– Понятно, – нахмурился он, и я внутренне собрался, приготовившись услышать отцовские возражения.
Но их не последовало.
– Раз хочешь, действуй, – сказал отец.
Несколько дней назад мы покинули верблюжий караван и устроили лагерь на краю пустыни. Сегодня утром я выбрался из шатра, в котором жили мы с Айей, и взглянул в сторону отцовского. Оттуда доносился негромкий храп. Я обвел глазами пустыню: громадные песчаные просторы, деревья на горизонте и далекий, едва видимый город. Воздух пах морской солью и утренней сыростью, от которой жгучее дневное солнце не оставит и следа. Все вокруг было, как всегда. Окружающий мир не менялся.
А я?
Я изменился; причем настолько, что никто не узнал бы во мне пятнадцатилетнего мальчишку, много лет назад покинувшего Сиву.
Я стал иным. Теперь мне был известен мой путь. Я готовился стать меджаем.
– Тебе все еще нужно тренироваться.
Эту фразу я слышал от отца всякий раз, когда решался напомнить о том, сколько лет подряд он меня обучает. Когда же он объявит, что обучение закончилось, и дарует мне звание меджая? Отец никогда не давал прямого ответа, заверяя меня: он почувствует, когда это время наступит, и сразу же скажет мне.
После той ночи на Элефантине мы простились с Хенсой и Некой. Нубийцы возвращались в Фивы, к соплеменникам. Отца, меня и Айю ждала кочевая жизнь. Мы должны были на шаг опережать опытного убийцу. Ранение не сделало его менее опасным, и мысли об этом «демоне» по-прежнему не давали Сабу покоя.
Отец заявил, что перво-наперво нам необходимо повидать старейшину меджаев Хемона и переговорить с ним и Сабестетом – его слугой и учеником. Они жили в окрестностях Джерти. Путь туда занял у нас несколько недель. Приехав, мы нашли их дом в полном запустении. Едва взглянув на жилище старейшины, отец сказал:
– Боги, только не это!
Покинув дом Хемона, мы вернулись в Джерти. Увы, наши опасения подтвердились: Хемон и Сабестет были убиты.
Гибель соратников больно ударила по отцу, изменив ход событий. На какое-то время отец замкнулся в себе; видимо, пытался разобраться и решить, как быть дальше. Мы с Айей оказались предоставленными самим себе и, насколько могли, поддерживали отца.
Уже не помню, сколько длилось его «затворничество». Но однажды утром, когда мы охотились, отец вдруг объявил:
– Завтра начнется твое меджайское обучение.
В устах отца это звучало косвенным признанием, что до сих пор он всерьез не занимался моим образованием. Однако началу наших занятий предшествовало «отучение». Так отец называл избавление от всех усвоенных мной дурных навыков. Мне сразу вспомнились Фивы, где мы с Айей долгими часами упражнялись на деревянных мечах. По мнению отца, очень многое в приобретенных нами привычках ведения боя просто никуда не годилось. И все же он скупо похвалил нас за то, что мы не бросали упражнений, пытаясь видоизменять и совершенствовать свои зачаточные знания.
А кочевая жизнь продолжалась. По словам Айи, мы год за годом проводили «в бегах». Не было города или селения, через которые хотя бы раз не пролегал наш путь. И везде и всюду я упражнялся: оттачивал навыки владения мечом, постигал тонкости стрельбы из лука, делая смерть и оборону своим ремеслом.
Отец посвящал меня в историю меджаев и их учение. Когда-то эти гордые воины, в чьи ряды я надеялся влиться, имели тот же статус, что и филакиты или царская гвардия. Они были мекети – защитниками людей, охраняли храмы, гробницы и священные статуи. Меджаи неутомимо оберегали тогдашний образ жизни египтян и сдерживали внешних врагов страны.
Отец продолжил и расширил мысли жрицы Нитокрис. Закат меджаев растянулся на долгие десятилетия. Они еще оставались защитниками храмов и гробниц (в Сиве такое положение сохранялось и по сей день), но теряли власть и влияние. Меджаи перестали быть гордыми стражами, оберегавшими людей и строения. Теперь, когда их число значительно сократилось, они защищали нечто более важное: прежний образ жизни и учение, на котором он строился. Между воззрениями отца и жрицы было одно существенное различие. Он считал Египет страной, которой захватчики навязывали свои убеждения. Вначале к нам, вместе с Александром Македонским, пришло мировоззрение греков. Сейчас все громче звучали голоса римлян. А наши соотечественники не противились чужестранному влиянию. Наоборот, египтяне охотно усваивали чужие воззрения и допускали перемены. Столь горячо любимая Айей Александрия была чисто греческим городом, построенным по образу и подобию селений завоевателей.
– Мы не просили такого образа жизни. Его нам просто навязали, – часто повторял отец. – Нас заставляют поклоняться занимаемому положению, власти, золоту, которые подменяют собой богов. Но не все так трагично, Байек. Меджаи способны подняться снова и восстановить принципы, которыми руководствовались египтяне в прошлом, когда жизнь была проще и справедливее. Мы с тобой – часть возрождающихся меджаев. В один прекрасный день ты понесешь факел нашего учения. Верь, сынок: однажды мы вновь воспрянем. Хемон предвидел наше возрождение, готовился к нему. Нам с тобой предстоит сыграть в нем главную роль.
И конечно же, все это время рядом со мной находилась Айя. Между нами ничего не изменилось, и в то же время казалось, что изменилось абсолютно все. Айя не особо симпатизировала моему отцу. Он платил ей тем же. Если они как-то и уживались, то главным образом ради меня. Отец не скрывал, что истинной меджайкой ей никогда не стать. Она не задавала ему никаких вопросов о братстве. Зато по вечерам, у нас в шатре, Айя расспрашивала меня. В основном слушала. Свои суждения высказывала редко, хотя я чувствовал, что ее одолевают сомнения. Айя понимала, насколько для меня значимо учение меджаев. Но в какой мере убеждения, провозглашаемые отцом, совпадали с ее собственными и совпадали ли вообще? Этого я не знал. Сердце Айи по-прежнему принадлежало Александрии. Она целиком поддерживала свободное, просвещенное мышление. Из этого следовал очевидный вывод: Айя поддерживала и нынешние политические воззрения, считая их передовыми.
Наверное, мне стоило бы проявить больше напористости и узнать ее мнение.
Но в одном Айя целиком соглашалась с Сабу: я должен обучать ее всему, чему научился сам. Так я закреплял знания и навыки, полученные от отца. Эту мысль подала ему Айя, и он согласился. Сам собой выстроился порядок занятий: по утрам я упражнялся с отцом, а во второй половине дня – с Айей, превращаясь из ученика в учителя.
То было счастливое время. Во всяком случае, для меня. Думаю, что и для нее тоже, поскольку дни, проводимые подобным образом, напоминали наше сиванское детство и те несколько месяцев в Фивах. Я ощущал наше… единение. Я учился, потом учил, а вечерами, окончив дневные труды, мы оказывались в объятиях друг друга. Руки Айи дарили мне усладу, а ее губы – восторг. Нас опьяняла любовь, мы с радостью открывали внутри себя воинов. Чудесные времена!
Но, как и все в этом мире, они закончились. Во многом (а может, и целиком) это была моя вина. Впервые за много лет я чувствовал, что жизнь со мной доставляет Айе радость и счастье. Пусть мы постоянно кочевали, но ей нравились приключения. И потом, она любила учиться.
Я тоже любил учиться и в процессе учебы не заметил, как произошло то, чему я никак не мог воспрепятствовать. Я потянулся к отцу. Меня глубоко радовало, что за личиной воина я замечаю человека. Наконец-то между нами начинали складываться отношения, какие и должны быть между отцом и взрослым сыном. С Айей у меня складывались отношения иного рода. И тогда я принял решение, надеясь, что оно многое уравновесит: мы с ней должны стать мужем и женой.
Согласие отца удивило меня.
Однако трудная часть была позади, потому что я не сомневался: на мое предложение Айя ответит мне «да».
51
– Нет, – ответила Айя.
Она стояла передо мной, опустив правую руку с мечом. Мне вспомнилось, как утром в такой же позе застыл отец.
– Почему? В чем дело? Я все обсудил с отцом, и он рад за нас.
Увидев помрачневшее лицо Айи, я поспешил уточнить:
– Я что хотел сказать: ты сама знаешь, каким трудным мог оказаться разговор с ним. Но отец горд и счастлив. Он хочет, чтобы мы были вместе.
Айя качала головой, однако я не сдавался.
– Когда мое обучение закончится, мы вернемся в Сиву. Я стану не только меджаем, но и мекети.
– Нет, – твердо возразила Айя. – Прости, Байек, но я не выйду за тебя.
– У нас будет свой дом, – продолжал я, растерянно моргая. – Семья. Я спрошу позволения и у твоей тетки.
Айя вздрогнула. Ее глаза потемнели от непонятного мне горя. Тогда я не понимал, почему она так воспринимает мои слова, но решил договорить до конца.
– Отец постепенно состарится, и тогда я стану единственным защитником Сивы. Я буду стражем нашего оазиса. Понимаешь, Айя? Я буду хранить традиции меджаев… Но самое важное – мы будем вместе. Разве ты этого не хочешь? Разве у тебя нет желания быть вместе со мной до конца дней?
Айя подняла голову, расправила плечи и вдруг с размаху всадила меч в песок, заставив лезвие задрожать. Ее глаза гневно вспыхнули.
– Байек, я даже не знаю, с чего начать. Я не хочу быть женой защитника Сивы. Женой меджая. Ты когда-нибудь задумывался над тем, верю ли я в пути меджаев?
– Скажешь, не веришь?
– Может, да. А может, нет. Мой вопрос не в этом. Я хотела спросить: ты сам перестал об этом думать?
– Нет, но…
– Естественно, не перестал. Ты и не мог перестать, поскольку отец плотно забил тебе голову всеми этими… – Айя размахивала руками, словно отгоняя назойливых мух, – представлениями. Ты не позволяешь себе усомниться в них. Байек, отец не дает тебе думать самостоятельно!
Внутри меня промелькнуло раздражение. Все эти годы Айя ничего не говорила мне об отце, не мешала выстраивать отношения с ним. Но часть меня постоянно удивлялась такому невмешательству. Тогда я не хотел признавать этого, да и сейчас не был готов с ней согласиться. Я подавлял все сомнения, стараясь еще боль