– А, черт! – выдохнул он. – Ей-богу, это было здорово. Двумя выстрелами – трех буйволов! Можно сказать, рекорд.
Парень так радовался, что Леон не нашел в себе сил вернуть его на землю и испортить праздник. Он лишь рассмеялся.
– Молодчина, Кермит! – Он толкнул американца в плечо. – Отличный выстрел. Ничего подобного я еще не видел.
Кермит хохотнул. В тот момент Леон и подумать не мог, что эта маленькая невинная ложь навсегда изменила его жизнь.
Пока снимали шкуры, пока потрошили и разделывали туши, наступили сумерки. Езда по ночным проселкам, усеянным старыми пнями и норами муравьедов, – дело опасное, а потому, чтобы не рисковать подвеской, решили заночевать на берегу. Ишмаэль приготовил на ужин свежие бычьи языки, после чего все уселись у костра, потягивая кофе и слушая противный визг гиен, собравшихся на запах крови. Хенни, порывшись в рюкзаке, достал бутылку и, вытащив пробку, предложил Кермиту, который проверил содержимое в свете костра. Бутылка была наполовину заполнена светло-коричневой жидкостью.
– Президент не разрешает распивать в лагере крепкие напитки. Я целый месяц ничего стоящего не пробовал. А это что за отрава? – поинтересовался американец.
– Моя тетушка в Малмсбери делает его из персиков. Называется мампойр. От него у тебя шерсть на груди дыбом встанет.
Кермит приложился к горлышку, глотнул, и глаза у него полезли на лоб.
– Не знаю, как его твоя тетушка называет, но, по-моему, это стопроцентный бурбон. – Он вытер рот и передал бутылку Леону. – Зарядись, приятель.
Успех еще пьянил американца, и Леон уже не сожалел, что позволил ему записать на свой счет двух буйволов. Бутылка дважды прошла по кругу. Градус настроения у всех троих заметно повысился.
– Так ты, Хенни, из Южной Африки? – спросил Кермит. – И в войну там был?
Хенни задумался, но ответил:
– Ja, был.
– У нас, в Штатах, о ней много писали. В газетах вашу войну сравнивали с нашей, против Юга. Та же жестокость, озлобление.
– И не только. Было и кое-что похуже.
– Тебе, похоже, и повоевать пришлось.
– Дрался вместе с де ла Реем.
– Я о нем читал. Он был у вас самым лучшим командиром. Расскажи.
Домашний бурбон развязал язык обычно молчаливому африканеру. Описывая бои в вельде, где тридцать тысяч фермеров-буров напрягли военную мощь величайшей в мире империи, он приблизился к вершинам красноречия.
– Они никогда бы не склонили нас к капитуляции, если бы этот мерзавец, мясник Китченер, не повернул армию против наших оставшихся дома женщин и детей. Он поджигал фермы и расстреливал скот. Он загонял женщин и детей в концентрационные лагеря и подбрасывал в пищу рыболовные крючки, чтобы они харкали кровью и умирали. – По обветренной, загорелой щеке скатилась слеза. Хенни смахнул ее и, судорожно вздохнув, извинился: – Извините… вспоминать тяжело. Моя жена, Аннети, умерла в лагере. – Он поднялся. – Пора на боковую. Спокойной ночи.
Бур подобрал скатанное одеяло и ушел в темноту. Оставшись вдвоем, Кермит и Леон некоторое время сидели молча. Хмель как-то сразу выветрился.
– Никаких рыболовных крючков не было. Их убивала дифтерия. Хенни видит злой умысел там, где его не было. Бурские женщины всегда жили в вельде, на открытой местности. Собранные вместе, они понятия не имели о гигиене, не знали, как содержать лагеря в чистоте, и те превратились в рассадники болезней. – Леон вздохнул. – После войны британское правительство пыталось выплачивать компенсации. На восстановление ферм в страну направили миллионы фунтов. В прошлом году там разрешили свободные выборы. Сейчас Южной Африкой управляют фактически два бурских генерала, Бота и Смэтс[16]. Никогда еще победитель не проявлял к побежденному такой щедрости и такого великодушия, какие выказало британское правительство.
– И все же я понимаю чувства Хенни, – сказал Кермит. – У нас на Юге и сейчас еще, хотя после войны прошло сорок лет, много людей, которые ничего не забыли и ничего не простили.
На следующее утро Хенни вел себя так, словно никакого разговора и не было вовсе. Позавтракав остатками холодного языка и выпив кофе, все сели в машину. Следопыты и скиннеры погрузили мясо на мулов. Кермит уговорил Леона пустить его за руль, а Хенни устроился сзади.
Настроение у американца было под стать утру, ясное и беззаботное. Леона его присутствие нисколько не тяготило, скорее наоборот. У них было много общего. Оба увлекались лошадьми, автомобилями и охотой, так что тем для разговора хватало. Кермит, не вдаваясь в детали, намекнул, что отец его человек богатый, властный и многое решает в жизни за него.
– Мой отец был такой же, – сказал Леон.
– И как ты поступил?
– Сказал, что уважаю его, но жить по его правилам не могу. А потом ушел из дому и завербовался в армию. Это было четыре года назад. С тех пор домой не возвращался.
– Черт возьми! Да, на такое решиться нелегко, тут большая смелость нужна. Я бы и сам хотел так же поступить, только знаю, что не смогу.
Леон заметил, что чем лучше узнает Кермита, тем больше тот ему нравится. И с чего бы это? Парень стреляет как сумасшедший. С другой стороны, кто без греха? В разговоре выяснилось, что американец – прекрасный натуралист и орнитолог. Так и должно быть, если он работает в Смитсоновском институте, рассудил Леон и сказал Кермиту, что он может остановить машину в любом месте, если заметит какое-то интересное насекомое, птицу или зверя. На первой же остановке Хенни вылез из машины и пошел дальше пешком.
Они подъезжали к тому месту, где впервые встретились несколько дней назад, когда на дорогу перед машиной вышли из буша двое белых. Оба были одеты для сафари, но оружия при себе не имели, если не считать таковым большой камеры и треножника.
– Черт бы их побрал! Джентльмены из четвертого сословия, – пробормотал Кермит. – Никуда от них не спрячешься. – Он нажал на тормоз. – Держаться с ними лучше повежливей, иначе так распишут, что мало не покажется.
Один из незнакомцев, повыше, поспешил к машине.
– Извините, джентльмены. – Он вкрадчиво улыбнулся. – Не позволите ли задать несколько вопросов? Вы, случаем, не имеете какого-либо отношения к сафари президента Рузвельта?
– Мистер Эндрю Фэган из «Ассошиэйтед пресс», если не ошибаюсь?
Кермит сдвинул шляпу на затылок и улыбнулся в ответ. Журналист застыл, открыв в изумлении рот, потом подался вперед и впился в Кермита глазами:
– Мистер Рузвельт-младший! Прошу прощения. Не узнал вас в этом наряде.
Он скользнул взглядом по грязному, испачканному кровью костюму Кермита.
– Мистер Кто-младший? – нахмурился Леон.
Кермит смутился, и за него ответил Фэган:
– А вы разве не знаете, с кем едете? Это мистер Кермит Рузвельт, сын президента Соединенных Штатов.
Леон укоризненно взглянул на своего нового друга:
– И ты ничего мне не сказал?
– А ты и не спрашивал.
– Мог бы и порадовать, – стоял на своем Леон.
– Это бы все испортило, ты бы относился ко мне по-другому. Так всегда бывает.
– А кто ваш юный друг, мистер Рузвельт? – поинтересовался Эндрю Фэган, доставая из заднего кармана блокнот.
– Мой охотник, мистер Леон Кортни.
– Уж больно молод, – с сомнением заметил Фэган.
– Чтобы стать одним из лучших охотников в Африке, не обязательно отращивать длинную седую бороду.
– …Один из лучших охотников в Африке! – повторил Фэган, торопливо записывая в блокнот. – Как пишется ваша фамилия, мистер Кортни? С одним «и» в конце?
– Да, с одним. – Леон, чувствуя себя неловко в возникшей внезапно ситуации, бросил сердитый взгляд на Кермита. – Ну, теперь видишь, во что ты меня втянул?
– Вы, полагаю, охотились. – Фэган указал на высовывавшуюся из-под брезента голову буйвола. – А его кто застрелил?
– Мистер Рузвельт.
– И что это такое?
– Черный буйвол. Syncerus caffer.
– Господи, какой огромный! Мистер Рузвельт? Позвольте несколько фотографий?
– С условием, что вы и нам отпечатаете. Одну для Леона и одну для меня.
– Разумеется. Конечно. Давайте так, вы встанете по обе стороны от него. Чтобы были видны рога.
Фотограф уже установил штатив и застыл в характерной позе. Кермит держался уверенно и всем своим видом демонстрировал решительность и любезность. Леон чувствовал себя так, словно ему предложили стать к стенке перед расстрельной командой. Вспышка… хлопок… клуб дыма… Обступившие машину скиннеры испуганно попятились.
– Так, отлично! А теперь, если можно, вон того парня в красной тунике. Попросите его поднять копье повыше. Вот так. Он кто? Какой-то командир? Вождь?
– Король масаи.
– Кроме шуток? Скажите, чтобы принял грозный вид.
Леон повернулся к Маниоро.
– Этот сумасшедший говорит, что ты одет, как женщина, – сказал он на маа, и масаи бросил на фотографа убийственный взгляд.
– Замечательно! Великолепно!
Прошло не менее получаса, прежде чем им удалось продолжить путь.
– И часто такое случается? – спросил Леон.
– Со временем ко всему привыкаешь. Приходится любезничать, иначе будут лить на тебя всякую грязь.
– И все-таки ты должен был сказать, что твой отец – этот здоровяк-президент.
– Мы сможем еще поохотиться? Моим охотником назначили какого-то старика, Меллоу. Постоянно читает мне лекции, как будто я мальчишка. С ним и не постреляешь толком.
Леон ненадолго задумался.
– Через два дня главный лагерь перенесут к реке Эвасо-Нгиро. Палатки и тяжелое снаряжение нужно доставить туда заранее. Но если мой босс не против, я бы еще поохотился с тобой. Парень ты неплохой, хоть и не знатного рода.
– Кто твой босс?
– Есть тут один почтенного возраста джентльмен, Перси Филипс. Только стариком его лучше не называть – обидится.
– Я его знаю. Он часто обедает с моим отцом и мистером Селусом. Посмотрю, что можно сделать. А мистера Меллоу я больше не вынесу.
Кермиту повезло – сама судьба подлила водички на его мельницу. Через два дня после того, как сафари перебралось в новый лагерь на южном берегу Эвасо-Нгиро, повар, одолженный президенту лордом Деламером, приготовил большой обед по случаю американского праздника – Дня благодарения. Поскольку индейки не нашлось, главным блюдом стала подстреленная Рузвельтом африканская большая дрофа. Ее поджарили и нафаршировали пряной печенью буйвола. На следующее утро половина лагеря слегла с жуткой диареей