Тута громко сглотнул, но заставил себя улыбаться. Он поздоровался, стараясь держаться как ни в чем не бывало.
– Папа, чего ты так расшумелся?
Отец расправил плечи и вдруг с преувеличенным вниманием стал оглядываться по сторонам, замечая ветхие стены, облупившуюся краску и дырявые навесы. Панеб всем видом показывал, что обладает вкусом и привык к более роскошной жизни. Туте было противно смотреть на этот балаган.
«Улыбайся, – мысленно приказал себе Тута. – Во что бы то ни стало улыбайся». Трущобы были местом, где жили его мамуля и Кия. Сейчас главное – не злить отца и поскорее увести его отсюда.
– Где ты шлялся, малец? – накинулся на него Панеб.
Тута продолжал улыбаться, все еще надеясь выкрутиться.
– Я приходил в указанное место. Готов был взяться за работу. Лишние монеты не помешают. Но тебя там не было. Хвала богам, я нашел тебя здесь. Еще не поздно для… сам знаешь чего.
– И как выглядит мое жилье? – спросил отец, не поддавшись на уловку.
– Лучше, чем ты заслуживаешь, папа, – ответил Тута, продолжая играть свою роль. – Что мы забыли в этих трущобах? Идем в какое-нибудь место поприличнее. По-моему, тебе нужно выпить.
Отец пригвоздил его взглядом. Борода Панеба блестела, губы были мокрыми от слюны.
– Они же где-то здесь. Я чую. Твоя врунья-мать. Моя малышка Кия. Отвечай: где они? Я их все равно найду. Я – их хозяин. И твоя мать мне ответит за то, что посмела сбежать.
Туте показалось, что у него остановилось сердце. Дело принимало скверный оборот. На редкость скверный. По спине мальчишки побежали мурашки. Однако Тута продолжал улыбаться. Уговоры – его единственное оружие.
– Увы, папа. Я же тебе говорил: они давно покинули Фивы. Нам с тобой и вдвоем неплохо. Идем. Мне почему-то кажется, тебе есть что мне рассказать.
Лицо Панеба как-то странно искривилось, став непроницаемым. Он подошел к Туте и ударил кулаком в живот.
Тута вскрикнул, застонал, попятился, хватаясь за живот. Глянув вниз, он увидел кровь на руках и тунике. Нож в руке отца тоже был весь в крови. До Туты дошло: он видит собственную кровь. Отец очумело тряс головой, словно выбирая между гневом, страхом и раскаянием. Так и не сумев выбрать, он бросился бежать. Кто-то, высунувшись из окна, позвал городскую стражу.
Тута сполз на колени. Рот широко открылся. Голова очистилась от всех мыслей, кроме одной: «Я должен до них добраться. Прежде чем умру, я должен их предупредить».
40
– Где же он? – полушутя, полусерьезно спрашивала Айя. – Где наш маленький негодник?
– Сам голову ломаю, – ответил я.
Тута любил устанавливать собственные правила, за что мы все его и любили. Иначе он не был бы Тутой.
– Пойду-ка поищу его.
Я наклонился к Айе. Она поцеловала меня и вернулась на задний двор, где Кия с матерью наслаждались последними лучами заходящего солнца.
Я вышел и огляделся. Одним концом улица упиралась в площадь со старым, давно высохшим и заросшим травой фонтаном, другой уводил вглубь трущоб. Последний перегораживала большая повозка и нагромождение ящиков. Вскоре я услышал доносящийся оттуда шум и чей-то повторяющийся крик:
– Он умирает!
Я побежал в ту сторону. Сандалии гулко стучали по осклизлым камням. Крики подгоняли меня, заставляя бежать быстрее.
– Он умирает! Он умирает!
Обогнув повозку, я увидел толпу зевак. Какая-то женщина стояла, подняв перепачканные кровью руки. Мужчина рядом с ней смотрел на меня, словно я знал, как быть дальше.
Но я знал другое. Еще не успев добежать, еще проталкиваясь сквозь возбужденную толпу, я знал, чья это кровь. Туты.
Инстинкт подсказал мне: это он сейчас умирает на улице.
Я опустился на колени рядом с мальчишкой. Его веки подрагивали, но он открыл глаза, посмотрел на меня и даже попытался улыбнуться. Его губы разошлись, обнажая красные от крови зубы. Меня замутило. Потом меня захлестнула волна неизвестных мне чувств, и показалось, будто если я просто коснусь Туты, то силой любви смогу его исцелить.
Я дотронулся до бледного лица. Щеки мальчишки пылали. Чуда не произошло. Моя любовь не исцелила его. Тута умирал от раны в животе, которую зажимал руками. Его туника насквозь промокла от крови. Кровавый след тянулся и по улице. Тута потерял слишком много крови. Его лицо делалось все бледнее. Жизнь покидала его. Тута умирал у меня на глазах.
Однажды я его спас. Сейчас мне это было не под силу.
Пожалуйста, только не это!
– Тута, прошу тебя, не умирай.
Его веки еще вздрагивали, но я прижал их большими пальцами. Со стороны это выглядело довольно жестоко. Я услышал недовольные возгласы зевак, но они меня не трогали. Я знал, что нельзя позволить Туте уснуть, ибо сон – брат смерти. Если он закроет глаза, то уже не проснется. Во всем мире для меня сейчас не было важнее дела, чем сохранить жизнь Туты.
– Тута, кто это сделал?
Я спрашивал, просто чтобы не дать ему впасть в забытье. В тот момент я еще не думал о мести – только о спасении его жизни.
– Отец, – едва слышно прошептал Тута.
Это слово ударило меня наотмашь.
– Быть того не может, – пробормотал я.
Руки Туты вдруг с неожиданной силой потянулись ко мне, схватили за ремни, заставив наклониться.
– Не дай ему добраться до мамы и Кии, – взмолился умирающий. – Я прошу тебя, Байек. Сделай все, что понадобится, только убереги моих.
Тута рассказал, где искать его отца, с трудом выдавливая из себя каждое слово.
– Тута, не умирай, – повторил я.
Никогда еще я так не жаждал, чтобы мои слова возымели действие. Но одного страстного желания было недостаточно. Свет уходил из глаз Туты. Тогда пусть Тута возьмет с собой всю любовь, какую я испытывал к нему. Ведь ему теперь странствовать с богами. И пусть там ему не грозят опасности вроде тех, что погубили его здесь.
Руки Туты упали вниз. Веки дрогнули и закрылись. Голова склонилась набок.
Я достал из сумки белое перо. Туте они всегда очень нравились и забавляли, как маленького. Над своими действиями я сейчас не раздумывал. Перо я приложил к мокрой от крови тунике и шепотом произнес клятву, пообещав отлетающей душе Туты, что скоро его кровь на пере смешается с кровью его отца.
Когда я вскочил на ноги и пустился бежать, меня окликнул кто-то из зевак, но я даже не обернулся. Может, вначале вернуться домой и сообщить о случившемся? Пусть боги меня простят, но я решил прежде всего исполнить просьбу умирающего. Кровавый след, оставленный Тутой, от одного вида которого у меня сжималось сердце, помогал мне не сбиться с пути.
Несясь по улицам, я благодарил богов за нынешнее запустение Фив. На меня почти не обращали внимания. Ближайшие прохожие, видевшие следы крови на моем лице, в ужасе отворачивались. Раза два меня даже окликнули. Но никто не расспрашивал меня, в чем дело, и не пытался задержать.
И вдруг я наткнулся на отца Туты. Он еще не успел вернуться к себе. Пошатываясь, Панеб брел по улице. Был ли он и сейчас вооружен? Ножа в руках или за поясом я не увидел. Со спины этот негодяй ничем не отличался от любого другого неопрятного и немолодого пьяницы. Бока его туники были в пятнах. Наверное, оттирал кровь Туты с рук.
Отметины убийцы.
Я пробежал еще немного и остановился у него за спиной. Теперь, когда Панеб находился в поле моего зрения, я задумался о дальнейших действиях. Я ощущал тяжесть ножа на поясе. Вытащить и пустить в ход… все это сильно отличалось от сражения в логове Менны. Я ведь не убивал Максту. Он умер сам. Я не знал, хватило бы у меня духу его убить. Судьба все решила за меня.
Но сейчас я крадучись шел за человеком, да еще пьяным, чтобы стать его убийцей.
«Нет, это не просто пьяница, – мысленно говорил я себе, набираясь решимости. – Это гнусная и опасная тварь. Это убийца».
Я пообещал Туте отомстить. Так ли надлежало поступать меджаю? Я должен был отплатить. Семья моего брата нуждалась в защите. Это главное.
Я прибавил шагу. Панеб остановился на углу, затем свернул на боковую улочку. Его походка была тяжелой, шаркающей. Он опирался о стену из выщербленного песчаника. Возле самой стены стояли глиняные сосуды. Панеб заметил их, лишь когда опрокинул и они шумно покатились в сторону. Тогда он нагнулся и стал их собирать, чтобы вернуть на место. Кроме нас с Панебом, на улочке не было ни души. Даже воздух замер.
– Повернись лицом к своему убийце, – произнес я, и мои слова разлетелись, как камни.
Панеб застыл на месте, потом возобновил свое занятие, потянувшись за очередным сосудом.
Я услышал гнусавые звуки, похожие на… всхлипывания?
– Я пришел отомстить за твоего сына, – сказал я, подходя ближе.
– Ну так давай, – прогнусавил он. – Подходи и закончи то, ради чего пришел. Смелее.
– Повернись ко мне, – потребовал я.
Сжимая нож, я сделал еще шаг. Мне хотелось закончить все это как можно быстрее. Но при всей своей ненависти к убийце Туты я не мог ударить Панеба в спину. Мне вспомнились слова Хенсы и жрицы. Позволительно ли меджаю убивать ударом в спину? Не все ли равно, как расправляться с противником?
Мне хотелось, чтобы Панеб знал и видел своего убийцу. Пусть поймет, за что это ему и почему его жизнь обрывается подобным образом.
– Что, не решаешься? – сквозь всхлипывания спросил он. – Не можешь убить меня, не видя моих глаз? Я тебя понимаю, парень. И уважаю твои чувства.
– Повернись ко мне лицом, – произнес я, крепко стиснув зубы.
Мне казалось, что я держу не нож, а раскаленную кочергу. Пальцы впились в рукоятку. Кажется, я ощущал ее не только кожей, но и суставами. Этот мерзавец, способный убить ребенка, так ничего и не понял.
– Ладно, твоя взяла, – сказал он. – Сейчас повернусь.
Поворачивался он медленно: я успел разглядеть полузакрытые глаза, всклокоченную бороду. Лицо Панеба напомнило мне Туту, что лишь усилило мою ненависть к этому пьянице.
И вдруг он, словно змея, атаковал меня.
В последнюю секунду перед броском я заметил, как Панеб, кряхтя, схватил с земли ближайший сосуд и швырнул, целя мне в голову.