Конечно, у Такэко и на этот случай было готовое оправдание. Она предвидела все без исключения.
«Если твоя женственность встанет на пути к цели, используй ее как оружие. Притворись, что ты провела ночь в шатре кого-то из даймё и возвращаешься домой. Всякие сержанты и прочая мелочь не посмеют беспокоить господ, чтобы проверить, говоришь ли ты правду, особенно если дело грозит обернуться скандалом. Ведь тогда повышения по службе им не видать. Так что они скорее всего решат поверить тебе на слово».
Но в голове у Ацуко вдруг стало пусто. За последний час она так перенапряглась, а ее разум так отчаянно требовал отдыха, что она несколько мгновений не могла найтись с ответом. Когда же она наконец вспомнила, что ей было велено сказать, момент был уже упущен, и сержант теперь не поверил бы не единому ее слову.
– А ну-ка пошли со мной, милашка, и не вздумай дергаться, если не хочешь, чтоб я тебя прирезал как свинью.
Теперь было уже поздно пытаться выкрутиться с помощью слов, оставалось только применить силу. Она подняла руки, показывая, что безоружна и улыбнулась ему самой невинной из своих улыбок – а затем напрягла пальцы и нанесла ему удар по горлу.
«У нас нет времени делать из тебя мастерицу рукопашной схватки. Каким-то основам тебя научили в додзё, но вас в первую очередь учили обращаться с оружием. Поэтому запомни только этот удар. Один тычок в шею, быстрый и точный. В настоящей схватке это не сработает, но, если твой противник не ожидает нападения, ты сможешь застать его врасплох. Возможно, он погибнет от этого удара, а даже если нет, то начнет задыхаться и не сумеет поднять тревогу».
Так оно было в теории – и, упражняясь с Такэко, девушка решила, что вполне освоила этот прием. Но на практике, ослепленная светом направленного в лицо фонаря и взволнованная, она промахнулась. У сержанта хватило времени повернуть голову, и удар, от которого у него должно было перехватить дыхание, пришелся по плечу.
– К оружию! – завопил он, окончательно убежденный, что перед ним враг. – Чужаки в лагере!
Очевидно, он считал, что бить тревогу из-за одного-единственного чужака не имеет смысла. Так или иначе, его крик возымел должное действие. Из палаток повыскакивали воины: одни как были, полуголые, другие завязывали пояса, третьи терли глаза, силясь прогнать сон.
«Если тревогу уже пробили, тебе остается только одно: бежать. И умереть с честью, если бежать не выйдет».
У Ацуко не было ни малейшего желания умереть, пусть даже и с честью. И уж точно не сейчас, когда задание было почти выполнено. Сержант, все продолжавший кричать, на секунду отвлекся, и она этим воспользовалась: дернулась влево, а когда он попытался преградить ей путь, помчалась вправо. Он споткнулся и яростно взревел, но она была уже далеко.
Она наткнулась на солдата, который все никак не мог взять в толк, что происходит, увернулась от более сообразительного воина, который попытался проткнуть ее своим копьем, а затем, прежде чем третий успел схватить ее за плечи, кинулась в палатку. Она выбежала из нее с другой стороны и яростным ударом танто перерезала завязки, крепившие ткань к основе, чтобы она рухнула, преградив путь ее преследователям.
Против целого лагеря было никак не выстоять, но Ацуко не собиралась сдаваться. Главное было добраться до частокола – каких-то несколько шагов! Путь ей преградил солдат, выше и крупнее других, и она, не останавливаясь, не мешкая, не раздумывая, железной хваткой вцепилась ему в пах. Когда она повернула руку, он взвыл, и воинственный блеск мгновенно погас в его глазах. Она побежала дальше, на ходу тряся рукой, словно пытаясь стряхнуть воспоминания о мерзком прикосновении.
Ее спас только царивший в лагере переполох. Никто пока не успел разобрать, что случилось: одни готовились к нападению на лагерь, другие думали, что кто-то испортил запасы продовольствия. Солдаты разбегались во все стороны, офицеры выкрикивали противоречащие друг другу приказы и безуспешно пытались восстановить хоть какое-то подобие порядка. Солдаты императора зажгли фонари, чтобы лучше видеть, и заморгали, ослепленные, пытаясь заставить глаза скорее привыкнуть к яркому свету. Краем глаза Ацуко заметила на траве двух сцепившихся воинов: каждый был убежден, что схватил лазутчика.
Кто-то выкрикнул:
– Они там!
Другой взвыл:
– Они идут с запада!
Где-то раздался глухой выстрел, став для девушки болезненным напоминанием о том, что у императорского войска было больше огнестрельного оружия, чем в лагере сёгуна. Если она окажется под прицелом ружья, никакая ловкость ее не спасет.
Не отдавая себе отчёт в том, что делает, она наклонилась и побежала, пригнувшись к земле, как учила ее Такэко. В какой-то момент девушку чуть было не обезглавила вражеская катана, но она поднырнула под лезвие, прокатилась по земле, вскочила и, не теряя ни секунды, вновь побежала. Самурай упустил несколько мгновений, провожая ее неверящим взглядом, и только затем бросился в погоню.
Ацуко наконец добралась до частокола, а в лагере тем временем продолжались беспорядки. Трое часовых повернулись к ней, наставив на нее копья, и она снова изобразила мужской голос:
– Они идут! Скорей! Закройте ворота! Армия сёгуна пытается вырваться наружу!
– Чего? Наружу? – проблеял один из воинов.
Двое других невольно повернулись, чтобы посмотреть на город, будто вражеские солдаты готовы были вот-вот выпрыгнуть из зданий. Однако третий оказался более подозрительным и прищурился, силясь получше рассмотреть Ацуко:
– Ты из какого отряда? Кто отдал этот приказ?
Его бдительность заслуживала восхищения, но увы, его не ждала награда. Не замедляя бега, Ацуко выбросила руку вперед, и воздух рассекла серебристая молния. Солдат почувствовал, как что-то ударило его в грудь, опустил глаза и увидел танто, по рукоять вошедший ему в самое сердце.
– О, – только и сказал он, а Ацуко уже промчалась мимо и подпрыгнула, стараясь ухватиться за верх частокола.
Когда она добралась до верха и соскользнула вниз с другой стороны, он был уже мертв. Тем временем двое его товарищей наконец поняли, что произошло. Один схватил лук, а крики другого тем временем затерялись в общей суматохе лагеря.
– Чужак! Чужак!
Ацуко прокатилась по земле, поднялась и, петляя, рванула в сторону города. Она скорее почувствовала, чем увидела, как одна стрела вонзилась в землю у ее ног, а другая затерялась далеко в зарослях. Безумное желание выжить любой ценой несло ее вперед, и она исхитрилась еще прибавить ходу.
Она осмелилась бросить взгляд назад и скривилась, увидев, что, несмотря на всеобщее смятение, нашлись и те, кто бросился за нею в погоню. Четыре фигуры бежали в ее сторону, а тем временем ворота медленно распахивались, готовые вот-вот выпустить наружу трех конных самураев.
Это было самое страшное. Девушка готова была биться об заклад, что с легкостью обгонит любого пешего преследователя, но лошади – это совсем другое дело. Если она не успеет добраться до города прежде, чем они настигнут ее, игра будет проиграна. Сердце бешено колотилось в груди, кровь стучала в висках, ноги горели, а в левом боку начинало колоть. Три первых признака усталости ее не тревожили: она знала, на что способна, и понимала, что продержится еще какое-то время; а вот последний пугал ее куда больше. Если боль усилится, она уже не сможет бежать с нужной скоростью.
«Это всего лишь глупый предрассудок: сжать кулак, если колет в боку. На самом деле это совсем не помогает – но зато дает ощущение, что ты что-то сделала, чтобы бороться с болью, а это почти так же важно».
Глупый это был предрассудок или нет, ничего другого ей все равно не оставалось, и Ацуко изо всех сил сжала кулак.
Всадники позади нее становились ближе с каждым мгновением, и она поняла, что не успеет вовремя добраться до леса. Рука потянулась к танто, и тут девушка вспомнила, что бросила его в грудь стражнику, да так там и оставила. Какой же глупый поступок! Теперь ей нечем себя защитить.
Вконец отчаявшись, она попыталась еще ускорить бег, но топот копыт теперь звучал уже за самой ее спиной. У нее в рукаве осталась последняя карта – если ничего не выйдет, она проиграла.
«Боевые кони с самого раннего возраста привыкают к полю боя, и почти ничто не способно их напугать. Это грозные скакуны, которые с полуслова понимают своих наездников даже в сердце самой кровавой битвы. Только вот не каждого коня можно назвать боевым. У большинства разведчиков и даже у самураев попроще куда более скромные лошади, и они могут оказаться очень даже пугливыми».
Ацуко принялась считать про себя удары лошадиных копыт: раз, два, три, четыре… Затем резко обернулась и встала во весь рост, вскинув руки вверх.
– ААААААААААА! – взвыла она во весь голос.
Самурай как раз склонился вперед над лошадиной шеей, готовый нанести ей удар катаной, и отпустил поводья. И потому не сумел ничего поделать, когда его лошадь внезапно взвилась на дыбы. Он повалился на землю под громкое бряцание доспехов и сжался в комок, спасая голову от тяжелых копыт. Две другие лошади, скакавшие позади него, вынуждены были развернуться, чтобы не затоптать несчастного.
Ацуко вновь побежала, сердце вот-вот готовилось выпрыгнуть из груди; теперь ей точно конец. В левом боку нещадно кололо, дыхание начало сбиваться, в рукаве не осталось больше ни одной козырной карты.
Она сама удивилась, как ей удалось добраться до городских стен раньше всадников. Она свернула на первую попавшуюся улицу слева, проскользнула в узкий проход между домами, подпрыгнула, ухватилась за вывеску кузнеца, забралась на крышу мастерской и захихикала, как ребенок. Она знала эти улицы как свои пять пальцев – она прожила тут всю жизнь. Здесь ее никто не найдет!
Позади нее самураи остановились, изрыгая проклятия. Лошади стоили дорого: не было дураков галопом мчаться по узким городским улочкам в кромешной тьме. Ведь так лошадь запросто сломает ногу и угодит на бойню.