Пекарь и сейчас сжимал хлебный шест, как древко копья.
– Думаю, он голоден, – сказал Тортред. – Даже если бы наш христианский долг не велел кормить голодных, я все равно в долгу перед этим человеком за проявленную им доброту. И хочу еще раз напомнить всей братии, что в Мерсии установлен мир с датчанами. А теперь, брат Альмунд, прошу тебя, дай ему хлеба.
Здоровяк успокоился и склонил голову. Затем нагнулся, поднял один оброненный Гейрмунном каравай, смахнул с него землю и подал. Гейрмунн взял теплый хлеб. Голод побуждал немедленно отломить кусок, но он удержался от соблазна.
– До сих пор не верю, что мне посчастливилось встретить тебя здесь, – сказал Гейрмунн.
– Для меня в этом нет ничего удивительного, – ответил Тортред. – Мне не понадобилось далеко идти. Мы сейчас в каких-то сорока милях от Анкарига. Земля, на которой стоит монастырь, принадлежит аббатству в Мидсхемстеде. Меня назначили сюда аббатом. А ты, наверное, за это время странствовал намного больше моего?
– Да, намного. И, как оказалось, вернулся в те места, откуда начались мои скитания по Англии.
– Возможно, тебя сюда привела Божья десница.
– Сюда меня привела судьба и больше никто, – возразил Гейрмунн.
Тортрет улыбнулся:
– У тебя очень изможденный вид, Гейрмунн. Не желаешь ли отдохнуть?
– Я бы с радостью.
– У нас есть домик для гостей и странников. Можешь разместиться там.
– Я могу заплатить. У меня есть серебро.
Тортред поднял руку:
– Мы не спрашиваем платы, и не потому, что меня пугает то, каким образом добыто твое серебро. Идем.
Он повел Гейрмунна вдоль стены, к открытым воротам. Несколько монахов с нескрываемым изумлением глядели им вслед. За воротами Гейрмунн увидел небольшую площадь, располагавшуюся возле храма. Там кудахтали и рылись в земле куры. Кроме ворот, во дворе обнаружились еще две двери. Одна вела в храм, другая – в покои монахов. В центре площади стоял каменный колодец, а впритык к храму – домик немногим больше давешней хижины-гробницы Тортреда.
– Надеюсь, ты не замуруешь меня здесь? – спросил Гейрмунн.
Священник улыбнулся:
– Даже если бы ты принял христианское крещение, сомневаюсь, что тебя привлекла бы затворническая жизнь.
– Куда ведет эта дверь? – спросил Гейрмунн, указывая на дверь в северной части двора.
– В нашу спальню и трапезную. Мы спим и едим отдельно от мирян. Прошу тебя ни в коем случае туда не входить. Что касается остальных мест, ты волен идти куда захочешь.
– Спасибо, Тортред. Но должен тебе сказать, что я не один.
– И как это понимать? – после недолгого молчания спросил Тортред.
– Со мною еще пятеро датчан. Они ждут в лесу.
– Чего ждут?
– Твоего позволения выйти ко мне. Они поклялись мне в верности, а я им. Все они – воины чести и не причинят тебе и другим монахам никакого вреда.
Помимо удивления, на лице Тортреда не отразилось более никаких чувств. Он просто смотрел на Гейрмунна, затем сказал:
– Я бы дал тебе позволение, но вначале должен переговорить кое с кем из братьев. Они могут попросить вас…
– Креститься в христианскую веру мы не будем, – заявил Гейрмунн.
– Об этом мы вас и не попросим, – улыбнулся Тортред. – Подождешь меня здесь?
– Подожду.
Монах скрылся за угловой дверью. Гейрмунн подошел к домику, привалился к дверному косяку и заглянул внутрь. В домике была всего одна комната. Постелью служил длинный узкий ящик, устланный соломой, шерстяными одеялами и меховой шкурой. Были здесь и столик со скамейкой. Над постелью висел крест, напомнивший Гейрмунну об усадебном доме, где они с Иоанном однажды заночевали.
В ожидании Тортреда он решил отдохнуть и улегся на меховую шкуру, заложив руки за голову. Он смотрел в низкий соломенный потолок и думал, что не что иное, как судьба привела его сюда. Последствия его действий в Анкариге не только вытолкнули его из Лундена, но и показали путь к пристанищу.
Вскоре вернулся Тортред. Вид у священника был довольный.
– Ты и твои воины могут остаться, – сказал он. – Пища у нас скромная. Живем мы тоже скромно. Но готовы поделиться с вами едой и кровом, если согласитесь помочь нам по хозяйству и будете защищать монастырь.
– Защищать? – переспросил Гейрмунн. Он прекрасно знал, почему выбрал это место, однако удивился, услышав схожие слова из уст Тортреда. – А разве в Мерсии не установлен мир?
– Мир установлен и в Мидсхемстеде, и в Анкариге. Мы с тобой оба знаем: есть те, кто не соблюдает его условий.
– Да, есть такие датчане. Я дрался с ними и нажил себе врагов. Если кто-то из них сунется сюда, я буду драться и здесь.
– Будем надеяться, что обойдется без драк.
Гейрмунн принял условия Тортреда. Вернувшись в лес, он рассказал о них соратникам. Адские Шкуры с большой опаской восприняли неизбежность жизни бок о бок с монахами, хотя Гейрмунн и клялся, что креститься никто их не заставит.
– Слабаки они, – сказал Рафн. – Не уважаю я монахов. Они как…
– Неоперившиеся птенцы, – докончил за него Ветр. – Недаром у них лысые головы. Или хуже того, взрослые птицы, которые так и не научились летать и охотиться. Им удобнее сидеть в гнезде.
– Монахи меня мало волнуют, – сказал Гейрмунн. – Мы же согласились, что лучшего места для противостояния Кроку не найти. А еще мы согласились сохранять мир с Бургредом. Это единственная возможность выполнить оба условия.
– Гейрмунн прав, – сказала Бирна. – Мне самой не нравится, однако Адская Шкура прав.
– Я тоже согласен, – буркнул Стейнольфур, хотя его тон предполагал обратное.
Последними угрюмо согласились Рафн и Ветр.
Оказавшись в монастыре, Адские Шкуры превратили часть двора вокруг домика в небольшой лагерь, но только для мужчин. Узнав, что в отряде Гейрмунна есть женщина, Тортред настоял, чтобы Бирна жила в домике одна. Вид воительницы вызвал у аббата оторопь и страх. «Хорошо, что я сразу не сказал ему про Бирну», – подумал Гейрмунн. Монахи могли бы и не пустить их в монастырь. Наверное, монастырская жизнь подчинялась какому-то закону, отчего монахи редко видели женщин и почти никогда не разговаривали с ними. Один Тортред, на правах аббата, был свободен в общении. Бирну такие особенности мало волновали. Кажется, она даже обрадовалась, что ей не придется разговаривать с монахами. Похоже, уединенное жилье и возможность спать одной ее тоже устраивали.
Гейрмунну прекрасно спалось и на земле. Но в первую ночь, крепко уснув, он проснулся среди ночи и не сразу вспомнил, где находится. Откуда-то неподалеку доносилось стройное мужское пение на незнакомом языке. Печальные голоса то поднимались, то опускались, напоминая бесконечный перекат морских волн. Гейрмунн сел, протирая глаза, и вскоре заметил, что Шальги тоже не спит. Белки глаз парня светились даже в темноте.
– Это что, христианский гальдур? – спросил Шальги.
– Не знаю, – ответил Гейрмунн и посмотрел на храм, из цветных окон которого лился слабый свет.
Судя по всему, пение доносилось оттуда.
– В их голосах нет ничего зловещего, – пробормотал Рафн, который тоже не спал, но продолжал лежать.
Гейрмунн был того же мнения. Отчасти пение даже успокаивало. Наверное, у монахов существовали исцеляющие заклинания. Вместе с проснувшимися соратниками он слушал пение, пока голоса не смокли и свет в окнах не погас. Вскоре дверь храма открылась.
Первым вышел Тортред. Он нес зажженный фонарь. Остальные монахи молчаливой цепью следовали за ним. Глубокие капюшоны их плащей скрывали лица. Заметив, что Гейрмунн не спит, аббат подошел к нему и присел на корточки. Монахи проплыли мимо, к двери в северо-восточном углу двора.
– Как вы? Надеюсь, все сыты? – спросил Тортред.
Он приподнял фонарь, и пламя осветило его щеку и часть лица.
– Все сыты. Спасибо, – ответил Гейрмунн, с трудом ворочая языком в пересохшем рту.
– А что за гальдур вы пели? – шепотом спросил Шальги.
Тортред передвинул фонарь в сторону парня, отчего заплясали длинные тени.
– Гальдур? – недоуменно спросил он.
– Ну да, ваши заклинания, – пояснил Гейрмунн.
– Ты имел в виду молитвы?
Гейрмунн кивнул:
– О чем вы молитесь? Сейчас самое недоброе время ночи.
– Потому мы и молимся, – ответил Тортред и встал. – Мы просим у Бога милости. А вы что просите у своих богов?
– Обильных урожаев и полных закромов, – ответил Гейрмунн. – Чтобы море было спокойным. Но больше всего мы просим о силе и славе в сражениях.
– О том же молятся и многие христианские воины, – сказал Тортред.
– Когда-нибудь мы узнаем, кто сильнее: твой бог или наши боги, – сказал Рафн.
– Возможно. Но есть разные виды силы.
Пожелав им спокойной ночи, Тортред ушел.
За несколько дней, проведенных в монастыре, Гейрмунн узнал, что здешние монахи родом из самых разных мест. Зачастую в монастырь они попадали еще детьми или подростками. Большинство были уроженцами Мерсии, но встречались и выходцы из Уэссекса и Нортумбрии, а один монах – брат Моркант – родился в Вэласе. Всех объединял их Бог и молитвы, хотя существовала и еще одна общая черта. Большинство монахов были младшими сыновьями в многодетных семьях ольдерманов и с ранних лет знали, что не получат от отцов ничего. Вместо этого семьи отдавали их в монастыри, обрекая на монашескую жизнь и предотвращая семейную вражду. Отправляя сына в монахи, родители рассчитывали на благосклонность их христианского бога.
Гейрмунн не понаслышке знал об участи младшего сына. Будь Ругаланн христианским королевством, возможно, и он сам стал бы монахом. Эта мысль облегчала выполнение договоренности, заключенной с Тортредом. Адские Шкуры работали вместе с монахами на полях, помогали строить деревянную внешнюю стену вокруг монастыря, защищавшую не только храм, но также загоны для скота и сады.
За это монахи кормили отряд Гейрмунна добротной пищей. Мяса здесь почти не ели, а вот яиц и сыра было вдоволь. Брат Альмунд выпекал отличный хлеб. Другой монах – брат Дрефан – варил крепкий эль, добавляя туда мед и тысячелистник. Этот эль очень полюбился Гейрмунну. Если за дни, недели и месяцы пребывания в Лундене он услаждал чувства, монастырь предлагал другое: гордость от выполнения простой, нелегкой работы.