1
Я много слышал о лагере Вэлли-Фордж, но никогда там не бывал. Сегодня утром мне представилась возможность увидеть это место своими глазами.
Лагерь претерпел значительные изменения в лучшую сторону. Это было заметно с первых же минут. Снег давно сошел. Ярко светило солнце. Вскоре мы заметили отряд солдат, постигающих премудрости фрунта под командованием человека с прусским акцентом. Это был не кто иной, как барон Фридрих фон Штойбен, занимавший у Вашингтона пост начальника штаба армии. Он сыграл немалую роль в преобразовании армии и повышении ее боеспособности. Если прежде солдаты представляли собой жалкое зрелище: голодные, больные, оборванные, разуверившиеся, забывшие, что такое дисциплина, сейчас мы увидели совсем других солдат. Здоровые, сытые, они бодро маршировали, позвякивая ружьями и фляжками. В их движениях появились быстрота и целеустремленность. Здесь же были и гражданские из числа лагерной прислуги. Эти деловито несли корзины с провизией и бельем, подбрасывали дрова в костры, на которых готовилась солдатская еда. Даже собаки, бегающие по окраинам лагеря, выглядели сытыми и довольными. В Вэлли-Фордже рождалась нация независимых людей, познавших силу духа, силу намерения и силу сотрудничества.
И тем не менее, пока мы с Коннором шли по лагерю, меня не оставляла мысль, что благотворным переменам лагерь во многом обязан ассасинам и тамплиерам. Мы обезопасили пути подвоза имущества и прекратили воровство. Мне говорили, что Коннор немало сделал для обеспечения безопасности фон Штойбена. В таком случае каковы же были заслуги славного командира Вашингтона? В том, что довел свою армию до катастрофического состояния? В том, что готовил очередное провальное сражение?
Но пока в него еще продолжали верить.
Тем больше у меня было причин выставить на всеобщее обозрение его ложь и лицемерие. Тем больше причин показать Коннору истинное лицо любимого командира…
– Сведения, которые мы узнали, нам бы следовало сообщить Ли, а не Вашингтону, – сказал я, чувствуя нарастающее раздражение.
– Тебе кажется, что я боготворю Вашингтона, – ответил Коннор.
Здесь, вдали от городов, он шел, откинув капюшон и подставив голову яркому солнцу. Его черные волосы красиво блестели в солнечных лучах. На природе в Конноре просыпался индеец.
– Мой враг – не люди, а ложные представления, – продолжал Коннор. – Я считаю ошибочным требовать подчинения, хоть британской короне, хоть тамплиерскому кресту. Надеюсь, со временем лоялисты сами это поймут. Они ведь тоже жертвы.
Я покачал головой:
– Ты борешься с тиранией. С несправедливостью. Но они, сын мой, лишь симптомы. Истинной причиной является человеческая слабость. Как ты думаешь, почему я неустанно пытаюсь показать тебе ошибочность твоего пути?
– Ты много говоришь об этом. Но пока что наглядного подтверждения твоих слов я не вижу.
«Нет, сынок, – мысленно возразил ему я. – Просто ты не желаешь слушать правду, когда она исходит из моих уст. В этом вся причина. Тебе нужно ее услышать от человека, которого ты все-таки боготворишь. Подождем, пока тебе то же самое скажет Вашингтон».
2
Главнокомандующего мы нашли в бревенчатой хижине. Он был погружен в написание какой-то бумаги. Миновав часового, мы вошли внутрь и закрыли дверь, оставив за ней весь лагерный шум: команды сержанта, муштрующего солдат, грохот посуды, скрип телег.
Вашингтон поднял голову, улыбнулся и кивнул Коннору. Мой сын не вызывал у него опасений. Похоже, Вашингтон был доволен, что караульные остались за дверью. На меня он посмотрел довольно холодно, затем махнул рукой и вернулся к своей писанине. Мы стояли, терпеливо ожидая аудиенции. Наконец Вашингтон с важным видом поставил подпись, затем вернул перо в чернильницу, посыпал лист песком, затем отложил в сторону и только после этого встал, чтобы поздороваться с нами. Коннора он приветствовал теплее, чем меня. Они даже обнялись.
– Что привело вас сюда? – спросил он.
Воспользовавшись моментом, я подошел ближе к столу главнокомандующего. Мне хотелось найти какой-нибудь документ, изобличающий Вашингтона, чтобы мои обвинения не выглядели голословными.
– Англичане решили вывести из Филадельфии все свои войска, – сказал ему Коннор. – Они движутся на Нью-Йорк.
Вашингтон с серьезным видом кивнул. Контроль англичан над Нью-Йорком не был полным. Отдельные части города по-прежнему находились в руках мятежников. Нью-Йорк оставался ключевой точкой в войне. Если англичане сумеют полностью завладеть городом и укрепиться в нем, они получат значительное преимущество.
Я знал: Вашингтон считал свою переправу через Делавэр и возвращение Нью-Джерси одним из поворотных моментов в войне. Сколько еще он намерен пожинать лавры давно прошедшего события?
– Что ж, прекрасно, – с оттенком самоуверенности произнес Вашингтон. – Я двину наши силы на Монмут. Если мы сумеем разгромить англичан в тех местах, мы окончательно переломим ход войны в нашу пользу.
Пока они с Коннором обсуждали этот маневр, я пытался прочитать документ, который Вашингтон подписал у нас на глазах. Я чуть сдвинул лист и теперь ясно видел написанное. Затем, возликовав внутри, я поднял лист и спросил:
– А это что такое?
Вашингтон умолк на полуслове. Повернувшись, он увидел, что́ я держу в руках.
– Это частная переписка, – раздраженно бросил он и попытался вырвать у меня из рук бумагу.
Но я увернулся, сделав пару шагов в сторону.
– Не сомневаюсь, что частная. Коннор, желаешь знать, о чем здесь пишется?
Я наблюдал за лицом сына и видел его ошеломление. Наверное, ему казалось, что этим он предает своего кумира. Губы Коннора двигались, но оттуда не раздавалось ни звука. Его глаза метались между Вашингтоном и мной.
– Похоже, твой дорогой друг приказал атаковать твою деревню. Хотя «атаковать» – это небольшое преуменьшение. Скажите ему сами, господин главнокомандующий.
– Мы в течение некоторого времени получали сообщения об индейцах, помогающих англичанам. Я велел моим людям это прекратить, – рассерженно произнес Вашингтон.
– Прекратить, сжигая индейские деревни и покрывая солью возделываемые земли? – спросил я. – Прекратить, убивая всех без разбору, согласно этому приказу?
Наконец-то у меня появился шанс рассказать Коннору правду.
– И такой приказ вы отдаете не в первый раз, – продолжал я, глядя на Вашингтона. – Расскажите вашему почитателю о том, что вы сделали восемнадцать лет назад.
В хижине установилась напряженная тишина. Снаружи доносился грохот посуды на лагерных кухнях, скрип проезжающих телег, зычный голос сержанта, гоняющего солдат на плацу, и ритмичный стук солдатских сапог. У Вашингтона покраснели щеки, когда он посмотрел на Коннора и сообразил, что к чему. Его рот открывался и закрывался. Главнокомандующему было не подобрать слов.
– Тогда было другое время, – наконец буркнул он.
Чарльз не уставал называть Вашингтона нерешительным, запинающимся глупцом. Только сейчас я понял смысл его эпитетов.
– Семилетняя война, – добавил Вашингтон, будто одно это объясняло его тогдашние действия.
Я взглянул на Коннора. Казалось, тот начисто забыл обо всем, что происходило в хижине и окружающем мире, погрузившись в собственные мысли.
– Теперь ты видишь, сын мой, как ведет себя этот «великий человек», если его прижать к стенке. Он начинает оправдываться. Перекладывать вину на других. Предпринимать множество иных уловок, но ни за что не желает брать ответственность на себя.
Лицо Вашингтона стало мертвенно-бледным. Он уперся глазами в пол. Вина его была очевидна.
Я умоляюще посмотрел на Коннора. Мой сын тяжело дышал.
– Довольно! – взорвался он, более не в силах сдерживать гнев. – Кто и почему убивал моих соплеменников в прошлом – это подождет. Сейчас мне важнее, чтобы подобное не повторилось.
Я протянул к нему руку.
– Нет! – Коннор резко отпрянул. – Между нами все кончено.
– Сынок… – начал я.
Это разъярило его еще больше.
– Ты думаешь, я настолько податлив, что стоит назвать меня «сынком» и я изменю свое решение? Ты ведь был в курсе того, что тогда произошло? Или я должен поверить, будто ты узнал об этом только сейчас? Быть может, Чарльз Ли и не убивал мою мать, но он все равно чудовище. Все, что он делает, он делает по твоему приказу.
Коннор повернулся к Вашингтону, который попятился назад, вдруг по-настоящему испугавшись гнева своего недавнего обожателя.
– Предупреждаю вас обоих: вздумаете меня преследовать или встанете у меня на дороге – убью не задумываясь.
Прорычав эти слова, Коннор исчез.
16 сентября 1781 г. (три года спустя)
1
Во время Монмутского сражения, произошедшего в конце июня 1778 года, Вашингтон приказал Чарльзу атаковать отступающих англичан, однако Ли этого делать не стал.
Чем он руководствовался, решив отступать сам, сказать не могу. В качестве причины он называл численное превосходство противника. Возможно, Чарльз надеялся, что отступление подпортит Вашингтону репутацию и озлобит конгресс, после чего Вашингтона наконец-то сместят с поста главнокомандующего.
Но я хорошо знаю, что Вашингтон тогда приказывал Ли атаковать. Вместо этого Чарльз поступил диаметрально противоположным образом, и положение Континентальной армии начало стремительно ухудшаться. Мне говорили, что Коннор тоже участвовал в подготовке к Монмутскому сражению, помогая мятежникам избежать поражения. Меж тем Чарльз, отступая, вынудил остальные силы Вашингтона прикрывать его тылы. Между главнокомандующим и его генерал-майором произошла словесная перепалка, где Чарльз, забыв о своих манерах, не стеснялся в выражениях.
Такое я вполне мог представить. Мне вспоминался молодой человек, когда-то давно встречавший меня в Бостонской гавани. Тогда он благоговейно взирал на меня, что не мешало ему смотреть на остальных с откровенным презрением. Чарльз сделал неплохую карьеру, став генерал-майором и вторым человеком в Континентальной армии после Вашингтона. Однако его неприязнь к Вашингтону, словно открытая рана, все сильнее гноилась, а он, вместо того чтобы способствовать ее исцелению, лишь постоянно ее бередил. Чарльз везде и всюду дурно отзывался о Вашингтоне, очерняя личность главнокомандующего и его манеру руководства армией. Но и этого Чарльзу было мало. Он принялся рассылать письма членам конгресса, пытаясь перетянуть их на свою сторону. Отчасти его пыл и страстность объяснялись преданностью ордену, но лишь отчасти. В остальном им двигал неутихающий гнев, поскольку Чарльз считал себя недооцененным. Я часто думал об особенностях его личности. Он ушел из британской армии и стал настоящим американским гражданином, однако так и не сумел избавиться от британского аристократического высокомерия. Чарльз искренне верил, что пост главнокомандующего должен принадлежать ему. Таковы особенности его личности, и я не могу слишком строго его судить. Кто из нас – рыцарей ордена, – впервые собравшихся в «Зеленом драконе», был свободен от подобных замашек? Уж только не я. Я ненавидел Вашингтона за уничтожение деревни Дзио. Но его руководство революцией, где порой он становился жертвой своего «беспощадного» идеализма, не было запятнано жестокостью. Он не дрогнул перед чередой поражений, и постепенно его успехи начали перевешивать неудачи. Сейчас, когда Война за независимость вступила в завершающую фазу и объявление независимости – вопрос ближайшего будущего, кем предстает Джордж Вашингтон в глазах американцев, как не героем войны?
Последний раз я видел Коннора три года назад. Тогда он хлопнул дверью хижины, оставив нас с Вашингтоном наедине. И пусть я постарел, а мои движения потеряли былую быстроту и рана в боку ныла почти не переставая, мне представился отличный шанс отомстить Вашингтону за Дзио и навсегда сместить его с должности. Однако я его пощадил, поскольку уже тогда начал задумываться о том, нет ли изъянов в моем отношении к этому человеку. Увы, они есть, и пора их признать. Человеку свойственно замечать перемены в собственной личности, одновременно полагая, что личности других людей остаются неизменными. Возможно, этим я грешил по отношению к Вашингтону. Возможно, с годами он изменился. Может, Коннор был прав?
Вскоре после своего самовольного отступления Чарльз был арестован за нарушение субординации. Мало того, он затем публично обругал Вашингтона. За все вместе он был судим военным трибуналом, некоторое время провел в заключении, затем его освободили и уволили из армии. Чарльз обрел пристанище в Форт-Джордже, где находился и сейчас.
2
– А парень решил нанести нам визит, – сказал Чарльз.
Комната, где я жил, находилась в западной башне Форт-Джорджа. Я сидел за столом, у окна с видом на океан. В подзорную трубу мне были видны корабли на горизонте. Куда они плыли? Сюда? Находился ли Коннор на одном из них? Сколько у него союзников?
Отвернувшись от окна, я предложил Чарльзу сесть. Одежда висела на нем как на вешалке. Таким же исхудавшим и осунувшимся было его лицо. Седеющие волосы налезали на лоб. Чарльз нервничал, и, если Коннор действительно задумал здесь появиться, беспокойство Чарльза было вполне оправданным.
– Чарльз, он – мой сын, – сказал я.
Чарльз кивнул.
– Я догадывался, – сказал он, кривя губы и избегая смотреть мне в глаза. – Есть определенное сходство. А его мать – та женщина из племени могавков, с которой вы тогда сбежали в лес?
– Сбежал?
Он пожал плечами.
– Чарльз, только не говори, что я пренебрег интересами ордена. Я вдоволь наслушался твоих упреков.
Мы надолго замолчали, а когда Чарльз поднял на меня глаза, в них появился давно забытый блеск.
– Однажды вы обвинили меня в том, что я взрастил ассасина, – с недовольством произнес он. – А вас не ошеломляет ирония… и даже, не побоюсь, какая-то лицемерность того, что этим ассасином стал ваш сын?
– Возможно. Честно говоря, меня уже ничто не ошеломляет.
Чарльз сухо рассмеялся:
– Вам давно уже на все наплевать, Хэйтем. В ваших глазах я вижу лишь слабость и, честно говоря, не могу припомнить, когда, сколько лет назад я в последний раз видел в них что-то другое.
– Это не слабость, Чарльз. Сомнение.
– Пусть будет сомнение, – поморщился он. – Вы не находите, что Великому магистру едва ли пристало сомневаться?
– Возможно, – ответил я. – А может, за годы жизни я узнал, что не сомневаются лишь дети и дураки.
Я снова повернулся к окну. Силуэты кораблей уже были видны без подзорной трубы. Каких-то полчаса назад глаз едва улавливал их точки на горизонте.
– Вздор! – заявил Чарльз. – Вы рассуждаете, как ассасин. Убеждение предполагает отсутствие сомнений. Орден вправе рассчитывать на то, что у его руководителей есть убеждения.
– Чарльз, я помню время, когда ты нуждался в моей рекомендации, чтобы войти в наши ряды. Теперь ты вполне мог бы занять мое место. Как считаешь, ты стал бы хорошим главой ордена?
– А вы?
Мы опять надолго замолчали.
– Чарльз, твои слова меня задевают, – признался я.
– Я ухожу, – объявил он и встал. – У меня нет желания быть здесь, когда ассасин… ваш сын начнет обстрел крепости.
Он посмотрел на меня:
– Вам стоит отправиться со мной. По крайней мере, у нас будет преимущество во времени.
– Я так не думаю, – ответил я Чарльзу. – Чувствую, я должен остаться здесь и принять последний бой. Возможно, ты и прав: я был не самым подходящим Великим магистром. И теперь настало время исправить ошибку.
– Вы хотите встретиться с ним лицом к лицу? Сразиться с ним?
Я кивнул.
– Зачем? Или вы думаете, что сумеете его переубедить? Привлечь на нашу сторону?
– Нет, – печально возразил я. – Боюсь, обращение Коннора в тамплиеры невозможно. Даже узнав правду о Вашингтоне, Коннор не перестал оказывать тому поддержку. Вам бы мой сын понравился. У него как раз есть «убеждения».
– Уговариваете меня остаться?
– Ни в коем случае. Чарльз, я не допущу, чтобы он тебя убил.
Я снял с шеи амулет и протянул Чарльзу:
– Прошу, возьми это с собой. Если Коннор одолеет меня в поединке, я не хочу, чтобы амулет достался ему. Мы потратили немало усилий, чтобы забрать этот артефакт у ассасинов, и у меня нет желания снова видеть его в их руках.
– Не возьму! – отрезал Чарльз, отдергивая руку.
– Нам необходимо сохранить амулет.
– Хэйтем, вы и сами можете позаботиться о его сохранности.
– Чарльз, я уже почти старик. Излишняя предосторожность не помешает.
Я почти насильно сунул амулет ему в руки.
– Я распоряжусь, чтобы вам дали нескольких человек для охраны, – сказал Чарльз.
– Как хочешь. – Я снова посмотрел в окно. – Советую поторопиться. Час расплаты близок.
Чарльз кивнул и прошел к двери. Там он остановился.
– Хэйтем, вы были хорошим Великим магистром, – сказал он, поворачиваясь ко мне. – И простите, если вам казалось, что я думаю по-другому.
Я улыбнулся:
– И ты прости меня за то, что я давал повод для подобных мыслей.
Он открыл рот, намереваясь сказать еще что-то, но потом решил не тратить время на слова и ушел.
3
Корабли повели обстрел крепости из пушек. Я молил Бога, чтобы Чарльзу удалось благополучно покинуть крепость. Возможно, это моя последняя запись. Я надеюсь, что мой сын Коннор прочтет этот дневник. Возможно, тогда он узнает немного больше обо мне и, быть может, даже простит меня. Мой жизненный путь был вымощен ложью; вероломство, с которым я сталкивался постоянно, породило во мне недоверие. Но мой отец никогда не лгал мне, и у себя в дневнике я тоже старался быть искренним.
Коннор, все, о чем ты здесь прочтешь, – правда. Ты волен поступать с ней, как сочтешь нужным.