Такэко ждала ее снаружи; она осмотрела ученицу с ног до головы и восхищенно присвистнула:
– Отлично!
– Да чего меня хвалить-то, – буркнула Ацуко. – Размазать золу по лицу каждый может!
– Да, но не у каждого достанет смелости сделать то, что предстоит сделать сегодня тебе. Это задание первостепенной важности, и, как ты и хотела, тебе не придется иметь дела с ни в чем не повинными людьми. Армия, осаждающая город, – наши враги.
– Повтори еще раз, что именно мне нужно будет сделать? – пробормотала Ацуко.
Она и без того уже наизусть знала, в чем состоит задание, но тихий голос наставницы ее успокаивал. Вот уже шесть месяцев Такэко обучала ее, посвящая занятиям каждую свободную минуту, и девушка делала большие успехи во всех искусствах, которые требовались для вступления в ассасины. Она научилась становиться совершенно незаметной, менять голос, использовать всевозможные снадобья и карабкаться по почти гладким стенам.
– Пробраться во вражеский лагерь и выкрасть боевой план императорской армии, – ответила лазутчица таким тоном, будто это было проще простого. Если тебе это удастся, тебя посвятят в члены Братства.
Ацуко кивнула, в последний раз поклонилась наставнице и вышла. Она спустилась на первый этаж, нашла заранее припрятанную Такэко веревку, скинула ее в окно и спустилась по ней в ров.
Ками наслали страшный холод, днем даже шел снег, и вода была просто ледяная, но она не вскрикнула, не застучала зубами, а смело поплыла вперед, держа мешок на голове, чтобы не замочить, и выбралась на противоположный берег, не издав ни единого звука.
«Просто перейти на ту сторону по подъемному мосту не выйдет, – объяснила ей перед заданием Такэко. – За ним враг наблюдает тщательней всего. Придется плыть через ров. Не трусь!»
– «Не трусь», – почти неслышно пробормотала Ацуко. – Я тебе еще покажу, как не трусить!
Она скользнула за куст, затем разделась донага и оставила промокшие вещи на земле. Стоя в зарослях в чем мать родила, она открыла мешок и достала оттуда новую одежду, сухую. Свободную, добротную, а главное – угольно-черную, чтобы слиться с ночью.
В довершение девушка надела темные перчатки, и ее руки, в свою очередь, тоже растворились во тьме. Она обернула каждую ногу двумя слоями ткани и на пробу походила туда-сюда по берегу. Ткань заглушала звук ее шагов настолько хорошо, что, закрыв глаза, она и сама не могла понять – идет она или остановилась.
Теперь-то и должно было начаться главное. С рвущимся из груди сердцем она двинулась по улицам покинутого жителями Айдзу.
Она прожила здесь всю жизнь, и привыкла, что на улицах города даже глубокой ночью полно людей: гуляки ходят от таверны к таверне, путешественники прибывают после захода солнца, подростки встречаются тайком от родителей. Тем больнее было видеть пустые лавки, заброшенные трактиры и хлопающие на ветру ставни.
В отдалении стоял лагерь императорских войск, и не заметить его было невозможно. Солдаты не захотели селиться в домах, опасаясь засад, и построили вокруг Айдзу собственные укрепления. Огни сотен костров в сочетании с лунным светом падали на землю и казалось, что равнины охвачены пламенем.
В точности повторяя то, чему учила ее наставница, Ацуко петляла в высокой траве, все ее чувства были обострены. Ей вспомнился еще один совет Такэко:
«Только новички ползают на животе или на четвереньках. Можно подумать, что так ты более незаметна, но, если кто-то тебя увидит, ты потратишь несколько драгоценных мгновений, чтобы подняться, прежде чем сможешь бежать или сражаться – и станешь легкой мишенью. Настоящий ассасин всегда ходит на двух ногах, но пригнувшись».
Следуя совету, Ацуко продвигалась вперед, согнувшись и держа руку на ножнах своего танто. Никаких особых усилий она не прилагала, но из-за волнения сердце колотилось как бешеное, выкачивая из нее все силы, будто она весь день провела на ногах. Теперь она уже начала различать в море огня отдельные костры.
Будь она на месте военачальника, где поставила бы часовых? Ацуко быстро определила самые выигрышные места, которые позволяли наблюдать за большими отрезками пространства, и в случае чего быстро вызвать подкрепление. Угадать их все оказалось нелегко, но некоторые места сразу привлекали внимание: скажем, вон тот крупный пень позволял с возвышения оглядеть окрестные поля, при этом обеспечивая защиту от возможных нападений.
Ацуко достала из ножен танто. Она все предусмотрела, даже смазала ножны, чтобы лезвие не терлось о кожу и беззвучно выскользнуло наружу.
«Когда ты окажешься в непосредственной близости от цели, тогда и только тогда можно начинать ползти».
Девушка упала на землю, уткнувшись носом в траву. В ноздри проник запах перегноя, и она двинулась вперед на локтях и коленях, стараясь оставаться как можно более незаметной. Голову она подняла только в последний момент, и ее перепачканное золой лицо было невозможно разглядеть в темноте.
Она не ошиблась: на пне и правда сидел охранник. Обычно он вслушивался бы в каждый шорох, не выпуская копья из рук, готовый броситься навстречу угрозе или поднять тревогу. Но все враги сидели в осажденном замке, их единственный путь наружу лежал через подъемный мост, а лазутчики не докладывали ни о каком движении войск. Поэтому часовой расслабился и даже откровенно заскучал. Он прислонил копье ко пню, снял шлем, от которого у него чесалась голова, и клевал носом, борясь со сном.
Удовлетворенная, Ацуко вернулась и спряталась в траве, откуда могла наблюдать все, что происходит возле пня. Оставалось только ждать смены караула; если солдаты императора подчинялись тем же правилам, к каким она привыкла у своего даймё, дежурства длились не более двух часов, чтобы не дать дозорным бездельничать и спать на посту.
Девушка уже приготовилась к долгому ожиданию, но ей повезло со временем; новый часовой явился раньше, чем она думала, через каких-то десять минут после того, как она спряталась в траве. Солдаты обменялись парой фраз, расслышать которые с такого расстояния не было никакой возможности, затем один из них ушел спать, а другой занял пост.
Девушка подождала еще пять долгих минут, чтобы убедиться в том, что первый часовой ушел, а затем вновь стала двигаться в сторону пня.
«Точно рассчитай, когда можно будет встать в полный рост. Сделаешь это слишком рано, и твой противник успеет закричать, прежде чем ты набросишься на него. Слишком поздно – и тебя заметят еще тогда, когда ты будешь распластана на земле, а это поставит тебя в невыгодное положение. Исход схватки во многом будет зависеть от решения, принятого тобой в самом начале».
Солдату, стоявшему перед ней, было едва ли больше двадцати. Он почесал безволосый подбородок, зевнул и повернулся, чтобы поднять копье. Именно в это мгновение она вскочила на ноги. В два прыжка она добралась до несчастного парня и приставила лезвие танто к его шее.
– Одно слово, один звук и тебе конец, – выдохнула она ему в ухо.
Это была самая опасная часть проникновения. Такэко предупреждала ее: порой в разгаре борьбы часовые находили в себе смелость и начинали отчаянно вырываться, пытаясь обезоружить нападающего или пытаться предупредить своих об опасности.
«В таком случае ты должна без всяких колебаний перерезать ему горло. В противном случае задание, не говоря уже о твоей жизни, окажется под угрозой».
Ацуко крепче сжала нож, но у часового не было ни малейшего желания умирать за те жалкие несколько монет, составлявших его жалование, которое к тому же еще и вечно задерживали. Он медленно поднял руки вверх, показывая, что сдается. От страха его кадык задергался и то и дело задевал лезвие танто – еще чуть-чуть и пролилась бы кровь.
– Не убивайте меня, – пробормотал он. – У меня жена… Мадока… Она беременна… Мне нельзя сейчас умирать!
У Ацуко перед глазами тут же встало лицо Мадоки из деревни. Она чуть отодвинула лезвие от шеи часового, однако постаралась не дать себя разжалобить. Если она потерпит неудачу, погибнет множество солдат из Айдзу, у которых тоже есть жены и дети. Перед ней стоял все тот же выбор: права ли она была, решив не выливать яд в колодец?
– За мной. Тихо. Медленно.
Она повела его к зарослям, и он послушно подчинился. Когда девушка подвела его к опушке леса, он вновь заколебался. Его можно было понять: там-то ему уже никто не поможет. Как будто у него был выбор! Ацуко сильнее прижала нож к его горлу, на коже выступила капля крови, и часовой покорно продолжил путь, больше не пытаясь сопротивляться.
Когда вокруг них сомкнулись деревья, девушка свободной рукой расстегнула ремень часового. Клинок, который он носил в дополнение к копью, упал на землю, и она отшвырнула его подальше, в кучу листьев.
– Сейчас я медленно опущу кинжал, – самым свирепым тоном проговорила Ацуко. – Не сомневайся: посмеешь дернуться, и я тебя прирежу, как свинью.
– Я вам верю, – поспешил заверить ее паренек, ноги у него дрожали.
Девушка с трудом подавила нервный смешок. «Прирежу, как свинью?» И где она такого набралась? Как-то само в голову пришло… Она сделала шаг назад, не опуская танто, готовая в любой миг нанести удар.
– Чего вам надо? – проблеял часовой. – Только отпустите, и я никому не расскажу, что видел вас, ни единой живой душе!
Не осмеливаясь толком пошевелиться, он пальцем указал в ту сторону, где валялся его ремень, к которому был прикреплен кошель.
– Я не богат, но две недели назад я получил жалование, и я… Я не стал его тратить, копил на подарок жене. Забирайте все, если хотите, только не убивайте!
Он как мог старался заставить ее почувствовать себя виноватой, и у него получилось. Ацуко почувствовала, как в ней поднимается сочувствие – и вдруг его вытеснила холодная ярость. Как смеет он выставлять ее каким-то чудовищем? Он – ее враг, вот и все, что имеет значение.
– Молчать, – прошипела она. – Твои деньги мне не нужны. Мне нужны только сведения.
– Сведения? – пораженный, повторил солдат. – Но я… Я простой