«Купленной ценой крови неисчислимых миллионов. Ничего хорошего такая золотая эра не принесет».
Чувство вины было таким сильным, что у Софии едва не подкосились ноги.
– И я за это в ответе.
– Плоды нашего труда принадлежат старейшинам. Сегодня их звездный час.
София никак не могла поверить: неужели отец ее не понимает? Или он просто в очередной раз сбрасывает ее со счетов?
«Какой же глупой я была! – подумала София. – И какой слепой!»
– Ты лгал мне, – сказала она. И это были не раздраженные упреки подростка, протестующего против родительского контроля. Просто констатация факта.
Он лгал не только о том, как будут использованы результаты ее многолетних научных исследований. Он внушил ей ложь о том, кто такие тамплиеры и кто такие ассасины.
Алан Риккин посмотрел на нее, и на мгновение его лицо смягчилось, а голос прозвучал добрее, чем когда-либо раньше, но слова ранили больнее клинков ассасина.
– Я всегда знал: ты в первую очередь ученый и только потом тамплиер.
И в этом было все его отношение к ней после смерти ее матери и его жены.
София посмотрела на него глазами, полными тоски и страдания.
– Ты проделала блестящую работу, она произвела на нас сильное впечатление, – сказал Алан Риккин. – Ее результаты подтвердили наше предположение, что людей от насилия не излечить.
Так вот в чем дело.
– Стало быть, – голос Софии прозвучал холодно и твердо, – ты все продумал заранее.
– Не совсем. Моя речь… ей не хватает элегантной концовки.
Какое-то мгновение София просто смотрела на отца, опасаясь, что он скажет нечто вроде того, что надо уничтожить не только ассасинов, но и свободу воли как таковую.
И вдруг она поняла. Алан Риккин хочет, чтобы она была с ним.
Не просто как полезный сотрудник, он и так использовал все ее таланты в своих интересах. И не как редактор, облекающий его мысли в изящные формулировки.
Это был вопрос отцов и детей. Алан Риккин хотел, чтобы дочурка была на его стороне. Как верный союзник и преданный соратник.
Она вспомнила их разговор несколькими днями раньше и его вопрос: «Не кажется ли тебе, что я выгляжу старым?» Никто не живет вечно, даже великий магистр ордена тамплиеров. И он хотел, чтобы его единственный ребенок с искренней верой и самоотверженностью продолжил дело отца.
Он никогда открыто не выражал отцовских чувств, и все проблески любви и теплоты исчезли со смертью ее матери.
Сдержанность и холодность – так он выражал свое уважение. Так он выражал свою любовь.
Но сегодня вечером он показал ей нечто большее. Он демонстрировал ей это постоянно, раз за разом, снова и снова. И только одобрение им геноцида помогло ей понять, насколько глубоко Алан Риккин бесчеловечен и жесток. И сейчас он предлагал ей то, что мог предложить, и она видела слабую надежду на его настороженном лице.
Но этого было слишком мало, и было слишком поздно.
Рыцарь без страха и упрека помог ей прозреть. София посмотрела отцу в глаза и процитировала:
– «Я смерть, разрушитель миров»[17].
У Алана Риккина нервно дернулась щека. Но и только.
– Не уверена, что смогу продолжать эту работу.
Из-за закрытых дверей долетел голос и оборвал то немногое, что еще удерживало их непрочную душевную связь.
– И с великим удовольствием я представляю вам архитектора будущего, которое открывается перед нашим древним орденом. Встречайте – великий магистр ордена тамплиеров, исполнительный директор «Абстерго индастриз» и фонда «Абстерго» доктор Алан Риккин!
Двери распахнулись, и поток света хлынул в полумрак коридора. Не удостоив ее взглядом, Алан Риккин развернулся и вошел в зал с таким видом, будто там, за дверями, пока он ждал приглашения, ничего не произошло, абсолютно ничего.
Глава 26
Зал взорвался громом аплодисментов и криками – более двух тысяч тамплиеров приветствовали Алана Риккина. Прожекторы освещали его на всем пути к подиуму, словно он был рок-звездой. «Вероятно, так оно и есть», – подумала София.
Приятный голос отца полетел в затихший зал, готовый ему внимать.
– В течение многих столетий, – начал Риккин, – мы вели войну с врагом, который считал, что интересы отдельного индивида превыше мира и покоя всего человечества. И вот пришло наше время – мы обнаружили и завладели потерянным в веках Артефактом и можем раз и навсегда покончить с ассасинами.
Снова бурная овация. И восторженные крики. София чувствовала себя как никогда несчастной и подавленной, она вдруг поняла, что презрительное отношение отца к окружающим не было исключением в среде тамплиеров. Оно было общим правилом.
– У нас в руках генетическая путеводная нить к человеческим инстинктам…
София прищурилась от яркого света, почувствовав приступ тошноты. Свет был слишком яркий, слишком белый. Он словно обнажал ее, делал чрезвычайно уязвимой. Словно раненому животному, ей хотелось спрятаться в темноте, тишине и одиночестве, чтобы зализать раны и со временем поправиться, если это вообще возможно.
– Любой порыв к независимости, противодействию или сопротивлению отныне будет подавлен. Любое инакомыслие, способное помешать нам на пути прогресса, будет вырвано с корнем, – продолжал Алан Риккин.
София вышла и направилась к парадному входу, за спиной стук ее каблуков постепенно заглушал монотонный голос отца. Впереди, у витражного окна, она заметила чью-то фигуру. Вероятно, один из опоздавших тамплиеров в традиционной мантии.
И вдруг осознала, что этот человек движется иначе, чем тамплиер.
Речь отца, в которой ненависть и призыв к геноциду облачались в невинные, банальные формулировки, все еще летела над залом.
София остановилась, когда незнакомец подошел ближе. Она не видела лица за низко опущенным капюшоном, но ей и не нужно было. Она узнала эти движения, эту грацию и пластику большой кошки. Все это она видела в «Анимусе». А теперь видела здесь, в самом неподходящем – и опасном – для него месте.
Она понимала, что должна была бы прийти в ужас от его появления. Этого человека она держала в неволе и подвергала изощренным пыткам. Но София почувствовала только облегчение – он сумел выжить.
Он остановился на расстоянии трех футов. И теперь она видела его лицо: твердый подбородок, поросший светлой с рыжинкой щетиной, его немигающие глаза, смотревшие прямо и открыто даже тогда, когда он был беспомощным заключенным.
У Софии перехватило дыхание. От страха, тоски или влечения – или от всех этих эмоций, что одновременно обрушились на ее сердце, которое она с раннего детства оберегала от подобных вещей.
Ей столько всего хотелось сказать ему. Но вырвалось совсем другое:
– Мне достаточно просто закричать.
Она сама не понимала, угроза это или предупреждение. Всего несколько дней назад все в ее жизни было ясно и заранее предопределено. Упорядочено.
А этот человек и то, что он ей открыл о себе, об ассасинах и о Софии Риккин, – все это превратило ее жизнь в непостижимый, прекрасный и пугающий хаос.
Она не закричала. И он знал, что она не закричит. Несмотря ни на что, он доверял ей.
В глазах Кэла София видела понимание и сочувствие, хотя у него были причины ее ненавидеть. Тихо, как всегда, он произнес:
– Я помогу тебе, а ты поможешь мне.
София заморгала, слезы жгли ей глаза. Но она старалась не расплакаться. Когда-то София сказала ему нечто подобное. И тогда она искренне рассчитывала на взаимную помощь.
– Я больше ничем не могу тебе помочь.
Ни ему, ни человечеству… ни даже себе самой.
– А как же твои грандиозные планы? Излечить насилие. Победить агрессию.
Он смеется над ней? Издевается, пытается вызвать у нее чувство стыда? Нет. Нет, Кэл так поступить не мог. Так мог поступить только ее отец.
– Моим планам не суждено сбыться.
Голос ее дрогнул, а сердце сжалось от беспощадной правдивости этих слов.
Кэл продолжал смотреть на нее, и сейчас его глаза сделались печальными. Он подошел ближе. Сердце ее учащенно забилось. Она снова запуталась в своих эмоциях, которые слишком долго подавляла. Что он хочет: поцеловать ее или убить?
И чего она сама хочет?
Кэл не сделал ни того ни другого. Он даже не дотронулся до нее.
– Ты это начала, Софи, и не можешь теперь уйти в сторону.
Откуда ему это известно? Откуда он знает имя, которым мама называла ее в детстве? Непроизвольно в голове промелькнуло лицо той женщины в капюшоне ассасина, так похожее на ее собственное лицо.
«Кто мы друг другу, Кэл?»
– Мы оба знаем, что сейчас произойдет, – прошептал он и добавил, повторяя слова ее отца: – Не все заслуживают жизни.
Да, она знала, что сейчас произойдет. Точно знала, что он сделает и почему. И заранее оправдывала его поступок. Ассасины не заслуживают той судьбы, которую пророчил им отец в своей речи, обращенной к ликующей публике, обособляющей себя от всего человечества. Кэл не заслужил, чтобы его выбросили, как изношенную рубашку. Она не осуждала его за желание отомстить, да и выражением лица он никак не походил на фанатика, ослепленного жаждой мести.
Каллум Линч желал иного – справедливости. А что это такое, ассасины, чья привычка подчиняться своим эмоциям казалась тамплиерам отвратительной, понимали лучше своих извечных врагов.
Отец, презирающий весь мир, небрежно отказывающий в праве на жизнь миллионам людей. Умри Алан Риккин хоть тысячу раз, это все равно не стало бы справедливым воздаянием за его грехи.
У них с Кэлом было намного больше общего, несмотря на все различия между ними, незримая связь возникла с самого первого дня, когда он появился в реабилитационном центре. Как и ее отец, Кэл хотел, чтобы София была с ним. Но он хотел, чтобы она сохранила в себе все то, что отец и орден тамплиеров стремились уничтожить: ее вдохновение, любознательность и способность сострадать.
– Я не могу этого сделать, – прошептала София.
И внутри у нее что-то дрогнуло от этих слов.