сёгунами и самураями.
Наконец, конница приблизилась на расстояние удара к первым рядам противника. С полузакрытыми глазами, чувствуя, что волна ужаса вот-вот захлестнет его без остатка, Ибука бился, словно обезумевший о́ни. Даже полуживой от страха, он все еще прекрасно владел катаной, и вражеские солдаты вокруг него падали один за другим.
Затем на них направили еще одну картечницу, и та с первым же залпом сбросила на землю больше тридцати самураев. Враг, прежде колебавшийся, издал торжествующий клич и двинулся вперед, полный решимости отомстить за свою прежнюю нерешительность.
Ибука вскрикнул, когда чья-то нагината полоснула его лошадь по коленям. Та встала на дыбы и швырнула его на землю. Ему пришлось откатиться на бок, спасаясь от вражеской катаны. Он безотчетно ударил в ответ и увидел, как брызнула кровь и в воздух взлетела чья-то рука.
Тот воин, что еще недавно отпускал шуточки про самураев Тёсю, свалился с пулей в груди, и Ибука вдруг заметил в войсках сёгуна просвет. Он, ни секунды не сомневаясь, воспользовался ею и бросился бежать к лесу; к свободе.
Теперь ему уже было плевать, заметят его или нет; бежать, когда битва заранее проиграна, это не трусость, а простая рассудительность. Остаться было бы не смелостью, а глупостью.
Раз за разом повторяя себе эти слова, он бежал к лесу, каждое мгновение ожидая удара пули в спину, свиста стрелы, топота лошадиных копыт.
Но нет, ничего.
Он добрался до опушки, задыхаясь от бега, весь вспотевший под нагрудником, и бросился в спасительную тень деревьев.
Он не заметил коренастую фигуру, что следовала за ним по пятам.
Ацуко расстегнула пряжку нагрудника и сбросила его на землю, чтобы бежать быстрее. Ее брат уже скрылся за деревьями, и Уэсуги, бросив последний презрительный взгляд в сторону леса, зашагал обратно к полю боя. Он поднял бровь, увидев бегущего в его сторону асигару, и на мгновение поднял катану, но затем заметил, что перед ним союзник, и опустил оружие.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он, бросив взгляд в сторону левого крыла. – Мы побеждаем или левое крыло отступает? Ну, говори!
Конечно, он подумал, что ее послали с сообщением; другой причины нарушить строй быть просто не могло.
– Мы держимся, но потери ужасны, – ответила Ацуко, слабо пожимая плечами. – Мне сказано найти вашего офицера и доложить все ему в подробностях. А что у вас?
– Нас вот-вот разорвут на куски, – прорычал Уэсуги, – и крысы бегут с корабля. Не забудь доложить и об этом. Славный герой, на которого все так рассчитывали, оказался простым трусом и дезертиром. Если мы останемся в живых, клянусь всеми ками, я так его ославлю, что он вовек этого не забудет. Если тебя спросят, доложи своему начальству его имя. Скажи им, что Сиба Ибука, всеобщий любимец и живая легенда, тот, кому прочили стать вторым Мусаси, бежал, поджав хвост.
Ацуко скривилась; каждое его слово было чистой правдой, но она и не предполагала, что правда причинит ей столько боли. После предательства в деревне ей казалось, что она смогла навсегда разорвать их с братом связь, но это было не так.
Если Уэсуги выживет в этой битве, если он расскажет о том, что видел, позор ждет не только Ибуку. Само имя Сиба окажется навсегда смешано с грязью.
– Я все доложу, – кивнула она.
Стоявший перед ней могучий самурай был единственным, кто видел, как ее брат бежал; остальные были слишком захвачены боем. А это значило…
Она отвернулась, будто собираясь уйти, затем резко развернулась и рванула вперед, готовая насквозь проткнуть единственного свидетеля позора Ибуки.
Будь ее противником кто угодно другой, этот обманный трюк, несомненно, позволил бы ей избавиться от него одним ударом. Но Уэсуги был не «кем угодно». Реакция у него была такой же мгновенной, как и у Ибуки, его тело начало двигаться прежде, чем он успел понять, что на него напали. Совсем уклониться от нападения он не успел, но удар, который должен был убить его, лишь задел ему левый бок.
– Ты что творишь?! – вытаращив глаза, взревел он. – Предатель!
Рана получилась глубокой, но далеко не смертельной. Если Ацуко сбежит сейчас, он найдет в себе силы броситься за ней; и потому она подняла копье в защитном жесте, молясь, чтобы кровотечение в конце концов ослабило противника. Без этого преимущества ей против Уэсуги не выстоять, ведь ей же никогда не удавалось победить своего бр…
Ее размышления резко прервались: самурай бросился на нее. Она ждала, что он будет осторожен и предпочтет обороняться, выжидая, чтобы понять, на что способен стоящий перед ним асигару. Именно так Ибука поступал во время тренировок в додзё.
Но они были не в додзё и билась она не со своим братом. Уэсуги был еще заносчивей, чем ее прежние противники. В его взгляде светилась одна лишь решительность: он ни на мгновение не усомнился в победе.
Девушка отбила его удар древком копья, постаравшись подставить его так, чтобы оно не треснуло под натиском противника, но все же отвело от нее опасность. Следующий взмах катаны Уэсуги просвистел у нее над головой: она упала на землю и покатилась, уворачиваясь от последующих тычков.
– Что ты творишь? – рыкнул Уэсуги. – Хватит танцевать, сражайся!
– Легко говорить, когда у тебя катана, – отвечала Ацуко, вновь вскакивая на ноги.
Единственное преимущество яри перед мечом заключалось в длине, и оно окажется бесполезным, если она продолжит защищаться, не нападая. Она покрутила копьем, затем насколько возможно выбросила его вперед, рассчитывая нанести врагу три смертельных удара подряд: в горло, в сердце и в пах.
Уэсуги никогда прежде не сражался с противником, который мастерски владел бы копьем; за редким исключением оно было оружием крестьян, а их только и учили, что ходить в ногу да наносить колющие удары. И потому третий выпад Ацуко почти застал его врасплох.
Почти.
Мечники, подобные Уэсуги и Ибуке, обычно встречались лишь раз в поколение – и в целом городе такой мог быть только один. Они добивались подобного совершенства благодаря неустанным тренировкам, невероятной скорости реакции и чутью, граничащему с даром провидца. Так что, отразив два первых выпада, он развернулся, чтобы защитить раненый бок, и намеченный Ацуко удар в пах всего лишь царапнул его по бедру.
– Ого! Где это ты научился так драться!
– Могу поделиться секретом, да только потом придется тебя убить, – поддразнила его девушка.
– Должен признать, выходит у тебя неплохо. Но вот доказательство того, что яри ничего не стоит против катаны.
Он вновь принял боевую стойку: глаза были полузакрыты, дыхание размеренное, и это несмотря на всю ожесточенность, с которой он бился лишь несколько мгновений назад. Казалось, его выносливость не знает предела, а Ацуко уже чувствовала, как пот пропитал ей рубаху.
Он скакнул вперед, друг за другом нанося рубящие удары, без изящества, без разбора – или по крайней мере так ей казалось, однако все они грозили стать смертельными. Он вложил в них столько силы, что девушка не могла их отбить; столько скорости, что она не могла от них увернуться. Ей оставалось только отступать и отступать, прыжок за прыжком, молясь, чтобы ками не дали ей споткнуться о какой-нибудь коварно выступивший из земли корень или камень.
– Копье способно колоть – только. Катана тоже может колоть, – хищно осклабившись пояснил Уэсуги.
И тут же, прямо среди серии ударов сделал резкий выпад, и Ацуко отпрыгнула назад, споткнулась и тяжело повалилась на траву.
– На этом наш урок окончен, – ухмыльнулся Уэсуги и занес катану над головой.
И именно в это мгновение раздался пушечный выстрел.
Ацуко открыла глаза; она не помнила, как их закрыла. В ушах звенело, и она не слышала ничего, кроме глухого многоголосого рыка. Зрение было затуманено, и она подумала, было, что ей задело глаза, но потом поняла, что плачет. Ее окружал густой дым, в воздухе пахло порохом.
Она с трудом поднялась; перед глазами все кружилось, она с трудом понимала, где находится. Ее копье валялось на земле, и она с облегчением подняла его, чтобы было на что опереться.
С левой стороны ее одежда была разорвана, а обнаженная кожа обожжена; не смертельно, но очень больно. Она сделала несколько шагов, потом еще несколько, потом споткнулась обо что-то и упала лицом вниз. Казалось, что чувство равновесия совсем ей изменило.
Затем она увидела, обо что споткнулась, и к горлу подступил крик – крик, который она сама почти не слышала сквозь непрекращающийся звон в ушах.
Снаряд попал в землю прямо под ногами Уэсуги и смолол его мощное тело в кашу, на поверхности которой плавало его лицо, застывшее в удивленной ухмылке. Все его дарования оказались бесполезны против пушечного ядра и простого невезения.
Ацуко поднялась, ее мутило, и отчаянно замахала рукой, пытаясь освободиться от груды обмотавшихся вокруг нее кишок Уэсуги. Она была жива, а он – мертв, и это все, что имело значение. Кроме него никто не видел, как ее брат исчез в лесу, а значит, он будет жить, и доброе имя рода Сиба – вместе с ним.
Дым рассеялся, и она окинула поле битвы остекленевшим взглядом. Повсюду, насколько хватало глаз, она видела лишь, как воины сёгуна обращаются в бегство.
Несмотря на то что его войско было куда меньше, эту битву выиграл император.
Единственной хорошей новостью было то, что солдаты императора тоже были обессилены. Вместо того чтобы преследовать беглецов, они остались, чтобы позаботиться о своих раненых и убитых, позволив силам сёгуна отступить подальше и перестроиться.
Ацуко посмотрела на тело, лежавшее на носилках, и спросила себя, почему она не плачет. Слезы не текли, будто она больше не могла горевать, будто сердце иссохло у нее в груди.
Мертвый, ее отец казался меньше, старше. Он потерял в бою левую руку, ту самую руку, на которую он позволял ей опираться и в детстве, и в юности; ту самую руку, которой он ерошил ей волосы.