Через два дня маленький отряд Гейрмунна вновь оказался в Селвуде, близ каменного столба. Гейрмунн решил остановиться и узнать, там ли еще Ветр и что сталось с Рафном. Спешившись, они повели лошадей под уздцы и вскоре увидели Рафна – на том же месте, куда его положил Эскил. Глаза были закрыты, а бледностью лица он теперь не уступал Ветру. Под шкурами было не разглядеть, дышит ли он. Ветр отсутствовал, однако Гейрмунн не сомневался: белокурый воин ни за что не бросил бы друга. Значит, ушел на охоту. Гейрмунна тревожило состояние раненого. Очнулся ли после того страшного дня?
Шелест ветра за спиной показался Гейрмунну подозрительным. Он обернулся и едва не напоролся горлом на копье, высунутое из-за дерева.
– Гейрмунн! – воскликнул Ветр. Он упер древко Даудавиндура в землю и склонил голову. – Прости мою невнимательность.
– Ты был очень даже внимателен, – возразил Гейрмунн. – Потому моя голова и осталась на плечах.
– Адская Шкура? – послышалось сзади.
Оглянувшись, Гейрмунн увидел, что Рафн проснулся и смотрит на него.
– Жив, значит, – радостно произнес Гейрмунн, опускаясь на колено.
– Надеюсь, что жив. – Голос Рафна звучал тихо, а улыбка была слабой. – Знаю лишь, что я не в Валгалле.
– У тебя сила Тора, – сказал ему Гейрмунн.
– И удачливость Тюра. – Рафн взглянул на культю. – Но руку мне вовсе не Фенрир откусил. Потерял ее от саксонского меча и по собственной глупости.
– Прости нас, – сказал Гейрмунн. – Если бы мы могли ее спасти…
– Знаю. – Рафн покосился на Ветра, который хорошо понял смысл взгляда. – Сглупил, вот и остался калекой.
– Не говори так, – возразил Гейрмунн. – Ты был и остаешься Адской Шкурой. Даже с одной рукой ты вдвое опаснее любого сакса.
– Геройством мою дурь не назовешь, но спасибо тебе за такие слова.
– Как рука? – спросил Стейнольфур.
– Вроде Ветр ее сжег.
Шальги засмеялся, но Стейнольфур даже не улыбнулся.
– Ты понимаешь, о чем я, – сказал он.
Рафн вновь посмотрел на культю:
– Болит. Но заживает.
– Жар не спадает? – спросил у Ветра Стейнольфур.
– Два дня держался, потом спал, – ответил белокурый датчанин. – Рана еще не зарубцевалась. И течет из нее. Поначалу гной выходил, теперь капли почти чистые.
– Рад слышать, – улыбнулся Стейнольфур. – А сейчас надо хорошенько накормить Рафна сыром, мясом и медом и напоить элем.
– Не откажусь, – сказал Рафн.
– А ехать в седле сможешь? – спросил Гейрмунн.
Чувствовалось, что Ветр готов ответить вместо друга, причем отрицательно, но Рафн его опередил.
– Смогу. В этом лесу сдохнуть можно со скуки. Да и с едой туго. Одни белки.
– Тогда поехали.
Они быстро свернули лагерь и помогли Рафну встать. Привыкший к теплу шкур, он дрожал, а на ногах держался не так твердо, как надеялся Гейрмунн. Один в седле не усидит. Поскольку Энбарр был самым рослым и сильным конем в их маленьком табуне, Гейрмунн уступил его Ветру и Рафну, а сам пересел на лошадь Ветра.
Сильный Энбарр легко нес двоих, но качка и ухабы отзывались болью в культе Рафна. Лицо было мокрым от пота, а сам он морщился, но ни разу не посетовал на тяготы пути. Щадя его, воины делали частые остановки, из-за чего пришлось еще раз заночевать вблизи римской дороги.
Приехав в Сиппанхамм, Гейрмунн и его спутники увидели окрест следы сражения. Город стоял на холме. В низинах клубился тонкий туман. Груды гниющих саксонских трупов притягивали к себе ворон, лис и прочих хищников. В воздухе еще ощущался слабый запах дыма погребальных костров, на которых сжигали тела погибших датчан. Гейрмунн пересчитывал обгоревшие поленья и мысленно благодарил Одина за то, что датчан в этом сражении полегло намного меньше, нежели саксов. Пусть Эльфред и спасся, но победа осталась за датчанами.
По пути в город им встретились датские воины и саксонские пленные, копавшие глубокие рвы и возводившие стены.
– Гутрум собирается здесь остаться и укрепить это место, – предположил Эскил.
– Вообще-то, ему стоило бы двинуться на Винтансестр, – заметил на это Стейнольфур.
Эскил кивнул.
Рафна оставили отдыхать в ближайшем питейном заведении. Гейрмунн отправился на поиски Бирны и остальных Адских Шкур, чтобы узнать подробности сражения. Увидев Бирну целой и невредимой, он обрадовался. Да, телом она не пострадала. Но ее сердце по-прежнему скорбело по Торгриму, а душа была подобна холодной яме, которую не заполнишь горячей саксонской кровью. Весть о том, что Рафн жив, обрадовала Бирну, и она отправилась его проведать. Кроме Бирны, в отряде Гейрмунна уцелело двадцать семь бойцов. Тепло поздоровавшись с каждым, Гейрмунн пошел искать родителей.
Он спрашивал у нескольких датчан, где найти Хьёра и Льювину, но всякий раз воины почему-то опускали глаза и просто указывали направление. Подойдя к родительскому жилищу, он понял причину.
Мать сидела в тени вяза, на скамье у стены скромной хижины. Она не заметила его. Некоторое время Гейрмунн наблюдал за ней. Она смотрела куда-то вдаль, но не за пределы города, а еще дальше. Лицо и глаза матери были безучастными, словно хугр покинул ее тело. Когда же она подняла голову и увидела сына, то не сразу узнала. Прошло еще несколько мгновений, прежде чем она очнулась и пришла в себя.
– Гейрмунн, – прошептала Льювина, вставая со скамьи.
– Здравствуй, мама.
Они крепко обнялись и какое-то время стояли так, не произнося ни слова. Гейрмунн знал, что он вскоре услышит, и не хотел этого слышать. Чувствовалось, что и матери не хочется рассказывать. Гейрмунну казалось, будто он стоит у порога, шагнув за который уже не вернется назад.
Мать сильно исхудала. От ее волос пахло погребальным костром.
– А отец? – наконец прошептал Гейрмунн, готовый узнать печальные обстоятельства отцовской смерти.
Продолжая молчать, Льювина еще крепче обняла сына, затем отстранилась. Ее глаза были покрасневшими, но сухими, словно она успела выплакать все слезы.
– Все краски померкли, – призналась она, дотрагиваясь до серебряной броши. – Я чувствую, как в груди бьется сердце, но для меня это лишено смысла. Как может биться мертвое сердце?
– Если бы я был рядом…
Гейрмунн представил отца на поле боя: одного, окруженного саксами, отчаянно нуждающегося в подмоге. Потом представил, как бросается к отцу, готовый сражаться бок о бок. Но все мысленные картины были сродни попытке убежать от волны, которая тебя уже накрыла.
– Окажись я рядом, быть может…
– Молчи, сын мой, – сказала Льювина, дотрагиваясь до его губ. – Ничего бы ты не сделал. Так предначертала судьба.
– Я просил отца сражаться вместе со мной за Уэссекс, – сказал Гейрмунн, отводя материнскую руку. – Еще тогда, в Йорвике. Мы стояли на берегу реки, и я его попросил…
– Так решила судьба, – повторила мать. – Трус убежден, что проживет вечно, если не ввяжется в бой, но перемирия со смертью не заключишь. Помнишь, как Браги повторял эти слова? Гордись тем, что твой отец встретил смерть с честью и мужеством.
В этот миг Гейрмунн почувствовал, что переступил порог и очутился в пустом и темном зале с пустым троном. У него сжалось сердце. Казалось бы, вокруг ничего не изменилось. И в то же время изменилось все. Он только сейчас осознал величину потери.
– Обожди здесь, – сказала мать.
Пригнувшись, она вошла в низкую дверь хижины и вскоре вернулась, держа в руках саксонский нож.
– Это нож твоего отца. Что-то подсказало мне вынуть его из огня. Теперь вижу, не напрасно. Твои ножны пусты.
Льювина протянула ему нож, рукоятка которого была сделана из оленьего рога, а начищенное до блеска лезвие – из франкской стали. Взяв нож в руку, Гейрмунн почувствовал, до чего же приятно держать отцовское оружие. Он знал, что оно угодно и богам. Нож был той же длины, что и подарок Иоанна, который Гейрмунн отдал вёльве на сожжение. И в ножны отцовский клинок вошел легко, словно те под него и шились.
– Предсказательница в Равенсторпе говорила, что у меня будет другой нож, – сказал он матери.
– Владычество не вечно. Богатство не вечно. Воины не вечны. Мы с тобой не вечны. Только одно неподвластно времени – честь и слава тех, кто их заслужил. Всегда помни о том, что ты – сын Хьёра.
– И сын Льювины, – добавил Гейрмунн.
Мать улыбнулась. Похоже, это была ее первая улыбка за многие дни.
– Я горда быть твоей матерью. Знаю, отец тоже тобой гордился. Он хотел завоевать Уэссекс для тебя. И это случилось.
Гейрмунн застыл, не зная, как сообщить матери правду, не нанеся новой душевной раны.
– Почти случилось, – сказал он.
Когда Льювина потребовала объяснений, он рассказал о бегстве Эльфреда и крепости среди болот. Мать согласилась: да, саксонского короля нельзя оставлять в покое.
– Ты рассказал Гутруму? – спросила она.
– Я его еще не видел.
– Ступай к нему немедленно. Эльфред поди обдумывает свое возвращение. Нельзя давать ему передышки. Только, когда будешь говорить с Гутрумом, выбирай слова. Нынче его настроение меняется по нескольку раз на дню. Не всегда знаешь, в какую полосу попадешь.
Льювина указала на христианский храм, занимавший вершину холма. Гейрмунн отправился искать конунга. По пути ему встретилась Эйвор, шедшая навстречу. Гейрмунн обрадовался. Они крепко пожали друг другу руки и перешли в тень храма. Эйвор кратко выразила Гейрмунну соболезнования, уважительно отозвавшись о его отце. Но ее больше заботила участь Льювины, за что Гейрмунн был ей благодарен. Тягостные дни сменятся грядущими одинокими годами. Овдовевшей матери никак нельзя без близкой подруги. А с Эйвор ей будет легче.
– Слышал, Гутрум перед тобой в огромном долгу, – сказал Гейрмунн. – Без тебя он едва ли бы выиграл это сражение.
– Жаль, что ты в нем не участвовал.
– Я пропустил одну битву, но война еще не закончена.
– Как это понимать? – удивилась Эйвор.
– Уэссекс еще не пал.
– Оглянись вокруг, Адская Шкура. Мы нанесли саксам смертельный удар.