16 сентября 1781 г
1
– Отец! – позвал я.
Пушечные ядра начали крушить стены крепости. Мне удалось беспрепятственно добраться до западной башни, где, как я знал, находились комнаты отца. Вскоре я нашел нужный коридор, ведущий в покои Великого магистра, и оказался в его кабинете.
– Здравствуй, Коннор, – ответил он.
Его глаза были суровыми, непроницаемыми. Подняв руку, он выдвинул скрытый клинок. Я сделал то же самое. Снаружи грохотали пушечные выстрелы, сыпались каменные осколки, слышались крики умирающих. Мы стали медленно сближаться. Нам с ним приходилось сражаться бок о бок, но никогда – друг против друга. Возможно, ему, как и мне, было любопытно.
Сунув другую руку за спину, отец достал меч. Я вынул свой.
– После следующего залпа начинаем, – сказал он.
Когда раздался следующий залп, вокруг задрожали стены, но нас это не заботило. Сражение началось. Коридор наполнился звоном стали и нашими возгласами. Корабли вели прицельный огонь по форту, намереваясь сровнять его с землей, однако для нас это был не более чем посторонний шум.
– Ну же, – поддразнивал он меня. – Тебе нечего и надеяться сравняться со мной по силе и умениям, Коннор. При всех своих навыках ты все еще мальчишка, и тебе нужно многому учиться.
Спуску он мне не давал. Никаких поблажек. Уж не знаю, что́ думал и чувствовал он, но его меч мелькал со знакомой мне точностью и яростью. Если сейчас, достигнув осени своей жизни, он оставался умелым и грозным воином, представляю, каким он был в расцвете сил. Не хотел бы я в то время оказаться у него на пути. Если он решил устроить мне испытание, для меня оно было нелегким.
– Отдай мне Ли, и я уйду, – предложил я.
Но Ли заблаговременно успел сбежать. В этой части крепости мы с отцом были одни. Он наносил удары с быстротой атакующей кобры и едва не задел мне щеку. До сих пор я лишь оборонялся. Похоже, настало время сменить тактику и самому начать атаковать. Уже не сдерживаясь, я перешел в наступление и довольно скоро сумел ранить отца в предплечье, порвав на нем плащ.
Взвыв от боли, он отпрыгнул назад. В его глазах мелькнула тревога. Я опустил меч и смотрел, как отец вырвал из плаща лоскут, чтобы перевязать рану.
– Давай прекратим это сражение, – предложил ему я. – Вместе мы можем разорвать порочный круг и закончить многовековую войну. Я это знаю.
В отцовских глазах снова что-то мелькнуло. Может, отблеск его давнишней, но так и не исполнившейся мечты?
– Я это знаю, – многозначительно повторил я.
Отец стягивал повязку, зажав другой ее конец в зубах. Ткань успела пропитаться кровью. Он покачал головой. Неужели он успел настолько во всем разочароваться? Неужели его сердце до такой степени очерствело и ожесточилось?
– Нет, – сказал он, окончив перевязку. – Ты лишь хочешь знать. Ты хочешь, чтобы все это было правдой. Когда-то и у меня были схожие мечты. Потом я убедился в их несбыточности.
В его словах слышалась грусть.
– Мы оба в крови, ты и я, – пытался увещевать его я. – Прошу тебя…
На мгновение мне показалось, будто мои слова возымели действие.
– Нет, сын. Мы – враги, и один из нас должен умереть.
Снаружи донесся очередной залп пушек. Факелы в стенных железных кольцах задрожали. Отсветы их пламени заметались по каменному полу и стенам, откуда струилась пыль.
Что ж, так тому и быть.
Мы продолжили сражение. Длительное, тяжелое и далеко не всегда отличавшееся отточенностью и изяществом движений. Отец атаковал меня мечом, кулаком, а порой и головой. Его манера сражаться отличалась от моей. Я бы назвал ее более грубой и напористой. Там было меньше уловок и обманных движений, однако это не мешало отцу двигаться с завидным проворством и наносить мне новые раны.
Устав, мы сделали перерыв. Оба тяжело дышали. Отец отер с лица пот, затем присел на корточки, сгибая пальцы раненой руки.
– Ты ведешь себя так, будто у тебя есть право судить, – сказал он. – Клеймить меня и мой орден, утверждая, что мы опасны для мира. Однако все, что я тебе показал, все, что я говорил и делал… доказывает обратное. Мои собратья не издевались над индейцами. Мы не поддерживали британскую корону. Мы трудились во имя мира и единства на американской земле. При нашем правлении все были бы равны. А что сулят людям патриоты?
– Они предлагают свободу, – ответил я, внимательно наблюдая за ним.
Я помнил уроки Ахиллеса: каждое слово, каждый жест – это тоже сражение.
– Свободу? – сердито повторил отец. – Я не уставал повторять и могу повторить снова: свобода опасна. Пойми же, сын: между теми, кому ты помогал подняться к власти, никогда не будет согласия. Они всегда будут различаться в своих воззрениях на то, что́ значит быть свободным. Мира, которого ты так отчаянно жаждешь, попросту не существует.
– Ошибаешься, – покачал головой я. – Совместными усилиями мы построим новое общество, и жизнь в нем будет лучше прежней.
– Это ты ошибаешься, сын. Нынче людей объединило общее дело. – Он махнул раненой рукой, показывая… вероятно, на нас самих. На революцию. – Но когда битва закончится, начнется грызня за власть. Каждому захочется взять бразды правления в свои руки. Вот увидишь, со временем это приведет к новой войне.
Он сделал стремительный выпад, взмахнув мечом. Его атака была направлена против моей правой руки. Я сумел ее отразить, но отец действовал на удивление быстро. Повернувшись, он нанес удар слева. Эфес его меча пришелся на мой лоб, едва не задев глаз. Мое зрение затуманилось. Пошатываясь, я отступил, лихорадочно размахивая мечом. Он стремился воспользоваться своим преимуществом. По чистой случайности я задел его раненую руку. Отец застонал от жгучей боли, и в нашем сражении снова наступил перерыв.
Корабельные пушки дали очередной залп. Со стен опять полетела пыль. Под ногами задрожал пол. Из моего рассеченного лба лилась кровь, которую я вытирал тыльной стороной ладони.
– Руководители патриотов не стремятся к власти, – продолжил я наш разговор. – И никакого короля здесь не будет. Власть окажется в руках народа, которому она и должна принадлежать.
Он покачал головой: медленно, с оттенком грусти и снисходительности, словно хотел подыграть мне. Меня же этот жест только разозлил.
– Власть никогда не будет принадлежать народу, – устало произнес отец. – Будет только видимость народовластия. А знаешь почему? Весь секрет в том, что власть народу не нужна. Для них это слишком тяжелая ноша и непомерная ответственность. И потому люди с готовностью построятся в шеренги, как только объявится командир. Они хотят, чтобы ими управляли и говорили, что делать. Они жаждут этого. Ничего удивительного, ведь человечество для того и было создано, чтобы служить и подчиняться.
Мы обменялись еще несколькими ударами. Оба были в крови. Глядя на него, не смотрелся ли я в зеркало, показывавшее меня через несколько десятков лет?.. Прочитав его дневник, я могу оглянуться назад и безошибочно сказать, каким он видел меня в минуты нашего сражения. Даже не меня; во мне он видел человека, каким должен был бы стать сам. Если бы в тот момент я знал о нем столько, сколько знаю сейчас, насколько бы это изменило ход событий?
Ответа на свой вопрос я не знаю. Я искал ответа, но до сих пор не нашел.
– Значит, если в человеческой природе заложено подчиняться, кто, как не тамплиеры, лучше справится с управлением? Ты это хотел сказать? Для меня это негодный выбор. И не только для меня.
– Дело не в выборе, а в правде, – возразил отец. – Принципы значительно отличаются от реальности, и общего у них не больше, чем у лошади с тигром. Я вижу мир таким, какой он есть, а не таким, каким бы я желал его видеть.
Я атаковал его, он оборонялся. В коридоре снова не было других звуков, кроме звона стали. К этому времени мы оба устали. Сражение потеряло первоначальную остроту. На мгновение мне даже подумалось, что оно утихнет само собой. Ведь могли же мы молча разойтись и, как прежде, дальше двигаться каждый своей дорогой? Нет, не могли. Наше сражение не могло быть таким. Я вдруг отчетливо это понял. В глазах отца я увидел такое же понимание. Наше сражение должно окончиться здесь, смертью одного из нас.
– Нет, отец, – сказал я. – Ты прекратил борьбу и хочешь, чтобы и мы сделали то же самое.
На этот раз ядра ударили где-то совсем близко от нас. Теперь уже со стен посыпалась не пыль, а обломки камней. В следующий раз ядра ударят еще ближе. Так оно и случилось. В коридоре появился зияющий пролом.
2
Взрывная волна подхватила меня и больно ударила о стену. Словно пьяница в таверне, я медленно сполз по ней на пол, ощущая неестественное положение головы и плеч. Коридор заволокло пылью вперемешку с обломками. Теперь все это медленно и шумно оседало. Морщась от боли, я встал и побрел разыскивать отца. Он тоже лежал у стены, с другой стороны образовавшегося пролома. Я заглянул внутрь этой дыры. Мне открылось жуткое зрелище. Залп разворотил кабинет Великого магистра. Ядра проломили и внешнюю стену, где теперь образовалось окно с зубчатыми краями и видом на океан и четыре корабля. От их палубных пушек поднимались струйки дыма. Пока я смотрел, пушки дали новый залп.
Я склонился над отцом. Он посмотрел на меня и чуть шевельнулся. Его рука потянулась к мечу, но тот лежал слишком далеко. Я ногой оттолкнул меч еще дальше. Морщась от боли, я снова склонился над отцом.
– Сдавайся, и я сохраню тебе жизнь, – сказал я.
Мое запыленное лицо обдувал ветер. Пролом давал достаточно естественного света, чтобы как следует рассмотреть отцовское лицо. Оно вдруг показалось мне очень старым. Это было лицо усталого, израненного человека. И все же отец нашел силы улыбнуться:
– Смелые слова для человека, который вот-вот умрет.
– Ты сам не в лучшем состоянии, – ответил я.
– Да, – улыбнулся он, обнажая перепачканные кровью зубы. – Только я не один.
Обернувшись, я увидел двоих его людей, бежавших сюда с мушкетами наготове. Оба остановились в нескольких шагах от нас. Взглянув на них, я снова посмотрел на отца. Тот, кряхтя, поднимался на ноги. Увидев стрелков, он успел махнуть им рукой. Это и спасло меня от участи быть застреленным на месте.
Он прислонился к стене, откашлялся, выплевывая окровавленную слюну, затем посмотрел на меня:
– Даже когда твои собратья близки к победе… со временем мы снова поднимемся. И знаешь почему?
Я покачал головой.
– Потому что наш орден был построен на реальном понимании вещей. Нам не требуется никакого кредо. Никаких наставлений от старцев, выживших из ума. Нам всего-навсего нужно, чтобы мир оставался таким, какой он есть. И потому тамплиеров невозможно уничтожить ни сейчас, ни в будущем.
Не были ли его слова предсмертным напутствием? Не прикажет ли он теперь своим людям меня застрелить?
Ответа на свои вопросы я уже не получу никогда… В следующее мгновение послышались выстрелы. Оба отцовских соратника обернулись на звук и тут же рухнули, убитые снайпером, засевшим снаружи. Я бросился к отцу и, не дав ему опомниться, опрокинул на пол и навис над ним, отведя правую руку.
Меня вдруг охватило чувство бессмысленности происходящего. Удивляясь себе, я всхлипнул и ударил его прямо в сердце.
Его тело дернулось, принимая удар, потом, когда я выдернул лезвие, расслабилось. Улыбаясь, он сказал мне:
– Только не думай, будто я намерен потрепать тебя по щеке и сказать, что ошибался.
Жизнь уже начала покидать его.
– Я не стану плакать и гадать о несбывшемся. Уверен, ты меня поймешь.
Я опустился на колени и протянул к нему руки, чтобы обнять. У меня вдруг… исчезли все чувства, сменившись отупением и безмерной усталостью.
Его лицо становилось все бледнее. Он прикрыл глаза, но тут же открыл их снова:
– И все же я горжусь тобой. Ты проявил убеждения. Силу. Мужество. Это благородные качества. – Он язвительно усмехнулся и добавил: – Надо было убить тебя раньше.
Потом его не стало.
Я поискал у него на груди амулет, о котором мне рассказывала мать, но его там не было. Я закрыл отцу глаза, встал и покинул развороченный коридор.