Солнце село, когда Леон добрался до взлетной полосы. Там уже были двое механиков Мирбаха, Пауль и Людвиг; услышав шум двигателей, они пришли узнать, что случилось. Леон вкратце рассказал о последних событиях и постигшем графа несчастье.
– Мне нужно вернуться. Никто не знает, где фрейлейн фон Вельберг. Она осталась там одна, и ей может угрожать опасность. Топливные баки «Бабочки» почти пусты. Что со «Шмелем»?
– Мы заправили аэроплан сразу после того, как вы прилетели, – ответил Людвиг.
– Помогите завести моторы.
Леон повернулся к машине, и механики побежали за ним.
– Нельзя лететь в темноте! – запротестовал немец.
– Луна почти полная и вот-вот взойдет. Будет светло как днем.
– А если тучи?
– В это время года их не бывает. Все, хватит спорить. Лучше помоги завести эту птичку. – Леон забрался в кабину, но, едва начав проверку приборов, остановился – от дороги донесся приближающийся стук копыт. – Черт бы их побрал, – пробормотал он под нос. – А я-то надеялся улизнуть потихоньку, не привлекая лишнего внимания. Интересно, кого это принесло?
В темноте ночи проступили очертания лошади и всадника. Еще немного… Леон вздохнул. Даже не различив еще лица, он узнал высокого, плотного человека в седле.
– Дядя Пенрод!
Всадник натянул поводья:
– Леон! Ты?
– А кто же еще, сэр?
Ему стоило трудов не выказать огорчения.
– Что тут происходит? – спросил бригадир. – Мы с Хью Деламером обедали в клубе, когда услышали шум аэроплана. И почти сразу полетели слухи. Кто-то увидел, как фон Мирбаха несли на носилках. Заговорили о несчастном случае, о том, что графа покусал лев, что фрейлейн фон Вельберг то ли погибла, то ли пропала. Я сразу отправился в госпиталь, но там сказали, что док занят и поговорить со мной не сможет. Только тогда до меня дошло, что в колонии всего лишь два человека умеют управлять аэропланом, и если Отто фон Мирбах на операционном столе, то на «Бабочке» прилетел ты. И вот я здесь.
Леон невесело рассмеялся. Бригадир Пенрод Баллантайн был не из тех, кого легко сбить со следа.
– Дядя, вы просто гений.
– Мне все так и говорят. А теперь, мой мальчик, мне нужен полный, подробный отчет. Во имя всего святого, что ты задумал? Что на самом деле случилось с Отто фон Мирбахом? И где, наконец, очаровательная фрейлейн фон Вельберг?
– Слухи, что до вас дошли, сэр, отчасти верны. Да, это я привез графа с охоты и доставил в госпиталь. Ему и впрямь крепко досталось. Сейчас им занимается док Томпсон. Честно говоря, шансов выкарабкаться у него немного – уж больно раны тяжелы.
– Как ты мог допустить такое? – Пенрод не потрудился скрыть недовольство. – Как это могло случиться? Столько трудов пошло прахом.
– Извините, сэр, граф сам настоял на том, чтобы участвовать в традиционной охоте с ассегаем. Лев набросился на него прежде, чем я успел вмешаться.
– Чертов идиот! – сердито бросил Пенрод. – И ты ничем не лучше. Этого нельзя было допустить. Ты прекрасно знал, насколько он важен для нас, сколь многое мы рассчитывали выведать через него. Проклятие! Его нужно было остановить. Любой ценой. Тебе следовало присматривать за ним, как за ребенком.
– Ребенок, сэр, оказался слишком большим да еще себе на уме. За таким углядеть не так-то просто, – разозлился Леон.
Следующим вопросом генерал резко сменил тему:
– Где фон Вельберг? Надеюсь, ты не скормил ее львам, как графа?
Насмешка задела, на что и рассчитывал генерал. Ответ почти сорвался с губ, но в последний момент Леон прикусил язык, вспомнив предостережение Евы: «Если кто-то спросит обо мне – кто бы то ни было, – не говори, где я. Отвечай, что пропала».
«Кто бы то ни было…»
Относилось ли предупреждение и к Пенроду Баллантайну? Ему вдруг вспомнился недавний эпизод, когда он наткнулся на них в саду. Скорее всего, его подозрения имели под собой солидное основание. Между ними что-то есть. А упомянутая ею связь с армией? Пенрод ведь еще и командующий всеми вооруженными силами в колонии. Детали, факты, догадки постепенно складывались воедино.
«Я попала в когти чудовища».
Кого Ева имела в виду? Уж не Пенрода ли? Если так, то он едва не выдал ее.
Леон перевел дух.
– Она пропала, сэр, – твердо сказал он.
– Что это, черт возьми, значит?! – рявкнул генерал. – Как это «пропала»?
Его резкая реакция только подкрепила подозрения. Несомненно, в центре всей этой темной истории именно Пенрод.
«Ты солдат, Баджер. Как и я. Ты знаешь, что такое долг и патриотизм».
Да, он солдат. И он только что обманул своего командира. Однажды Леона уже признали виновным в неисполнении приказа старшего офицера. И вот история повторилась. Только теперь он пошел на нарушение намеренно и сознательно. Как и Ева, он оказался в когтях чудовища.
– Ну, парень, выкладывай. Что ты имел в виду? Куда она запропастилась? Люди не исчезают просто так.
– Там, на охоте, я попытался защитить фон Мирбаха. Ему угрожала смертельная опасность. Ему, а не… – Леон едва не сказал «Еве», но вовремя поправился: – Не даме. Я приказал ей держаться в стороне, а сам побежал к масаи и на какое-то время потерял ее из виду. Когда лев повалил графа и начал рвать его, мне было не до фрейлейн. А потом я думал только о том, чтобы как можно скорее доставить раненого к доку Томпсону. О фрейлейн фон Вельберг вспомнил лишь на обратном пути, когда возвращаться было поздно. Решил, что Маниоро и Лойкот найдут ее и позаботятся о ней. Подумал, они доставят леди в надежное место. Сейчас я хочу убедиться в этом сам. Поэтому и собираюсь рискнуть.
Пенрод подъехал ближе, к самому фюзеляжу, и теперь сердито смотрел на племянника. Леон невольно сжался, уверенный, что ложь так или иначе отпечаталась на лице и генерал видит его насквозь. Оставалось лишь полагаться на темноту.
– Послушай меня, Леон Кортни! Если с ней что-то случится, отвечать будешь ты. Лично передо мной. А теперь слушай приказ. И запомни его хорошенько. Ты вернешься в буш, туда, где бросил Еву фон Вельберг, и доставишь ее сюда. Приведешь лично ко мне. И ни к кому другому. Я ясно выразился?
– Абсолютно ясно, сэр.
– Подведешь – узнаешь, что такое боль и страдание. То, что делал с тобой Лягушонок Фредди, покажется лаской. Смотри, я предупредил.
– Понял, сэр. А теперь, будьте добры, отойдите от пропеллеров. Спешу исполнить ваш приказ.
Людвиг отвел большой грузовик к дальней стороне поля и припарковал так, чтобы фары освещали взлетную полосу. «Шмель» с ревом рванулся вперед, но Леон еще успел увидеть вырванный из темноты силуэт нахохлившегося всадника и, как ему показалось, даже ощутить жаркую волну дядиного гнева. Поднявшись над верхушками деревьев в конце поля, он развернулся в сторону Перси-кемпа. Луна, словно проснувшись, выплыла над черным горизонтом, чтобы указать путь. Освещенная ею вершина нависшего над лагерем холма помогла одолеть последние пятнадцать миль. Чтобы привлечь Макса Розенталя, Леон сделал три круга и на последнем заходе увидел, как внизу вспыхнули фары. Два ярких пятна поползли к полосе. Макс понял, что от него требуется, и поставил машину так, чтобы пилот смог сориентироваться для посадки.
Едва приземлившись, Леон бросил на землю заплечный мешок, схватил ружье и патронташ и, торопливо спустившись, побежал к машине.
– Макс, мне нужны четыре твои лучшие лошади и грум. На двух поедем, остальных поведем в поводу.
– Jawohl, босс. Куда собираетесь? Когда хотите отправиться?
– Куда собираюсь, лучше не спрашивай, а выступить хочу прямо сейчас.
– Himmel! Уже одиннадцать. Разве до завтра подождать нельзя?
– Я очень спешу, Макс.
– Ja, похоже, что так.
Леон заскочил в свою палатку, бросил в рюкзак кое-что из самого необходимого и вышел. У линии пикетов его ждали. Только лошадей было не четыре, как он приказал, а пять. Узнав всадника на черном муле, Леон невольно усмехнулся.
– Да пребудет с тобой благословение пророка!
В темноте блеснула белозубая улыбка.
– Без меня, эфенди, кто вас покормит? – ответил верный Ишмаэль.
Ночь прошли хорошо, лошадей меняли дважды. В предрассветном тумане на далеком горизонте замаячила громада Лонсоньо. К полудню гора выросла и занимала уже половину восточной части неба, но ее очертания выглядели незнакомо. Никогда раньше Леон не подходил к ней с этого направления, и теперь Лонсоньо обратилась к нему своим суровым северным ликом, тем, который он видел лишь однажды, когда пролетал здесь с фон Мирбахом и Евой.
Они были в пути тринадцать часов, и, как ни подгоняло нетерпение, Леон понимал, что дальше испытывать выносливость лошадей невозможно. Отдых требовался и людям. Лошадей расседлали у небольшого источника и, стреножив, отпустили пощипать травку. Ишмаэль тем временем сварил кофе и приготовил бутерброды из пресных лепешек с маринованным луком и холодным мясом. Поев, легли спать. Встали, когда уже смеркалось. Вечерняя прохлада добавила животным резвости, так что к рассвету гора предстала перед ними во всем своем величии. Крутые, украшенные разноцветными лишайниками склоны внушали изумление и страх. Низвергающийся с вершины серебристый поток вырывался из расщелины и падал в темное круглое озерцо – вероятно, то самое, которым они с Евой любовались с аэроплана.
От Лойкота Леон знал, что где-то здесь, у водопада, проходит тропа, ведущая к самому верху. Именно по этой тропе масаи и собирались отвести Еву в деревню. Как он ни старался, рассмотреть тропу издалека, даже с помощью бинокля, не удавалось. Леон попытался оценить оставшееся расстояние, еще надеясь перехватить троицу внизу, хотя и понимал, что они, скорее всего, уже начали подъем.
Так или иначе Ева была где-то рядом, и Леон гнал лошадь вперед, все больше и больше отрываясь от конюха и Ишмаэля, которые не могли поспеть за ним. Еще через час он вдруг натянул поводья, соскочил с седла и опустился на корточки перед цепочкой следов, одной из многих, пересекавших саванну. В пыли четко отпечатались три пары человеческих ног. Первым шел Маниоро – его выдавала хромота. За ним следовал Лойкот – длинный шаг. Третьей была Ева.