Орсино Орсини – первый муж Джулии – смотрел сквозь пальцы на любовный роман своей девятнадцатилетней жены с шестидесятидвухлетним Родриго Борджиа. Она родила дочь Лауру однако никто не знал, кто являлся отцом ребенка. Родриго, хотя и родился в Валенсии, всю сознательную жизнь провел в Италии, где последовательно возвышался в церковной иерархии, пока не получил папский престол. В качестве благодарности он построил для своей хорошенькой молодой любовницы новый дом вблизи Ватикана. (Правда, там она прожила недолго и была вынуждена оттуда съехать.) Благодарность Родриго распространилась и на ее брата Алессандро, которого он сделал кардиналом. Остальные кардиналы называли Родриго кардиналом юбок; разумеется, только за глаза. А Джулию они прозвали Христовой невестой.
Эцио и Никколо спрыгнули на площадь, куда выходил фасадом дом Джулии. Поблизости стояли двое папских гвардейцев, на мундирах которых был вышит семейный герб делла Ровере: раскидистый дуб с широкими ветвями и корнями. Теперь к дубу прибавилась тройная тиара и ключи святого Петра. Эцио узнал этих людей. Полгода назад они были в мундирах Борджиа. Времена все-таки изменились, поскольку теперь они отсалютовали Эцио, а он ответил приветственным кивком.
– Кобели, – шепотом выругался Макиавелли.
– Людям нужна работа, – ответил Аудиторе. – Уж кто-кто, а ты должен это понимать и не раздражаться по пустякам.
– Идем.
Поскольку они заранее не уведомили о своем приходе, ассасинам пришлось долго убеждать слуг в плащах с гербом Фарнезе – шесть синих лилий на желтом фоне – впустить их. Однако Эцио знал, что синьора сейчас дома.
Джулия приняла их в гостиной, обставленной куда менее кричаще и с куда большим вкусом, чем у Ванноццы. В свои тридцать Джулия сохранила обаяние юности. Красоту дополнял природный ум. Невзирая на их неожиданный приход, хозяйка сразу же приказала подать мускат и медовые пряники.
Вскоре выяснилось, что она ничего не знает. Знакомство с мерзопакостным семейством Борджиа (как называл их Макиавелли) ничем ее не запятнало. Никколо понял, что все это Джулия оставила в прошлом. В свое время она была весьма дружна с Лукрецией, но, когда Эцио спросил ее об этом, синьора Фарнезе и здесь оказалась чиста.
– Я видела в ней только хорошее. Думаю, она попала под губительное влияние отца и брата. Я благодарю Бога, что Он избавил ее от обоих. Если бы Пьетро встретился ей раньше… Они были родственными душами. Возможно, Пьетро увез бы ее в Венецию и уберег от ее темных сторон.
– Вы по-прежнему видитесь с Лукрецией?
– Увы, Феррара слишком далеко от наших краев. Мне хватает хлопот с Карбоньяно. Даже дружеские отношения способны умирать, уважаемый Эцио Аудиторе.
Перед мысленным взором ассасина мелькнуло лицо Катерины Сфорца. У него защемило сердце.
День давно перевалил на вторую половину. Выйдя от Джулии, Эцио и Никколо сразу же попытались выяснить, нет ли за ними слежки. На сей раз ее не было.
– Нужно воспользоваться Яблоком, – снова сказал Макиавелли.
– Сегодня только первый из трех дней поисков. Мы должны научиться доверять себе и своему разуму, а не полагаться на поводыря, вдруг попавшего к нам.
– И все-таки время нас поджимает.
– Никколо, у нас с тобой на сегодня запланирован еще один визит. А там посмотрим.
Шарлотта д’Альбре занимала роскошную виллу в квартале Пинчиано. Привратник заявил, что госпожи Шалю, герцогини Валентинуа нет дома. Уставшие и потерявшие терпение, Эцио и Никколо попросту оттолкнули его и прошли внутрь. Через окно бельэтажа они увидели Шарлотту, поглощенную сборами. Полупустая гостиная была уставлена тяжелыми сундуками, полными дорогого белья, книг и украшений. В углу играла с деревянной куклой четырехлетняя Луиза – единственный законный ребенок Чезаре. Вид у малышки был смущенный и даже испуганный.
– Мне противна ваша назойливость! – не поздоровавшись, холодно сказала им светловолосая герцогиня.
В ее темно-карих глазах полыхал сердитый огонь.
– У нас есть разрешение его святейшества папы, – ответил Эцио, потрясая пустым свитком, снабженным внушительной печатью. – Вот документ.
– Ублюдки! – все с той же холодностью произнесла Шарлотта. – Если вы думаете, будто я знаю, куда упекли Чезаре, то вы просто глупцы. Я не желаю когда-либо увидеть его снова и молю Бога, чтобы ни одна капелька его sang maudit[132] не попала в жилы моей невинной малышки.
– Мы разыскиваем еще и Микелетто, – не обращая внимания на ее злые слова, сообщил Никколо.
– Откуда мне знать, где сейчас этот каталонский крестьянин? – презрительно поморщилась Шарлотта.
– Ваш муж наверняка рассказывал вам о том, каким образом он совершит побег, если его арестуют, – предположил Макиавелли. – Он зависел от вашей помощи.
– Вы так думаете? А вот я другого мнения! Возможно, Чезаре откровенничал о подобных вещах с одной из дюжин своих любовниц. Не удивлюсь, если одна из них наградила его malattia venerea![133]
– Так вы…
– Я не допускала его к себе с тех самых пор, как у него появились первые гнойники. Ему хватило ума держаться от меня подальше, а свои плотские страсти удовлетворять со шлюхами. Они родили ему одиннадцать детей. Для меня главное, что я чиста и моя дочь тоже. Как видите, я собираю вещи, чтобы уехать отсюда. Франция мне намного милее, чем этот римский вертеп. Я возвращаюсь в Ла-Мотт-Фёй.
– Значит, не в Наварру? – лукаво улыбаясь, спросил Макиавелли.
– Вы пытаетесь поймать меня на слове.
Шарлотта повернула к ним свое холодное худощавое лицо с ямочкой на подбородке. Кто-то считал это изъяном, а кто-то – пикантным дополнением, усиливающим красоту.
– Я не собираюсь ехать в ту дыру лишь потому, что мой брат женился на наследнице престола и стал королем.
– Ваш брат остается верным Чезаре? – спросил Эцио.
– Сомневаюсь. А почему бы вам не спросить у него самого? Все лучше, чем отнимать у меня время.
– Наварра слишком далеко от Рима.
– Верно. Потому я и предлагаю вам и вашему угрюмому приятелю поскорее туда отправиться… Время уже позднее. Мне надо собираться. Прошу вас уйти.
Тени на улицах становились все длиннее и гуще.
– День, потраченный зря, – посетовал Макиавелли.
– Я так не думаю. Мы узнали, что все эти женщины не поддерживают Чезаре и не защищают его, – возразил Аудиторе. – Более того, все они с ненавистью относятся к отцу и сыну Борджиа. Даже у Джулии не нашлось доброго слова о Родриго.
Никколо поморщился:
– А ты представь, что тебя трахает старик, годящийся тебе в деды.
– Но она соглашалась явно не из корыстных побуждений.
– Главное – мы так и не узнали, где Чезаре. Спроси у Яблока.
– Не сейчас. Пока мы должны пользоваться собственными мозгами и интуицией.
– Ладно, – вздохнул Макиавелли. – Слава богу, мозгами мы не обижены.
Откуда ни возьмись, к ним подбежал запыхавшийся шпион Никколо. Это был лысый человечек с беспокойными глазами и свирепым лицом.
– Бруно? – удивился и одновременно встревожился Макиавелли.
– Мастер, как хорошо, что я сумел вас найти, – выдохнул шпион.
– Что случилось?
– Сторонники Чезаре! Они послали своего шпиона следить за вами и господином Эцио.
– И?
– Пока вы ходили по своим делам, они захватили Клаудию!
– Мою сестру? – У Эцио внутри все похолодело. – Боже мой, как это произошло?
– Она была на площади возле собора Святого Петра. Возле ветхой деревянной колоннады, которую новый папа хочет снести.
– Дальше! – рявкнул Макиавелли.
– Они ее схватили, пока она давала распоряжения своим куртизанкам, чтобы вынюхивали сведения…
– Где она сейчас?
– У них есть логово в Прати – к востоку от Ватикана, вблизи него. Ее потащили туда.
Бруно скороговоркой рассказал, как найти место, где Клаудию держали в плену.
– Никколо, бежим туда! – сказал Эцио.
– По крайней мере, мы теперь знаем, где у них логово, – как всегда, сухо констатировал Макиавелли.
И вновь они бежали по крышам, перепрыгивая через улицы и переулки, пока не достигли Тибра. Там они пересекли реку по Понте делла Ровере и продолжили путь к логову сторонников Чезаре.
Место, указанное Бруно, представляло собой обветшавшую виллу. Она стояла чуть к северу от рынка Прати. Щербатые стены, обвалившаяся штукатурка, но при этом – новенькая дверь, окованная железом, и новые железные решетки на окнах. Чувствовалось, их ставили и красили совсем недавно.
Прежде чем Никколо успел его остановить, Эцио кулаком постучал в дверь.
В ней открылось маленькое квадратное отверстие. Блеснул чей-то глаз. Затем дверь вдруг бесшумно распахнулась на щедро смазанных петлях.
Аудиторе и Макиавелли очутились в пустом внутреннем дворе. Тот, кто открыл им дверь, тут же ее захлопнул и исчез. Дверь, находившаяся напротив входной, была открыта. Над ней висело потрепанное знамя с изображением красного быка на золотистом поле.
– Западня, – лаконично произнес Макиавелли. – Какое у тебя оружие при себе?
У Эцио был его верный отцовский скрытый клинок, меч и кинжал. Никколо захватил с собой легкий меч и стилет.
– Входите, синьоры. Вы у нас желанные гости, – послышался чей-то бесплотный голос.
Эцио задрал голову. На стене с открытой дверью, намного выше ее, было окошко.
– Что же вы мешкаете? По-моему, нам есть о чем поговорить.
– Папа знает о нашем местонахождении, – крикнул в ответ Макиавелли. – Вы обречены. Сдавайтесь. Дело, которому вы служите, мертво.
Ответом ему был шелестящий смех.
– Вы в этом уверены? А вот я сомневаюсь. Но все равно входите. Мы знали, что вы заглотите наживку. Вот уже год, как Бруно работает на нас.
– Бруно?
– Вероломство передается по наследству, и дорогой Бруно – не исключение. Ему хотелось всего-навсего чуть больше денег, чем вы ему платили. Он достоин лучшей доли. Он сумел обманом завлечь Клаудию сюда, пообещав встречу с английским кардиналом. Как вы знаете, англичане занимают выжидательную позицию. Это у них в крови. Клаудия рассчитывала склонить его на вашу сторону и выудить какие-нибудь полезные сведения. Бедняге кардиналу Шейкшафту не повезло: его переехала карета и он скончался на месте. Но ваша сестра, Эцио, жива. Уверен, вам не терпится ее увидеть.