– Вы знакомы с моим отцом?
– Нет, сэр, не знаком. Но должен сказать, что я один из самых горячих его поклонников.
– Приходите ко мне завтра в главный лагерь. Я вас представлю.
Польщенный оказанной честью, Фэган рассыпался в благодарностях.
– Что это с тобой? – поинтересовался Леон, когда газетчики отъехали. – У меня сложилось впечатление, что ты недолюбливаешь четвертую власть.
– Так оно и есть, но их лучше иметь среди друзей, чем среди врагов. Когда-нибудь такой человек, как Фэган, еще может пригодиться. А он передо мной в долгу.
В лагерь въехали ближе к вечеру, и там, как оказалось, их никто не ждал. Президент, всегда отличавшийся отменным здоровьем, полностью оправился от последствий злосчастного банкета по случаю Дня благодарения и, сидя под деревом у своей палатки, читал одну из своих любимых книг, «Записки Пиквикского клуба» в кожаном переплете. Переполох, вызванный триумфальным возвращением сына, заставил его отвлечься. Все, кто был в лагере, – а таковых набралось около тысячи человек – сбежались приветствовать вернувшихся охотников. Их обступили плотным кольцом – каждый хотел взглянуть на бивни и голову носорога.
Тедди Рузвельт отложил книгу, поправил очки в стальной оправе, поднялся со стула, разгладил рубашку на животе и отправился выяснять, в чем дело и что вызвало такой ажиотаж. Толпа почтительно расступилась перед ним. Кермит соскочил с седла и бросился к отцу. Они тепло поздоровались, после чего президент взял сына за локоть:
– Мой мальчик, тебя не было почти три недели, и я уже начал беспокоиться. Так что показывай, с чем вернулся.
Они подошли к носильщикам, успевшим разложить трофеи для всеобщего обозрения. Леон остался в седле, откуда поверх голов собравшихся хорошо видел президента и мог наблюдать, как меняется выражение его лица.
А оно менялось. Снисходительный родительский интерес сменился удивлением, как только Рузвельт увидел лежащие на земле бивни. В свою очередь, удивление уступило место смятению, когда он оценил размеры добычи. Президент отпустил руку сына и медленно прошел вдоль трофеев и остановился. Он стоял спиной к Кермиту, но Леон видел, как смятение и растерянность вытеснили зависть и злоба. Он вдруг понял, что того положения, которое занимал Рузвельт-старший, того авторитета и уважения, каким он пользовался, мог достичь только человек, для которого в любом соперничестве есть только одно место – высшее. В любой сфере приложения сил Тедди привык добиваться наилучших результатов, в любой компании – быть первым. И вот теперь ему предстояло смириться с тем, что его обошли.
Некоторое время президент стоял перед трофеями, заложив руки за спину и ничего не говоря, – только хмурился и кусал кончики усов. Потом лицо его прояснилось, и он с улыбкой повернулся к сыну. И в этот момент Леон проникся к нему глубочайшим уважением – какой самоконтроль! Какая власть над эмоциями!
– Великолепно! – воскликнул президент. – Лучших бивней у нас еще не было и, уверен, не будет до конца экспедиции. – Он снова взял Кермита за руку. – Я горжусь тобой, мой мальчик. Горжусь по-настоящему. А теперь скажи, сколько выстрелов ты сделал, чтобы добыть эти замечательные бивни?
– Об этом, отец, тебе лучше спросить моего охотника.
Все еще держа сына за руку, Рузвельт повернулся к Леону:
– Итак, мистер Кортни, сколько было выстрелов? Десять, двадцать или больше? Скажите нам всем.
– Ваш сын убил трех слонов тремя выстрелами, – ответил Леон. – Все три в голову.
Рузвельт пристально посмотрел в глаза Кермиту, потом сгреб его в объятия и крепко стиснул:
– Я горжусь тобой. И я счастлив.
Через плечо президента Леон видел сияющее лицо Кермита. Сам он испытывал смешанные чувства: к радости за друга примешивалась горечь. «Вот если бы мой отец смог когда-нибудь сказать такие же слова обо мне, только он никогда их не произнесет».
Между тем Рузвельт разжал наконец объятия и, отстранившись, но держа сына обеими руками за плечи, улыбнулся и с легким прищуром сказал:
– Будь я проклят, если не произвел на свет настоящего чемпиона. Расскажешь все сегодня за обедом. Но прежде… мой нос подсказывает, что тебе надобно принять ванну. Ступай и приведи себя в порядок. – Он взглянул на Леона. – Мистер Кортни, я буду рад, если и вы почтете нас своим присутствием. Скажем, в половине восьмого.
Пока Леон скоблил бритвой заросшие густой темной щетиной подбородок и щеки, Ишмаэль до краев наполнил горячей, пахнущей дымом водой оцинкованную ванну. А когда порозовевший хозяин вышел из нее, его ожидало большое, нагретое у костра полотенце. На кровати лежала чистая отутюженная одежда, а под ней стояли начищенные до блеска сапоги.
Спустя некоторое время причесанный и напомаженный Леон направился к большой, похожей на цирковой шатер палатке-столовой. Опасаясь опоздать на обед к президенту, он вышел на полчаса раньше. У палатки Перси Филипса его окликнул знакомый голос:
– Леон, зайди на минутку.
Он откинул полог и, пригнувшись, вошел. Перси, сидевший со стаканом в руке, указал ему на свободный стул:
– Присаживайся. Стол у президента сухой, крепче клюквенного сиропа там ничего не предложат. – Он недовольно поморщился и указал на стоявшую на столике бутылку. – Подкрепись заранее.
Леон плеснул в стакан виски – ровно на два пальца – и добавил речной воды, которую сначала вскипятили, а потом охладили. Пригубил.
– Эликсир! К этой штуке можно пристраститься.
– Не беспокойся – ты себе такое позволить не можешь. По крайней мере, пока. – Перси протянул стакан. – Добавь-ка и мне тоже. – Леон добавил. – Ну, твое здоровье!
– Вперед, стрелки! – ответил Леон.
Выпили с удовольствием, наслаждаясь восхитительным вкусом виски.
– Между прочим, – сказал Перси, – я уже поздравил тебя с последним успехом?
– Не припоминаю, сэр.
– Черт возьми, а я был уверен, что поздравил. Старею, должно быть. – В его глазах запрыгали озорные искорки. Глаза у Перси были ясные и пронзительно-голубые, как горные озерца на морщинистом, прокаленном солнцем лице. – Ладно, тогда слушай хорошенько. Скажу только раз, больше повторять не стану. Сегодня ты отличился. Как говорится, заслужил шпоры. И я чертовски тобой горжусь.
– Спасибо, сэр, – с чувством поблагодарил Леон.
Поздравление старого охотника тронуло его сильнее, чем можно было ожидать.
– На будущее – просто Перси.
– Спасибо, сэр.
– Перси.
– Спасибо, Перси.
Выпили еще. Помолчали. Потом Перси продолжил:
– В следующем месяце – ты, наверное, знаешь – мне стукнет шестьдесят пять.
– Никогда бы не подумал.
– Не подумал бы… черта с два! Небось считал, что мне уже девяносто. – Леон открыл было рот, чтобы возразить, но Перси остановил его. – Сейчас, может, и не самое лучшее время трогать эту тему, однако я чувствую, что начинаю сдавать. Ноги уже не те. Прохожу милю, а кажется, все пять протопал. Два дня назад промахнулся по антилопе с сотни ярдов. Нужен помощник. Вот я и подумываю взять партнера. Младшего партнера. Я бы даже сказал, очень младшего.
Леон сдержанно кивнул, ожидая продолжения.
Перси достал из кармана охотничьи часы, откинул крышку с гравировкой, посмотрел на циферблат, убрал часы, допил виски и поднялся:
– Негоже заставлять президента ждать. Тем более что поесть он любит. Если б еще и к выпивке был расположен… Ну да ладно, это мы переживем.
На обеде присутствовало десять человек. Стол накрыли в большой палатке. Почетные места по обе стороны от президента достались Кермиту и Фрэнку Селусу. Леона посадили на самый дальний от хозяина стул. Тедди Рузвельт был прирожденным рассказчиком. Красноречие, энциклопедические знания, могучий интеллект, заразительная жизнерадостность, неотразимое обаяние – всего этого у него было в избытке. Какой бы темы он ни касался, какой бы предмет ни затрагивал – от политики и философии до орнитологии, от тропической медицины до антропологии, – ему удавалось одинаково очаровать и увлечь аудиторию. В какой-то момент Леон поймал себя на том, что, слушая анализ текущей политической ситуации в Европе, совершенно позабыл о стынущем на тарелке стейке из антилопы канны. Примерно о том же говорил с ним несколько месяцев назад Пенрод Баллантайн, когда они сидели у костра после охоты на бородавочника.
Президент вдруг остановился и посмотрел на Леона:
– А каково ваше мнение, мистер Кортни?
К величайшему смущению молодого человека, все за столом повернулись к нему. Первым побуждением было уклониться от ответа, сославшись на отсутствие интереса к политике и незнание вопроса, но он заставил себя собраться.
– Прошу извинить, сэр, я смотрю на все это с британской точки зрения. Полагаю, опасность кроется в имперских амбициях Германии и Австрии. В этом, а также в увеличении числа закрытых союзов в Европе. Разобраться в них трудно, однако все заключенные договоры содержат обязательства взаимной военной помощи и поддержки в случае конфликта с государством, не входящим в данный альянс. В системе, построенной на такого рода ответственности, возможен эффект домино, если младший участник альянса спровоцирует конфронтацию с соседом и призовет на помощь влиятельного союзника.
Рузвельт, не ожидавший, похоже, столь полного ответа, нахмурился.
– Можете привести пример? – сухо бросил он.
– Мы считаем, сэр, что сохранить Британскую империю возможно лишь с помощью мощного военно-морского флота. Кайзер Вильгельм Второй не скрывает, что намерен построить для Германии сильнейший в мире флот. Это угроза для нашей империи. Нам пришлось заключать союзы с другими европейскими странами, такими как Бельгия, Франция и Сербия. У Германии договоры с Австрией и мусульманской Турцией. В тысяча девятьсот пятом, когда обострились отношения между Марокко и Францией, нашим новым стратегическим партнером, кризис захватил всю Северную Африку. Германии, связанной союзническими обязательствами с Турцией, пришлось, как известно, выступить против Франции, а поскольку Франция является нашим союзником, то вмешаться были вынуждены и мы. Одно повлекло за собой другое. Сохранить мир удалось только благодаря отчаянным стараниям дипломатов и большой-большой удаче.