[6] по прозвищу Эльфи-бей был слаб не только телом, но и умом. Слабоумие сочеталось в нем с легковерием, и он принимал за чистую монету каждую ложь, услышанную им от афганского предводителя Акбар-хана[7].
А ложью Акбар-хан потчевал Эльфи-бея постоянно. Так, он пообещал: если британская армия сдаст афганцам бо́льшую часть своих мушкетов, англичанам будет гарантирован безопасный переход и даже сопровождение на перевалах. Он также заверил, что больным и раненым, оставляемым в Кабуле, не причинят вреда.
Обещания, данные Акбаром, продержались от силы час. Англичане едва успели покинуть казармы, как афганцы принялись грабить, жечь палатки и убивать раненых. Более того, люди Акбара атаковали тыл англичан. Они убивали носильщиков, маркитантов и индийских солдат. Почти не встречая сопротивления, афганцы стали предпринимать все более дерзкие вылазки и довольно быстро опустошили вещевой обоз. Едва покинув Кабул, англичане уже понесли заметные людские и материальные потери.
В числе преступно глупых распоряжений Эльфи-бея был и приказ брать с собой как можно меньше палаток. В них разместили на ночлег женщин, детей и офицеров. Остальным пришлось спать прямо на снегу. Морозная ночь умножила число трупов. Промерзшие и голодные, англичане продолжали идти вперед, надеясь справиться с разгулом природной стихии и постоянными набегами афганцев.
По причинам, ведомым только ему, Эльфи-бей приказал устроить привал всего в два часа пополудни. Он категорически не желал внимать советам офицеров, предлагавших еще засветло пройти опасный перевал на пути между Кабулом и Хордом. Похоже, к этому времени великовозрастный мальчик Эльфи-бей окончательно потерял рассудок. Его нелепый приказ о раннем привале фактически приглашал афганских снайперов занять позиции на уступах перевала, а афганскую кавалерию – готовиться к дальнейшим развлечениям.
Наутро, едва колонна достигла перевала, с окрестных склонов загремели выстрелы. Это вынудило англичан остановиться и начать переговоры. Акбар-хан согласился пропустить колонну в обмен на заложников, однако его вероломство не знало границ. Едва только англичане вернули афганских заложников, обстрел возобновился. Тем временем всадники в очередной раз атаковали колонну, заставив англичан разбегаться во все стороны. Афганцы без разбора убивали военных и гражданских, а детей увозили с собой.
Перевал унес три тысячи жизней и лишил англичан всех припасов. Палаток осталось всего четыре, но ночующим в них было нечего есть и нечем обогреться. Остальным предстояло в который уже раз ночевать на снегу. Ночь, не сделав ни одного выстрела, погубила еще несколько сотен.
Истребление англичан продолжалось и в последующие дни. Не желая погибать от афганских пуль и мечей, кто-то кончал жизнь самоубийством, иные дезертировали. Однако афганцы убивали и дезертиров. Щадили лишь тех, за кого впоследствии можно было получить выкуп: офицеров, их жен и детей. Солдат, слуг и маркитантов убивали.
К началу пятого дня в живых оставалось не более трех тысяч англичан. Солдат среди них было всего пятьсот. Эльфи-бей сдался, чтобы впоследствии умереть в плену. Офицерские жены тоже сдавались вместе с детьми. Поход продолжался. Число идущих неумолимо уменьшалось. Но англичан впереди ждал новый кошмар – Джугдуллукский гребень, где афганцы устроили настоящую бойню. Стычки с небольшими афганскими отрядами начались еще вечером и продолжались всю ночь. В довершение ко всему снежный покров в этих местах был очень глубоким. К утру, когда англичане достигли Гандамака, их оставалось менее четырехсот человек.
Едва они успели занять позицию на склоне холма, как были окружены афганцами, требовавшими сдаться. «Не дождетесь!» – хмуро бросил им какой-то сержант, и его слова стали девизом уцелевших англичан. Он остался верен своему слову, и потому перед завершающей атакой за дело принялись афганские снайперы.
Да, к случившемуся на Джугдуллукском гребне подходило только одно определение – бойня. Бежать оттуда сумели лишь шестеро офицеров, пятеро из которых были убиты по пути в Джелалабад, куда добрался один Уильям Брайдон[8]. Удар афганского меча снес ему часть черепа. Брайдона спасло то, что для тепла он затолкал в свою шляпу номер журнала «Блэквуд».
– Никогда бы не подумал, что эта старая пустопорожняя писанина про остров Лоллан может так пригодиться, – шутил он потом.
Из шестнадцати тысяч, покидавших Кабул шесть дней назад, до конечного пункта этого похода добрался он один.
Впрочем… реальная картина была несколько иной. История о том, как старина Уильям Брайдон один только и добрался до Джелалабада, выглядела очень впечатляющей. Настолько впечатляющей, что какое-то время она преобладала в общественном сознании. Увы, полной правдой назвать ее нельзя, поскольку уцелевших было больше, чем один. Однако средства и методы их выживания были не столь благородными, как у доктора Брайдона. Человек сделает что угодно, только бы остаться в живых, снова увидеть рассвет, поцеловать жену и детей и посмеяться за бокалом вина в дружеской компании. Да, были и другие, кто выжил в том губительном походе, хотя их подвиги едва ли вызвали бы рукоплескания. Им бы не воздали почестей, о них не сложили бы песен, а художники едва ли согласились бы запечатлеть их для потомков. Поступки этих выживших нельзя даже назвать «приключениями» в привычном понимании слова. Не было там ни приключений, ни безумной храбрости. Просто действия, направленные на выживание и не преследовавшие более никаких иных целей. Грязные, жестокие, безжалостные. Словом, сохранение собственной жизни за счет чужих.
Случилось так, что одним из участников того похода был полковник Уолтер Лавелл. Он являлся рыцарем ордена тамплиеров, где занимал не слишком высокое положение и не относился к числу тех, кто вызывал интерес братства. Но ассасины знали о существовании этого человека.
Почти перед самым уходом из Кабула к Лавеллу подошел некий капрал по фамилии Кавана.
– Сэр, мне бы очень хотелось поговорить с вами, – сказал этот Кавана утром накануне марша.
Видя в глазах капрала несомненную серьезность намерения, а также, если быть честным с собой, чувствуя некоторую опасность, исходящую от подчиненного, Лавелл кивнул. При других обстоятельствах полковник бы не снизошел до разговора с простым капралом. Но сейчас Лавелл пригласил Кавану отойти под тень кипариса, подальше от слуг и маркитантов, нагружавших телеги и навьючивавших лошадей. Казарменный двор напоминал потревоженный улей. Мужчины отдавали приказы, ругались и кряхтели под тяжестью переносимого груза. Женщины плакали, заламывая руки. Но все эти звуки перекрывали увещевания леди Флоренции Сейл – жены генерал-майора Роберта Генри Сейла[9], – которую лучше всего описывало слово «грозная». Леди Сейл, без сомнения, считала поход на Джелалабад заурядной экскурсией, рядовым маневром, призванным продемонстрировать мощь английской армии. Следовательно, думать по-иному означало вести себя не по-английски и «праздновать труса».
– Прошу, перестань реветь, Флоренс, и займись чем-нибудь полезным, – увещевала она. – Эй, ты, осторожнее! Это самая лучшая мадера в моем походном винном погребе… А ты поаккуратнее с этим фарфором, иначе мои званые вечера в Джелалабаде утратят изящность. Я планирую устроить званый ужин через два дня. Уверена, познакомиться с высшим светом Джалалабада будет весьма занятно.
Стоя возле кипариса, капрал Кавана повернулся к Лавеллу и, глядя холодными, немигающими глазами, произнес:
– Ну и дура.
Двое мужчин находились на достаточном расстоянии от чужих ушей, однако полковник сердито зашипел в свойственной полковникам манере:
– Вы никак умом тронулись? Или дали увольнительные всем вашим правилам приличия? Капрал, вы знаете, с кем вы говорите? А о ком вы такое говорите, вам известно? Это же…
– Я прекрасно знаю, с кем я говорю о ком, сэр, – спокойно ответил Кавана. (Хладнокровия этому человеку, по-видимому, было не занимать.) – И как раз потому, что я знаю, с кем говорю, мне подумалось, что я могу говорить открыто. Прошу меня извинить, если я неверно оценил ситуацию. Тогда я вернусь к моим солдатам и продолжу готовить их к маршу.
Капрал приготовился было уйти, однако Лавелл из любопытства задержал его:
– Я готов вас выслушать. Только следите за своим языком.
Кавана и не подумал это сделать. Он намеревался изложить собственный взгляд на происходящее и при этом его совсем не заботила учтивость изложения.
– Вы знаете, каково расстояние до Джелалабада? До него сто пятьдесят километров. Отсюда выйдут шестнадцать тысяч человек, и только четверть из них – солдаты. Хорошо, если четверть. Остальные – весьма разношерстная публика: носильщики, слуги, женщины и дети. Искать среди них бойцов – занятие неблагодарное. А вам известно, сэр, в каких условиях будет совершаться поход? Двигаться придется по колено в снегу. Местность – хуже не сыщешь. Добавьте к этому крепчающий мороз. Теперь обратимся к Акбар-хану. Что сказать о нем? Он даром времени не терял. Путешествовал по горам, повсюду встречаясь с вождями местных племен и собирая подкрепление для своих грядущих злодеяний. Акбар-хану нарушить обещание – раз плюнуть. Едва мы выйдем за ворота, он начнет методично нас истреблять. Леди Сейл думает, что уже через два дня она устроит в Джелалабаде свой первый званый вечер. А я думаю, нам крупно повезет, если мы доберемся туда через две недели. Нам недостает оружия и боеприпасов. Такое же положение с едой, топливом и прочими необходимыми вещами. Поймите, сэр: этот поход обречен. Он погубит и нас, если мы не объединим силы и не начнем действовать.
Далее капрал рассказал Лавеллу, что в достаточной мере владеет языком пушту, и предложил поступить к полковнику денщиком. Но Лавелл еще не исчерпал весь запас гневных слов. Негодуя на капрала, он устроил тому разнос, велев впредь не быть столь наглым, а предательские мысли о дезертирстве – держать при себе.