И вновь вражеские винтовки плюнули в них смертельным зарядом. На таком расстоянии сильнее всего поражал шум. Девушка никогда раньше не видела вблизи огнестрельного оружия и не ожидала оглушительного грохота, за которым не было слышно криков.
Солдат, который дал Ацуко совет перед битвой, упал прямо ей под ноги, она споткнулась о его труп, потеряла равновесие, повалилась на четвереньки на алую траву и тут же вскочила, чтобы продолжить наступление.
Императорские солдаты готовились к очередному залпу, когда дело наконец дошло до рукопашного боя. Должно быть, она была похожа на дикого зверя: оскаленные зубы стиснуты, лицо перепачкано кровью. Острие ее яри вонзилось в первого врага, не встретив ни малейшего сопротивления; тот все еще пытался прицелиться и после первого же удара упал на землю.
Ацуко вырвала оружие из его тела, оставляя за собой охристый след, затем развернула его и тупой стороной пробила другому противнику глотку. Пока тот отчаянно пытался вдохнуть сквозь разорванное горло, она ударила третьего по ногам, затем проскользнула в образовавшуюся брешь и застала врасплох офицера, который страшно удивился, обнаружив, что он, оказывается, уже в ближнем бою.
– Вперед! – вскричала девушка. – Отомстим за убитых!
У нее звенело в ушах, и она думала, что ее никто не услышит, но отряд без колебаний подхватил ее крик.
– Отомстим за убитых!
– Отомстим за убитых!
– Отомстим за убитых!
Асигару пострадали в схватке сильнее всех, они были в ужасе, они были в бешенстве, и они были намерены излить переполнявшие их чувства на врага. Императорские солдаты пытались плотнее сомкнуть ряды, однако они страдали от беды, противоположной той, что мучила войско сёгуна: их слишком много обучали обращению с ружьями, и они чрезмерно на них полагались. Вместо того чтобы вытащить клинок и защитить себя в ближнем бою, они безуспешно пытались перезарядить ружье или прицелиться в бегущего на них асигару.
Ацуко воспользовалась короткой передышкой, чтобы утереть пот, который стекал по лбу к глазам и мешал видеть. Только поглядев на мокрые руки, она поняла – это был не пот, а кровь. К счастью, чужая – по крайней мере, она на это надеялась.
Сначала она пыталась сражаться так, как учила ее Такэко, пользуясь древком будто вторым наконечником, чтобы поражать противников и спереди, и сзади. Но вскоре усталость заставила ее вернуться к основам: нанести колющий удар, выдернуть лезвие прежде, чем оно застрянет в кости, повторить.
А потом, совершенно неожиданно, боевой дух императорских солдат оказался сломлен. Стрелки побежали, сначала один, потом двое, потом сотня. Асигару преследовали их с победными криками, безжалостно расправляясь с теми, кто поворачивался к ним спиной, пока сержанты пытались восстановить строй.
У Ацуко кружилась голова. Она глубоко вздохнула, чтобы собраться с мыслями, и, наконец, огляделась. Только сейчас у нее появилась возможность посмотреть, как дела у других отрядов.
От того, что она увидела, у нее сжалось сердце. Это был полный провал.
Ее крыло сражалось с вспомогательными войсками, тогда как лучшие солдаты императора атаковали самураев с двух сторон. Теперь, когда у нее появилась возможность прислушаться, Ацуко услышала грохот картечниц, под залпами которых воины падали на землю как подкошенные, независимо от того, насколько хорошо они способны были сражаться.
– Ибука, – не веря своим глазам, пробормотала она.
Потом, громче:
– Ибука!
Она думала, что теперь ей плевать на брата; она ошибалась. Никакое предательство не могло отменить связывавшие их кровные узы и все проведенные вместе годы. Она ненавидела его за то, что он сделал, она презирала его за его недостатки, но это не мешало ей хотеть любой ценой сохранить ему жизнь. Стоило ей представить, как он делает последний вздох, и сердце ее наполнилось невыразимой болью.
Ацуко без раздумий покинула строй и бросилась в ту сторону, где сражались самураи. По пути она заметила отряд стрелков сёгуна, и в ней вновь всколыхнулась надежда. Солдаты императора были повернуты к ним спиной. Если стрелки продвинутся на сто шагов вперед, они смогут стрелять в противника почти в упор.
– За мной! – закричала она, больше не обращая внимания ни на звания, ни на отряды. – Зайдите к ним с тыла!
Она, должно быть, смотрелась устрашающе, вся залитая кровью и, захваченная лихорадочным воодушевлением, надеялась, что кто-нибудь послушается ее. Но стрелок, стоявший к ней ближе всех, только поглядел на нее и разразился горьким смехом.
– Зайти к ним с тыла? Как? У нас ни единого патрона!
– Что? – задохнулась Ацуко.
– Патроны не успели доставить, – терпеливо объяснил стрелок. – Наши винтовки пусты, от них никакого проку. Все, что нам остается, – стоять на месте, чтобы этот фланг казался стойким и грозным, до тех пор пока враг не распознает обман.
Ацуко безумно расхохоталась ему в ответ. Ее брат и наставница предали ее ради того, чтобы отравить вражеское войско и получить преимущество в этом сражении… и все их старания пошли прахом из-за пары опоздавших повозок. Без патронов войско сёгуна ждала верная смерть.
Она окинула взглядом поле битвы; великим стратегом она не была, но понимала достаточно, чтобы осознать: битва проиграна. Несмотря на подавляющее численное превосходство, армия сёгуна отступала. Копьям и катанам было не сравниться с пушками и картечницами.
– Ибука, – повторила она тихо, почти про себя.
Она оставила беспомощных стрелков и побежала туда, где убивали самураев. Надо отдать им должное, они сумели совершить впечатляющий прорыв, но одной только смелости для победы было мало. Верные своей чести, все они позволяли противнику рубить себя на куски, но не отступали.
Нет, не все. Краем глаза Ацуко увидела, как один из них покинул строй и попытался спрятаться за деревом. Пускай с такого расстояния она и не могла толком разглядеть длинные черные волосы и стройный стан трусливого самурая, но мгновенно узнала в нем своего брата. Конечно. Чудо, что он бежал только сейчас; без сомнения, прежде ему просто не представилось такой возможности.
Ей следовало бы презирать Ибуку за этот поступок, но все, что в тот момент имело значение, – волна почти безумного облегчения, захватившая ее с головой. Он жив!
Затем она заметила еще одного самурая, который двинулся в тень деревьев вслед за ее братом, и кровь застыла у нее в жилах.
Это был Уэсуги.
Глава 16
Ибука не понимал, как он до сих пор остался жив.
Вслед за остальными он взобрался на спину лошади, изображая улыбку, вновь и вновь повторяя про себя, что все будет точно как на учениях.
Но это была ложь; на учениях не было этого смрада волнения и мочи, на учениях в воздухе не стоял запах пороха.
Вокруг него самураи смеялись и радостно хлопали друг друга по спине, словно дети.
– Наконец-то! Я чуть ржавчиной не покрылся!
– Зададим им хорошую трепку!
– Воины Сацумы все равно все трусы, они убегут, едва нас завидев!
Кое-кто даже обменивался шуточками:
– Эй, не знаете, нравятся самураи Тёсю девушкам? А то не разобрать, вечно видно одни только спины!
А вот у Ибуки никакого желания шутить не было. Да, это была его первая битва, и он признавал, что меньше других знает о военной стратегии, но скакать прямо на пушки и картечницы казалось ему верхом глупости.
– В этом-то и весь смысл, – объяснил ему бывалый самурай, скакавший по правую руку. – Если мы не займемся картечницами, они перестреляют нам всю армию.
Да, в этом был смысл, кто-то должен был вывести орудия противника из строя, иначе у войска сёгуна не останется никакой надежды на победу. Но почему это должен сделать именно его, Ибуки, отряд?
– Разве от нас не будет больше пользы в другой части поля боя? Почему бы не отправить на это задание асигару?
– Да потому что их разорвет в клочья, прежде чем они успеют добраться до картечниц, вот почему! – рассмеялся его сосед. – У них, в отличие от нас, нет ни умений, ни приличных доспехов!
Юноша не понимал, как металл толщиной в полпальца и годы тренировок с катаной защитят его от пуль, но понимал, что отступить не может. Поздно.
Поэтому он зажал поводья в руке, попытался побороть охвативший его ужас и стал ждать сигнала даймё.
Он прибыл на поле боя куда раньше, чем надеялся, и вместе с другими бросился в наступление. Сотни самураев из пяти разных кланов скакали вперед, объединенные общей задачей. На мгновение его страх отступил, и его захлестнула уверенность в победе. Беспокойство было лишним. Кто мог противостоять такой силе? Кто мог увидеть их и не поддаться желанию обратиться в бегство? Кто мог…
Первое ружье выдало первый залп, и это оказалось еще страшнее, чем в самых жутких его снах. Тут и там воины валились на землю. С кем-то из них он неделями тренировался вместе; с кем-то обсуждал, чем займется, когда закончится война; тот, кому только что снесли полчерепа, накануне показывал ему потрепанный портрет жены и детей, написанный углем; а теперь все было в прошлом, все они погибли – за какие-то несколько мгновений.
Он пригнулся к шее своего скакуна, и чудом ни одна пуля не попала в него. Не веря своей удаче, он подумал было сбежать в лес, но те самураи, что еще оставались в живых, продолжали наступление, увлекая его за собой в поток, из которого он не мог выбраться.
– За Токугаву! – вскричал скакавший перед ним самурай.
Токугава, скажешь тоже! Да его даже не было на поле боя; будто невзначай таинственная болезнь заставила его остаться в постели. Надо было и Ибуке сделать то же самое, заявить, что у него невыносимая боль в паху; но кодекс чести бусидо требовал от него сражаться насмерть, пускай даже он еле держится на ногах. В этом-то и заключалась разница между