросила помыть.
— Это еще не так много…
— Ага, это только за час или два. А за весь следующий день я попросила еще примерно сто тысяч вещей — это купи, то подай, тут сделай, там посмотри, здесь просто посиди со мной…
— И Рен не взорвался?
— В том-то и дело, что нет. Терпел. Было видно, что ему не нравится моя навязчивость, но, Лайза, он ни разу не рыкнул, не оттолкнул, не нашел причины, чтобы сказать «Нет», хотя мог бы. Причем мог бы просто отмахнуться — «Я занят», и тут бы я ничего не сделала.
— Не сказал?
— Не сказал.
— Золотой.
— И не говори. В тот день я тихонько добавила в его корзину еще один камень.
— И когда он его увидел?
— Через час. Пришел с ним в ладошке и нежно так меня поцеловал. Говорит: «Специально издевалась ведь день?» А я красная как рак. Он только рассмеялся.
Мы помолчали.
Я смотрела в окно и думала о том, как сильно соскучилась по нему — по своему нежному и сильному мужчине. А Лайза погрузилась в собственные мысли с тем же самым выражением на лице, какое уже появлялось на нем в самом начале моего рассказа про Рена, — мечтательным, мол, «надо же, они все-таки существуют».
Да, я бы тоже не поверила, если бы не познакомилась с одним. И не жила бы с ним теперь.
— А «сочувствие» за что?
По жестяному козырьку время от времени ударялись капли, стекали с кровли, разбивались на мелкие брызги и мокрой пылью оседали на полу.
— А помнишь, когда обрушилась крыша в торговом центре?
— В «Облаках»?
— Да. Там еще покалечило много народу.
— Помню.
— Я однажды увидела письмо-благодарность — несла Рену почту в кабинет, а оно лежало сверху.
— Ты прочитала его письмо?
— Оно было не в конверте! Просто лист, глянцевый такой, как будто рекламный. Я сначала хотела выбросить, а потом случайно увидела, что он именной, и застыла. Там говорилось: «Уважаемый Рен Декстер, благотворительный фонд „Возрождение“ выражает Вам свою благодарность за помощь пострадавшим во время катастрофы, которая случилось такого-то числа. Деньги в размере… которые Вы перевели на наш счет, будут использованы для помощи больным и покалеченным людям, а также для реконструкции помещения с учетом… бла-бла-бла». Не помню дословно.
— А сумма-то какая стояла?
Я медленно втянула носом воздух и не спеша выдохнула. Знала, какой эффект это произведет на Лайзу.
— Двести тысяч.
— Двести тысяч?! Ты шутишь?
— Нет. Он перевел им двести тысяч — этим людям, которые попали в больницу. И для того, чтобы это здание больше не рушилось.
— Слушай, — у Лайзы в мозгах беспокойно ворочалась какая-то идея, — а может, он сам должен был предотвратить обрушение и не смог?
Я невесело усмехнулась — нет, мы с ней точно были похожи, потому что в какой-то момент эта мысль тоже приходила в мою голову.
— Нет, я спрашивала. Я тогда принесла ему эту бумажку и спросила. Он ответил «Нет» — не стал бы врать.
— Ничего себе.
Я согласно кивнула.
— Блин, Элли, а ты молодец.
— Почему?
— Знаешь, я не уверена, что додумалась бы до такой идеи о камнях. Просто переживала бы, наверное, что мой мужчина пережил все эти тесты, но не додумалась бы выгравировать новые символы.
— Не принижай свои способности, уж я-то их знаю. Ты много до чего додумалась бы.
— Ну… Не знаю, не уверена. И все равно ты молодец. Вот сильно-сильно. А про последний расскажешь?
— Про «мужественность»? — тут я захихикала.
— Ты чего хихикаешь? Это что, хихикательный камень? Мужественность ведь за что-то брутальное дается? За то, что может только мужчина?
— Я подарила ему его за стриптиз!
— ЧТО?!
Я расхохоталась в голос.
— ЗА СТРИПТИЗ?
— Да. Как-то Рен вернулся домой в подпитии, а у меня было странное настроение — хотелось чего-то жаркого, страстного и…
— Не продолжай, я уловила.
— В общем, я попросила стриптиз. А камень ему отдала со словами: «Только ты умеешь, танцуя в пьяном угаре, оставаться таким же непристойно привлекательным, брутальным и по-мужски красивым».
— И он взял?!
— Взял! Ты бы видела, с какой гордостью!
— Ой, мужики они и есть мужики! Пьяный Рен в трусах, с камнем и гордым видом!
— Без трусов!
— Это я представлять не буду, оставлю тебе!
И мы обе принялись хохотать.
Глава 4
А дальше дни потекли-побежали.
И уже казалось, что мы всегда бегали по этим деревянным лестницам, начинали утро, потягиваясь на скрипучем крыльце, ели из разрисованных Ниссой керамических тарелок, мотались на пруд с одеялом загорать, катались на лошадях, ездили с Эдом в ближайший магазин за продуктами, болтали по вечерам на чердаке. Мы привыкли к комариным укусам (насколько это возможно), к своим бордовым физиономиям, к тому, что неож