ло дух.
Высота центрального нефа ошеломляла – сорок два метра. Солнечный свет, льющийся сквозь огромные витражные окна, отражался от позолоченного алтаря и наполнял собор теплым радужным сиянием. София могла себе представить, как под высокими сводами собора, пропитанного тонким ароматом ладана, сметенная душа человека обретала покой и умиротворение. Но сама она покоя не находила. Ее сердце ныло от чувства вины, страх и злость невыносимой тяжестью давили на плечи.
С той самой минуты, как вертолеты покинули крышу реабилитационного центра фонда «Абстерго», София ни словом не обмолвилась со своим отцом. Она видела, что вертолеты перевозили в безопасное место и часть их команды. София слишком хорошо знала отца, чтобы счесть это проявлением доброты и заботы о людях. Она слышала, как отец приказал Макгоуэну законсервировать «Анимус», и люди, которые обеспечивали его работу, были всего лишь ценной частью этой машины. Чтобы нанять и обучить новых сотрудников, потребовалось бы много времени и денег.
В мире Алана Риккина все решалось просто.
Вертолет с крыши реабилитационного центра доставил их прямо к собору, по радиосвязи священнослужителям объяснили, что крайне необходимо к их прибытию закрыть собор, освободить его от посетителей и вскрыть саркофаг с телом Колумба. Нет, не надо вызывать архиепископа, под чьим присмотром должно проходить вскрытие, достаточно тех епископов, что в данный момент находятся в соборе. Более того, ее превосходительство тоже выразила желание приехать, требуется обеспечить прием, соответствующий ее статусу.
Так же молча, как и во время полета, отец и дочь Риккины прошли по мраморному полу собора. София следовала позади отца на расстоянии в несколько шагов. На нее никто не обращал внимания. Все знали и уважали Алана Риккина, а София для встречающих его епископов была лишь бесплатным приложением к важной персоне.
Три четверти жизни Колумб провел в плаваниях, но и после смерти ему пришлось изрядно попутешествовать. Его останки из Вальядолида – города на северо-западе Испании, где он умер в 1506 году, – перевезли в Севилью, а в 1542 году их переместили в колониальный Санто-Доминго, ставший столицей современной Доминиканской Республики. Там они пребывали до 1795 года, а затем отправились на Кубу, в Гавану. С 1899 года останки хранились в Севильском кафедральном соборе, в богато украшенном саркофаге, под стать интерьерам храма. Саркофаг поддерживали не ангелы и не колонны, а четыре аллегорические фигуры, представляющие четыре испанских королевства: Арагон, Кастилию, Леон и Наварру.
София остановилась, дав отцу возможность поговорить с епископом один на один. Она отметила про себя, что Христофор Колумб, чей прах покоится теперь в такой роскоши, умер в бедности. Он легко мог избежать такой участи, если бы продал Яблоко Эдема тамплиерам.
Они прибыли вовремя. Один из епископов как раз вылезал из саркофага, осторожно прижимая к груди маленькую, богато украшенную металлическую шкатулку.
София охнула.
Это была не та шкатулка, которую она видела в Анимусе.
Неужели Яблоко, которое она искала всю свою жизнь, исчезло – или было украдено – во время посмертных путешествий Колумба?
Кто-то внутри нее – абсурдно, безумно и предательски – надеялся, что так и произошло.
Епископ протянул шкатулку отцу, тот долго смотрел на нее, прежде чем взять в руки.
«Это я должна была открыть шкатулку», – подумала София.
Во рту у нее пересохло. Она всю жизнь работала ради этого момента и позволила отцу совершить жестокое преступление во имя Яблока Эдема. Она обещала защищать Кэла, а сама бросила его.
В голове прозвучали циничные слова отца: «Мы просто оставляем их один на один с неизбежной судьбой».
И отец, который силой заставил ее бросить там Кэла, будет единственным, кому достанутся все лавры.
София услышала за спиной цокот высоких каблуков, эхом отзывавшийся под сводами огромного собора. Она обернулась и увидела Эллен Кэй. Председатель совета директоров и глава совета старейшин подошла и остановилась рядом с ней.
– Ваше превосходительство. – София склонила голову в знак уважения.
Эллен Кэй не ответила на приветствие. Две женщины стояли и смотрели, как Алан Риккин медленно открывает маленькую металлическую шкатулку.
– Слава достанется вашему отцу, – неожиданно сказала Эллен Кэй. – Но мы обе знаем, кто ее больше заслуживает.
София повернула голову и посмотрела на нее с удивлением и благодарностью. Она и раньше встречалась с Эллен Кэй, но, казалось, глава совета старейшин не проявляет к ней никакого интереса. Сейчас немолодая женщина удостоила ее улыбкой, сдержанной, как сама Эллен Кэй, но искренней.
– Ваше время еще придет, дитя мое.
Глава совета старейшин ордена тамплиеров подошла и встала рядом с исполнительным директором «Абстерго индастриз». Вместе они рассматривали Яблоко Эдема. А София Риккин, ученый, нашедший Артефакт, глядела издалека – незваная, непризнанная, ненужная.
Пока она стояла в одиночестве, мысли ее невольно вернулись к той женщине в капюшоне, у которой было лицо Софии.
София номинально считалась англичанкой, она родилась в Англии и провела там детство, но потом редко туда возвращалась. В Англии для нее было слишком влажно и пасмурно.
Маленькой девочкой она часто спрашивала, почему небо так много плачет? Оно тоже потеряло свою маму? Она никак не могла разорвать эту ассоциативную связь. А в Англии дождь либо шел, либо собирался, либо только что закончился.
Этим вечером он только что закончился. Оживленная дорога, черная и мокрая, блестела в свете уличных фонарей, машина подвезла Софию и остановилась напротив Тамплиер-Холла, той сцены, на которой сегодня вечером устроит представление ее отец.
Машины подъезжали непрерывно – тамплиеры со всего мира собирались на эпохальное событие. Политики, религиозные лидеры, промышленные магнаты – всего более двух тысяч человек.
«Полный аншлаг», – раздраженно подумала София.
Она вышла из машины, захлопнула дверцу и перешла улицу, остановилась у большого каменного здания, поражавшего своей строгостью и мощью, что не лишало его красоты. В одной руке она сжимала несколько листков бумаги, так крепко, что они помялись.
На ней было строгое платье, туфли на высоком каблуке и – все черного цвета.
Соответственно событию.
Разумеется, были предприняты все возможные меры безопасности: камеры слежения, металлодетекторы, служебные собаки, комнаты личного досмотра. На входе Софию встретили, бегло, словно извиняясь, произвели досмотр и пропустили внутрь здания.
Она нашла отца в одном из боковых гардеробов. Он примерял традиционную мантию тамплиеров поверх элегантного костюма с Сэвил-роу и рассматривал себя в зеркале.
Увидев ее отражение, отец мимолетно улыбнулся и поправил свой восхитительный галстук.
– Как я выгляжу?
Как обычно, он долго возился с запонками. София не предложила помощи.
Она окинула взглядом идеально подстриженные седеющие волосы, благородные морщины, жесткие складки черной с темно-бордовым подбоем мантии, медальон с красным квадратным крестом на груди.
– Как тамплиер, – ответила София.
Отец не заметил, каким ледяным тоном она это произнесла, вернее, ему это было безразлично. Он просто не придал этому значения.
– Мир без насилия, – сказал он. – Тебе дадут за это Нобелевскую премию. Пора садиться и писать нобелевскую речь.
– Я прочитала твою.
Эта фраза привлекла внимание Алана Риккина. Его движения замедлились, он посмотрел прямо в глаза ее отражению в зеркале.
– И?
София опустила взгляд на зажатые в руке листки и громко прочитала строчки, которые все ее существо отрицало:
«Уничтожив свободу воли, мы уничтожим ассасинов – раковую опухоль, которая терзала человечество веками».
Она особенно выделила слова «раковая опухоль». Когда-то она сказала Кэлу: «Агрессия такая же болезнь, как рак. Мы научились лечить рак, когда-нибудь научимся лечить и агрессию».
София ставила знак равенства между раком и агрессией, а для ее отца сами ассасины были раковой опухолью.
Она зло перебирала листы:
– «Подонки… гадкий сброд…»
– Это не лучшие эпитеты, но точные определения, – сказал Алан Риккин.
– Это не точные определения, это геноцид! – выкрикнула София.
– Начинается новая эра.
Голос Алана Риккина прозвучал спокойно и рассудительно, и, когда он повернулся к Софии, выражение его лица было самым благодушным.
– София, ты совершила великое дело. Ты не вполне понимаешь это сейчас, но со временем поймешь. Мы столетиями бились над решениями. А ты, моя дочь… ты устранила саму проблему.
София знала, что отец презирает ассасинов. Один из них убил ее мать, и она сама выросла с ненавистью к братству. Она не хотела, чтобы еще чья-нибудь семья пострадала, как ее… или Кэла.
Странно, что ребенок тамплиера и ребенок ассасина пережили похожее горе.
Страшное горе.
София хотела положить конец страданиям. Отчаянно стремилась к этому. Настолько отчаянно, что не видела или отказывалась видеть то, что всю жизнь было у нее прямо перед глазами.
– Мы… я… делала это, чтобы спасти людям жизнь, – тихо произнесла она, настолько пораженная собственным открытием, что едва могла говорить.
– Не все заслуживают жизни, – сказал Алан Риккин.
София вздрогнула, вспомнив лицо женщины-ассасина, так поразившее схожестью с ней самой.
Алан Риккин посмотрел на часы и направился к двери. Он на секунду остановился и вопросительно вздернул бровь, увидев, что София осталась стоять на месте.
Все еще ошеломленная, она двинулась в зал за ним мимо облаченных в мантии тамплиеров, большинство из которых стояли с откинутыми капюшонами.
Лавируя между ними, София никак не могла понять, как случилось, что ее мечта исказилась невероятным образом.
– Значит, моя программа…
– Принесет человечеству долгожданный порядок, – закончил за Софию отец с неприемлемой для нее логикой. – Мы станем свидетелями рождения золотой эры человечества.