– Только не сегодня, – ответила Жанна, держа в руке свиток и красные нитки. – Здесь есть щедрый лучник? Мне нужна стрела.
Габриэль начал смеяться, наблюдая, как Жанна накрутила пергамент на древко стрелы, а сверху обмотала его красной ниткой.
Она вернула стрелу лучнику, взобралась на насыпь укрепления, откуда видны были англичане, и крикнула:
– Гласдейл! Читай мое письмо!
Лучник встал рядом с ней и начал аккуратно целиться: он не хотел, чтобы его неловкость послужила поводом для сражения, когда Деве нужно было всего лишь отправить свое послание. Стрела полетела в сторону противника.
– Новости от арманьякской шлюхи! – выкрикнул один из английских солдат.
Габриэль услышал вздох возмущения, обернулся и увидел Флер: лицо красное, в глазах слезы. Тень печали легла на лицо Жанны, но тут же исчезла. Она отвернулась от англичан.
– Не пройдет и трех дней, как те, что так говорят, будут мертвы, – грустно произнесла Жанна. – Они скоро испустят дух, и если хотят осквернять его плохими словами, пусть, это их выбор.
Жанна, Габриэль и Флер, отстояв утреннюю мессу, вышли из церкви. Юноша уже привык к неизменному порядку, которому следовала Жанна: исповедь, месса и выполнение того, что ей велели делать голоса. Но Флер чувствовала себя неловко в церкви. И все же, глядя на девушку, Габриэль подумал об удачной перемене имени и отметил, как она постепенно расцветает в ореоле Жанны.
Когда они подходили к дому Буше, Габриэль увидел Рауля де Гокура, доблестного старого солдата и губернатора Орлеана. Он о чем-то спорил с Ла Гиром. Завидев Жанну, они отошли в сторону с по-детски обиженными лицами.
– Орлеанский бастард решил атаковать англичан сегодня? – спросила их Жанна.
Ла Гир нахмурился и промолчал. Ответил де Гокур:
– Так уж сталось, Дева, Орлеанский бастард велел мне охранять эти ворота от тех, кто будет слишком пылко рваться в бой. Сегодня сражения не будет.
Ла Гир и Жанна переглянулись, после чего Жанна повернулась к де Гокуру.
– Я устала от того, что вы не оповещаете меня о своих решениях, а от них зависит судьба города, спасти который меня послал Господь, – холодно сказала Жанна. – Ты, Ла Гир, держишь совет со своими военачальниками, я держу совет с Отцом Небесным, и Его воля будет исполнена, и ваша воля против Его не устоит.
– Но… это приказ главы городской обороны… – начал де Гокур.
– Вы – губернатор Орлеана! Разве вы не хотите освобождения города? Солдаты должны выступить вместе с теми жителями Орлеана, кто хочет сражаться. Они должны атаковать бульвар Святого Августина, а затем Турели. И если вы пожелаете остановить их, вы – злонамеренный человек!
Покрытое шрамами лицо Ла Гира как-то странно перекосилось. Габриэль не сразу понял, что здоровяк сдерживается, чтобы не расхохотаться.
– Нравится вам это или нет, но солдаты выступят, – предупредила Жанна губернатора, – и они победят, как побеждали раньше.
Она повернулась к толпе, которая, казалось, всегда и везде ее сопровождала, выхватила меч и крикнула:
– Мои солдаты! Вы знаете, что мы должны делать! Люди Орлеана, следуйте за нами!
Уже знакомый Габриэлю рев толпы заглушил голос губернатора, пытавшегося взывать к разуму. Юноша помнил: ассасины считали, что притягательная сила Жанны, ее дар вдохновлять и вести за собой не от Бога – они у нее в крови.
Габриэль не знал, правы ассасины или нет, сейчас это ему было не важно. Все, что он знал, – Жанна верит в свою миссию, и она ее выполнит.
Картина растворилась в тумане коридора памяти. Саймон почувствовал облегчение, когда туман вновь трансформировался, и это была не сцена, где кричали солдаты, ржали лошади, где повсюду были кровь и грязь. Перед ним открылась ночь, силуэты солдат, усталых, но живых, и огни лагерных костров.
– Тебе нужно вернуться в город и отдохнуть, – сказал Габриэль Жанне, когда они присели у костра. Они сняли доспехи, и оруженосцы Жанны с усердием принялись счищать с них скисшим вином и речным песком кровь и грязь. – Ты сегодня успела так много.
Жанна улыбнулась и нежно погладила Габриэля по щеке. Огонь и наступившая после боя тишина принесли его телу и душе покой.
– Я останусь здесь, с моими солдатами, которые так храбро сражались. Мы так близки к победе. Очень близки!
– Это все благодаря тебе, – сказал Габриэль.
– Благодаря Отцу Небесному, – поправила его Жанна.
Юноша согласно кивнул и улыбнулся. «Отцу Небесному, крови Предтеч, что течет в твоих венах, и великолепному мечу Эдема, – подумал Саймон. – Разве кто-то может тешить себя надеждой победить тебя?»
Жанна вернулась с небес на землю:
– Разбуди меня завтра рано утром и будь рядом со мной. Завтра у меня будет очень много дел, гораздо больше, чем когда-либо. – Она помолчала, сжала рукой мешочек с талисманом, висевший у нее на шее, а потом провела ею по шее, груди, плечам. – Завтра кровь истечет из моего тела… вот здесь, скорее всего у плеча.
Габриэль похолодел:
– Твои голоса…
– Жанна? – окликнул девушку знакомый и мелодичный женский голос.
Они подняли голову и увидели улыбающуюся Флер. В руках она держала большую корзину, наполненную бутылками вина, буханками хлеба и, по всей видимости, сыром, завернутым в тряпицу. Резко оборвавшееся кудахтанье у ближайшего к ним костра намекнуло, что скоро к ужину будет жареная курица.
– Флер! – радостно воскликнула Жанна. – Что ты тут делаешь?
Девушка махнула рукой в сторону костров, к которым жители Орлеана несли корзины с провиантом:
– Они очень благодарны солдатам, которые целый день так отважно сражались. И вы, должно быть, сильно устали и проголодались. – Флер помахала людям, которые несли толстые одеяла. – Мы очень тихо переправились сюда на лодках. Я не могла оставаться в городе.
Флер села между ними. Ее глаза сияли, и улыбка не сходила с лица, несмотря на то что рядом было поле сражения. Конечно, Габриэль обрадовался провизии, принесенной Флер, но он не мог отделаться от ужаса, вызванного словами Жанны – «кровь истечет из моего тела». Пуля? Меч? Стрела? Какое оружие посмеет коснуться моей Жанны?
И… останется ли она живой?
Туман застил картину, Саймон знал то, чего не знал Габриэль. И бедный юноша, верно, предпочел бы, чтобы Жанна нашла свою смерть в бою и миновала ту, что ждала ее двумя годами позже.
– Теперь Турели? – спросила Виктория.
Саймон набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул:
– Турели.
23
Саймон был благодарен коридору памяти, который медленно и методично воспроизводил картины прошлого. Он помогал ему запомнить то, что действительно когда-то происходило именно так, как он видел это сейчас, а также давал ему возможность осознать, что происходящее не его реальность, не его настоящее.
Турели.
Он видел его с тыльной стороны, через водную гладь, где когда-то разобранные части Орлеанского моста соединяли его с городом. Сейчас подъемный мост соединял передний капонир с южным берегом Луары, и если бы не он, то фортификационное укрепление превратилось бы в самый настоящий остров.
С той стороны моста громадой возвышался форт. Орлеанский бастард называл его одним из самых мощных укреплений, когда-либо построенных. Он знал, что говорил, потому что это именно он приказал при строительстве увеличить первоначальную кладку укрепления, чтобы осаждавшие английские войска не смогли захватить Турели. Изначальный план полностью провалился. Англичане не только его захватили, но и дополнительно укрепили сооружение. Изначально при строительстве форт не был укреплен со стороны Орлеана, поэтому англичане возвели бульвар. Он защищал форт со стороны города. По оценкам Орлеанского бастарда, Турели обороняло около тысячи английских солдат, здесь же была сосредоточена бо́льшая часть английской артиллерии.
Первую линию обороны составлял частокол из заостренных бревен, направленных под углом в сторону нападавшего противника. За частоколом был земляной ров – три метра шириной и шесть метров глубиной. Мягкая земля рва сама по себе тоже могла считаться линией обороны: упав в ров, трудно было оттуда выбраться. Стена бульвара составляла двадцать метров в длину и двадцать пять метров в ширину, за ней располагалось подобие внутреннего двора, где находились пушки и много солдат, вооруженных ружьями, луками, пиками и боевыми топорами. Барбакан от четырехугольного укрепления Турели отделял ров с водой, через который был перекинут мост, под ним текли воды Луары.
Саймон знал: несмотря на принятое решение, французские капитаны, как и Жанна, провели предыдущую ночь в лагере. С восьми утра французские пушки начали обстрел бульвара, ядра падали на деревянный частокол. Казалось, земля сотрясалась от грохота пушек и от ударов свинцовых ядер в деревянный частокол. Как стая огненных мух, жужжа, летели стрелы и, попав в цель, вспыхивали ярким пламенем. Не было конных воинов, только тяжеловооруженные пешие солдаты.
– Прекратить огонь! – разнесся приказ Дюнуа, который потонул в общем шуме боя. – Прекратить огонь!
Французская артиллерия замолчала.
– Вперед, мои храбрые воины! – раздался призыв Жанны, голос чистый и звонкий. В руках она держала свой штандарт и, как и все, была пешей. – Заполняйте ров! Преодолеем бульвар!
С ревом широким потоком солдаты бросились вперед. Одни хватали разбитые на части бревна частокола и бросали их в ров. То, что недавно было преградой, сейчас превращалось в мост. Другие – среди них бежал и Габриэль – бросали в ров охапки хвороста, которыми запаслись ночью. Бросив первую охапку, юноша поспешил назад за следующей.
Он знал, что в данный момент представляет собой прекрасную мишень. Но единственным способом для французов попасть во внутренний двор было подобраться к стене и приставить штурмовые лестницы, а уже по ним забраться наверх. Не только осколки бревен и хворост заполняли ров, туда падали тела сраженных и лежали в неловких, скрюченных позах. У Габриэля при виде этих тел сделалось в животе неприятно пусто. И некогда было думать о том, чтобы достать трупы и перенести подальше от места сражения. Они погибли за Францию и даже после смерти продолжали ей служить. Подбегая ко рву с очередной охапкой хвороста, Габриэль услышал доносившиеся оттуда истошные вопли раненого солдата, умолявшего о помощи. Лучник, сжалившись над ним, прекратил его мучения. Крики стихли.