1
Этот день я начал во Франции, куда приехал из Италии, основательно запутав свои следы. Не скажу, чтобы это занятие было легким и необременительным. Оно заслуживает подробного описания. Пока же ограничусь тем, что мои петляния имели определенную цель – напрочь запутать ассасинов, когда они вздумают искать Лусио. И тем не менее своим приездом во Францию, в замок, где находились Лусио и его мать, я ставил под удар не только свою недавно выполненную миссию, но и всю многолетнюю работу Реджинальда. Ехать сюда было очень рискованно. Настолько рискованно, что, подумай я об этом хорошенько, у меня бы волосы стали дыбом. Я не раз мысленно спрашивал себя: неужели я настолько глуп? Какая дурь могла толкнуть меня на подобное безрассудство?
Только дурь, именуемая сомнением, что с некоторых пор поселилась в моем сердце.
2
Примерно за сотню метров от ворот я наткнулся на одинокого караульного, одетого крестьянином. За спиной у него висел мушкет. Сонливость караульного была наносной. На самом деле он бдительно наблюдал за окрестностями. Я поравнялся с ним. Караульный меня узнал и слегка кивнул, показывая, что я могу двигаться дальше. Насколько я помнил, с другой стороны замка тоже несли караул. Я направил лошадь вдоль высокой внешней стены, пока не оказался возле массивных деревянных ворот. В одной из створок имелась дверь. Там нес караул человек, которого я хорошо помнил по своим отроческим годам, проведенным в этом замке.
– Ну и ну! – заулыбался караульный. – Никак к нам повзрослевший мастер Хэйтем пожаловал?
Я спешился. Он взял поводья моей лошади и открыл дверь. Я вошел и сразу зажмурился от яркого солнечного света. В лесу, по которому я сюда ехал, было довольно сумрачно.
Впереди зеленела лужайка. Идя по ней к замку, я испытал странное ощущение. Нечто вроде щемящей грусти по временам моего отрочества. Как-никак я провел в этом замке не один год. Это было место, где Реджинальд…
…продолжал мое обучение, начатое отцом? Так он тогда говорил. Сейчас я не сомневался, что дело обстояло несколько иначе. Реджинальд искусно запутывал мое юное сознание. Возможно, в том, что касалось искусства ведения боя и умения быть воином, он действительно продолжал начатое отцом. Однако Реджинальд воспитывал меня на учении и принципах ордена тамплиеров. Он внушал мне, что учение ордена – единственно правильное, а все, кто считал по-другому, в лучшем случае заблуждались, а в худшем – служили злу.
Реджинальд постепенно подводил меня к мысли, что и мой отец был из числа заблуждающихся. Кто знает, чем бы кончилось для меня отцовское обучение, если бы судьба не оборвала его жизнь? Чему бы он меня научил? В самом деле, кто знает?
Трава на лужайке сильно разрослась, отчего сама лужайка стала больше похожа на поле. Видимо, двое садовников не справлялись с работой. У каждого из них на поясе висел меч. Заметив, что я направляюсь к дверям замка, оба опустили руки на эфесы. Я подошел ближе. Один садовник узнал меня и приветствовал наклоном головы.
– Какая честь наконец-то увидеть вас, мастер Кенуэй, – сказал он. – Надеюсь, ваша миссия была успешной?
– Да, благодарю вас, – ответил я этому не то садовнику, не то караульному.
Для него я был рыцарь, один из наиболее уважаемых членов ордена. Разве я мог по-настоящему ненавидеть Реджинальда, когда его слуги относились ко мне с таким почтением? И потом, разве я сомневался в том, чему он меня учил? Опять-таки нет. Разве меня силой заставляли следовать учению? Тоже нет. Я всегда был свободен выбирать собственный путь, но оставался в ордене, поскольку верил в его принципы.
И тем не менее Реджинальд мне лгал.
Впрочем, нет, не лгал. Как это сформулировал Холден? «Рассказывал не все».
Почему?
И почему Лусио так странно отреагировал на упоминание его матери?
Услышав мое имя, второй караульный-садовник посмотрел на меня с подозрением, но тоже встал на колено. Я кивнул и ему, вдруг почувствовав себя выше ростом. Это чувство собственной важности заставило меня выпятить грудь. Я подошел к входной двери, тоже хорошо мне знакомой. Прежде чем постучаться, я обернулся. Караульные продолжали наблюдать за мной. Трудно сосчитать, сколько времени я когда-то провел на этой лужайке, совершенствуя свои воинские навыки.
Я постучался. Дверь открыл еще один караульный. На его поясе тоже висел короткий меч. Раньше слуг в замке было заметно меньше. Но когда я здесь жил, в замке не гостили дешифровщики.
Первым знакомым мне человеком, которого я встретил внутри замка, был Джон Харрисон. Сначала он будто бы не узнал меня, но когда присмотрелся, не на шутку разозлился и почти закричал:
– Хэйтем, какого черта тебя сюда принесло?!
– Здравствуйте, Джон, – нарочито негромко поздоровался я. – Реджинальд здесь?
– Да, Хэйтем. Но Реджинальд и должен быть здесь. А вот что здесь делаешь ты?
– Приехал проведать Лусио.
– Что-что? – переспросил Харрисон и почему-то покраснел. – Приехал проведать Лусио? – Он вдруг как будто потерял дар речи. – Как это? Зачем? Что вообще, черт побери, ты себе позволяешь!
– Джон, пожалуйста, успокойтесь, – попросил я, стараясь говорить как можно мягче. – Я тщательно запутал следы еще в Италии. Никто не знает, что я здесь.
– Чертовски на это надеюсь!
– Так где Реджинальд?
– В подвале, с пленными.
– Что? С пленными?
– С Моникой и Лусио.
– Понимаю. Не знал, что они пленники этого замка.
В подвальном коридоре открылась дверь, и вскоре к нам поднялся сам Реджинальд. Я хорошо помнил эту дверь. Не знаю, как сейчас, а раньше там находился погреб: сырое помещение с низким, заплесневелым потолком. Одну стену занимали полки для винных бутылок (в основном пустых). Вторая стена была голой, осклизлой от плесени.
– Здравствуй, Хэйтем, – сухо произнес Реджинальд. – Мы тебя не ждали.
Неподалеку от нас прохаживался караульный. Вскоре к нему присоединился второй. Мельком взглянув на них, я снова повернулся к Реджинальду и Джону. Сейчас они были похожи на парочку встревоженных священников. Оружия при них не было, но, даже окажись они вооружены, я бы в случае чего справился со всеми четырьмя.
– Я это уже понял, – сказал я Реджинальду. – Джон не меньше твоего удивлен моим визитом.
– И не без оснований. С твоей стороны, Хэйтем, это было чистым безрассудством.
– Возможно, но мне хотелось посмотреть, в каких условиях держат Лусио. Оказывается, он здесь заключенный, так что свой ответ я уже получил.
– А чего ты ожидал? – вырвалось у Реджинальда.
– Того, о чем ты говорил, отправляя меня с миссией. Помнится, ты упоминал, что мать обеспокоена пропажей сына и что она согласилась взяться за расшифровку дневника Ведомира, только если мы разыщем ее отпрыска и вырвем его из рук мятежников.
– Хэйтем, я не солгал тебе. Как только сюда привезли Лусио, Моника взялась за работу.
– Мне представлялось, что она будет работать в иных условиях.
– Увы, пряник не возымел желаемого действия. Пришлось взяться за кнут, – сказал Реджинальд, холодно глядя на меня. – Мне жаль, если у тебя сложилось впечатление, что желаемого результата можно добиться одними только пряниками.
– Я хочу ее видеть.
Реджинальд не возражал. Повернувшись, он зашагал к подвальной лестнице. Мы с Харрисоном пошли следом.
– Что касается дневника, мы… он почти полностью расшифрован. Мы уже знаем о существовании некоего амулета. Эти сведения совпадают с тем, что нам известно о хранилище. Если мы сможем завладеть этим амулетом, Хэйтем…
Подвальный коридор освещался факелами на железных напольных подставках. Возле двери стоял караульный. Реджинальд открыл дверь, пропуская нас внутрь. Мы очутились в помещении, некогда служившем погребом. Его тоже освещали коптящие факелы. Возле одной стены стоял прикрепленный к полу письменный стол. За ним сидел Лусио, закованный в кандалы. Рядом с ним сидела его мать. Одежда итальянки состояла из длинной юбки и кофты, застегнутой на все пуговицы. В иных условиях она сошла бы за прихожанку, явившуюся на мессу, если бы не наручники на ее запястьях. Цепи от наручников крепились к подлокотникам стула. Мало того, на голове у Моники была «маска позора».[2]
Лусио поднял голову. Его глаза пылали ненавистью. Молча взглянув на меня, он снова склонился над листом бумаги.
Я остановился между дверью и столом, за которым трудились мать и сын.
– Реджинальд, как все это понимать? – спросил я, указывая на Монику, которая с неменьшей неприязнью смотрела на меня.
– Можешь не волноваться, Хэйтем. Маска и кандалы – явления временные. Сегодня утром Моника начала высказывать недовольство нашей тактикой. Она была громогласна и не стеснялась в выражениях. Пришлось переместить ее сюда. Поскольку они работают вдвоем, мы привели сюда и Лусио. – Он заговорил громче, чтобы слышали итальянцы: – Уверен, что завтра они вернутся в отведенные им комнаты. Думаю, времени, проведенного здесь, им хватит, чтобы убедиться в важности хороших манер.
– Реджинальд, так нельзя! Они же не преступники.
– Смею тебя уверить, Хэйтем: их комнаты намного уютнее, – с заметным раздражением произнес Реджинальд.
– И все равно нельзя так обращаться с людьми, которые работают на тебя.
– Заметь, Хэйтем, наши итальянские друзья – люди взрослые. А что пережил тот несчастный немецкий мальчишка из Санкт-Петера, которому ты приставил меч к горлу и напугал до полусмерти?
Я опешил, не зная, чем ему ответить.
– Это было… это было…
– Нечто иное? А почему? Потому что было связано с поисками убийц твоего отца, так, Хэйтем?
Не дав мне опомниться, Реджинальд взял меня под локоть и вывел из погреба к лестнице.
– Расшифровка дневника куда важнее. Возможно, ты со мной не согласишься, но это так. От этого зависит будущее ордена.
Моя уверенность была поколеблена. Я уже не знал, что важнее, однако промолчал.
– А что будет с ними, когда расшифровка окончится? – спросил я, когда мы снова оказались в передней.
Реджинальд молча посмотрел на меня.
– Нет, нет, – возразил я, поняв его молчание. – Никто из них не должен пострадать.
– Хэйтем, меня мало заботят твои попытки приказывать мне…
– В таком случае не считай мои слова приказом, – прошипел я. – Считай их предостережением. Когда итальянцы закончат работу, можешь оставить их здесь в плену, если боишься отпускать. Но если с ними что-то случится, тебе придется за это отвечать.
Он долго смотрел на меня. Взгляд его глаз был жестким, если не сказать каменным. Мое сердце готово было вырваться из груди. Я молил Бога, чтобы Реджинальд об этом не узнал. Я еще никогда не противостоял ему столь открыто и с таким напором.
– Хорошо, они не пострадают, – наконец сказал он.
Обед прошел почти в полном молчании. Меня весьма неохотно оставили на ночлег. Утром я уеду. Реджинальд пообещал регулярно сообщать обо всем, что касается расшифровки дневника. Однако прежних, теплых отношений между нами уже нет. Реджинальда возмущает мое неповиновение, а меня – его ложь.