Вода давила на барабанные перепонки, и он, остановившись, зажал нос и выдул воздух через евстахиевы трубы. В ушах пискнуло, боль ослабла, и Леон поплыл дальше. Достигнув дна, он обнаружил среди скал разбросанную коллекцию утвари и оружия масаи: древние ассегаи и топоры, холмики битой глиняной посуды, ожерелья и браслеты из бус, резные поделки из кости и дерева, незамысловатые украшения, явно старинные предметы непонятного назначения и подношения, что масаи делали своим богам на протяжении, похоже, сотен лет.
Воздух кончался. Леон огляделся в последний раз, и загадка подводного клада разрешилась сама собой. В стене под водопадом виднелось несколько почти горизонтальных штолен, пробитых в давние времена лавой и газами находящегося в горе вулкана. Именно через эти темные, зловещие проходы лишняя вода и уходила из озера, за счет чего в нем и поддерживался постоянный уровень. Легкие разрывались от нехватки воздуха, и Леон устремился вверх. У самой поверхности он увидел пару длинных женских ножек и недолго думая ухватился за лодыжки и одним рывком сбросил их обладательницу в воду. Вынырнули одновременно, цепляясь друг за дружку и хватая ртом воздух.
Ева оправилась первая:
– Бездушная свинья! Я уж думала, ты утонул или тебя утащил крокодил! Разве можно позволять себе такие жестокие шуточки?!
Они вместе вернулись к берегу, на котором оставили одежду.
– Не хватало только умереть от холода, – сказал Леон и, взяв свою рубашку, принялся вытирать Еву.
Она, подняв руки над головой, медленно поворачивалась, открывая ему доступ к самым трудным местам.
– Какой вы глазастый, сэр! Не столько вытираете, сколько таращитесь. Как и ваш одноглазый дружок. Придется обязать вас носить повязку.
– И кто из нас бездушный?
– Только не я! – воскликнула Ева. – Что и докажу прямо сейчас!
Она повернулась к нему и решительно, но бережно завладела тем, что называла одноглазым дружком.
В этот первый приступ божественного безумия они были ненасытны.
Солнце уходило за горизонт, когда они, держась за руки, спустились по тропинке. Внизу, совсем недалеко от озера, потрескивал костер. Возле костра их ждало заменявшее скамейку бревно. Не успели они опуститься, как из сумрака появился Ишмаэль с двумя чашками крепкого черного кофе, в который он добавил сухого молока.
Ева принюхалась:
– Какой восхитительный аромат! Что это, Ишмаэль?
Хотя прежде Ева разговаривала только по-французски или по-немецки, Ишмаэль не выразил ни малейшего удивления, услышав, что она изъясняется по-английски.
– Запеченный зеленый голубь, мэм-сагиб.
– Точнее, божественная версия оного в исполнении Ишмаэля, – уточнил Леон. – И есть его положено с одним только хлебом и на голой коленке.
– Я так проголодалась, что готова встать на колени. Должно быть, купание повышает аппетит. Или что-то еще.
Он рассмеялся:
– Да здравствует что-то еще!
После еды на обоих навалилась усталость. Лойкот и Маниоро построили для них небольшой навес в стороне от своих хижин, а Ишмаэль нарезал свежей травы для матраса, который покрыл одеялом. Сверху он повесил москитную сетку. Они разделись. Перед тем как забраться под сетку, Леон задул единственную свечку.
– Здесь так мило, так уютно, – прошептала Ева.
Он обнял ее сзади, и она, повертевшись, устроилась поудобнее в его объятиях. Отсветы костра рисовали узоры на сетке, на ветках завели жалобный дуэт две молодые совы.
– Никогда еще усталость не была такой приятной, – сонно пробормотала Ева.
– Ты так сильно устала?
– Сильно? Конечно нет, глупый.
Ева проснулась на рассвете – Леон сидел напротив, поджав ноги, и молча смотрел на нее.
– Подсматриваешь!
– По данному пункту признаю себя виновным. Я уж думал, ты никогда не проснешься. Вставай и идем!
– Еще ночь, Баджер! – запротестовала она.
– А ты видишь вон ту сияющую штуку, что заглядывает через щели в крыше? Это солнце.
– Смешно. И куда ты намерен потащить меня посреди ночи?
– Искупаться в нашем волшебном озере.
– Ну так бы сразу и сказал.
Она отбросила одеяло.
Вода была холодная и скользкая, как шелк. Потом они сидели голые под солнцем, а когда высохли и согрелись, снова занимались любовью.
– Вчера я думала, что лучше и быть не может, – сказала Ева. – А сегодня вижу, что может.
– Хочу дать тебе кое-что, что всегда будет напоминать о том, как счастливы мы были в этот день.
Леон поднялся и прыгнул с уступа.
Он ушел в глубину и исчез из виду. Его не было так долго, что Ева начала волноваться, а когда увидела, что он поднимается, чуть не запрыгала от радости. Леон вынырнул, тряхнул головой, отбрасывая волосы, подплыл к берегу и, поднявшись на уступ, протянул ей ожерелье из костяных бус на кожаном шнурке.
– Какое красивое!
Ева захлопала в ладоши.
– Две тысячи лет назад царица Савская, проходя этим путем, отдала его богам озера. А теперь я дарю его тебе.
Он сам повесил ожерелье ей на шею и завязал сзади шнурок.
Ева посмотрела на лежащие на груди бусы и бережно, как будто они были живые, погладила костяшки.
– Царица Савская и впрямь здесь проходила?
– Скорее всего, нет. Разве это имеет значение?
– Они такие чудесные, такие гладкие, изящные. – Ева вздохнула. – Жаль, здесь нет зеркала.
Леон подвел ее к краю уступа и обнял рукой за талию.
– Посмотри.
И действительно, ровная водная гладь отражала их обнаженные фигуры не хуже зеркала.
– Кто та девушка внизу? – негромко спросил Леон. – Ее ведь зовут не Ева фон Вельберг? – Он посмотрел на нее и, заметив, как наполнились слезами чудесные глаза, удрученно покачал головой. – Извини… Обещал, что не буду тебя огорчать, и вот…
– Нет! Ты все правильно сделал. Мы предались мечте, но пришло время посмотреть в лицо реальности. – Ева отвернулась от их отражений в озере и посмотрела на него. – Ты прав. Я не Ева фон Вельберг. Фон Вельберг – девичья фамилия моей матери. Я – Ева Барри. Пойдем. Посидим где-нибудь. Я расскажу тебе о Еве Барри. Расскажу все, что пожелаешь знать.
Она взяла его за руку и повела к уступу, где они сели друг против друга, скрестив под собой ноги.
– Должна сразу предупредить, история далеко не романтичная, вполне обыденная и даже грязная, так что гордиться мне нечем. Постараюсь обойтись без неприятных подробностей. – Ева перевела дыхание и продолжила: – Я родилась двадцать два года назад в небольшой йоркширской деревушке Киркби-Лонсдейл. Мой отец был англичанином, мать – немкой. Язык слышала с пеленок. К двенадцати превосходно говорила по-немецки. В тот год мама умерла от ужасной новой болезни, которую доктора называли детским параличом или полиомиелитом. Она просто задохнулась. Через несколько дней та же самая болезнь поразила отца, и у него отнялись ноги. Остаток жизни он провел в кресле-каталке.
Сначала Ева сдерживалась, а потом разговорилась, и слова полились живее. В одном месте она расплакалась. Леон обнял ее, прижал к себе. Ева прижалась к его груди, и он почувствовал, как что-то горячее поползло по коже. Он погладил ее по волосам:
– Я не хотел этого. Не хотел, чтобы ты расстраивалась. И ты не обязана ничего мне рассказывать. А теперь успокойся, милая.
– Я должна все тебе рассказать. Должна рассказать все – ты только держи меня крепче.
Леон поднял ее на руки, перенес в тенистое местечко подальше от озера, чтобы им не мешал грохот водопада, и опустился на землю, посадив Еву на колени, как обиженную девочку.
– Если должна, рассказывай.
– Папу звали Питер, но я всегда называла его Керли, Кудрявым, потому что у него на голове ни одной волосинки. – Она улыбнулась сквозь слезы. – Для меня папа был самым красивым мужчиной на свете, несмотря на лысину и больные ноги. Я так его любила! Не допускала мысли, что за ним может ухаживать кто-то, кроме меня. Все для него делала. Я была умной девочкой, и папа хотел отправить меня в Эдинбургский университет, чтобы занятиями развить мои природные дарования, а я об этом и слышать не желала. Пострадало у него только тело, мозг работал, как и прежде. В инженерном деле папа был гением. Даже после всего случившегося, сидя в каталке, разрабатывал новые, революционные принципы механики. Основал небольшую компанию, нанял двух человек, чтобы делали модели по его эскизам. Только с деньгами было плохо, после расчета с механиками едва на еду хватало. Без денег патенты ничего не стоят. Имея деньги, их можно обратить во что-то по-настоящему ценное.
Ева вздохнула, удерживая слезы, повозила носом о его грудь, шмыгнула. По-детски невинный жест глубоко тронул Леона, и он, наклонившись, поцеловал ее в макушку. Она еще крепче прижалась к нему.
– Можешь не продолжать, если не хочешь.
– Не хочу, но расскажу. Если я что-то для тебя значу, ты имеешь полное право знать все. Не хочу ничего от тебя скрывать. – Ева перевела дух. – Однажды в мастерскую пришел какой-то человек. Назвался юристом и сказал, что представляет некоего невероятно богатого клиента, финансиста, владельца крупных предприятий, промышленника, на заводах которого строят аэропланы и автомобили. Этот клиент видел в патентном бюро некоторые из зарегистрированных на имя Керли разработок и смог оценить их потенциальную значимость и ценность. Он предложил равноправное партнерство: один предоставляет интеллектуальные наработки, другой обеспечивает финансовую сторону дела. Керли подписал соглашение. Финансист был немцем, и контракт был составлен на немецком. Керли знал язык плохо и понял лишь несколько слов. Мягкий, доверчивый, как все гении, он не обладал качествами бизнесмена. Мне тогда было шестнадцать, но Керли не сказал мне ни слова о контракте, пока не подписал его, хотя я к тому времени уже занималась всеми нашими финансами и знала счет деньгам. Наверное, он понимал, что если я прочту контракт, то постараюсь его отговорить, а ему ужасно не нравились любые споры. Керли всегда предпочитал самый спокойный, самый бесконфликтный вариант. В тот раз он просто не стал ни о чем мне рассказывать. – Она снова взяла паузу и тяжело вздохнула, собираясь с силами. – Нового партнера Керли звали Отто фон Мирбах. Вот только, как вскоре выяснилось, был он не партнером, а владельцем компании. Прошло совсем немного времени, и Керли узнал, что продал все свои изобретения, все патенты, которыми владел, графу фон Мирбаху. Продал за смехотворную сумму Получив доступ к его разработкам, граф смог создать роторный двигатель и перейти к строительству мощных, тяжелых машин. Керли попытался вернуть то, что принадлежало ему по праву, но было уже поздно – контракт был составлен безукоризненно четко, и адвокаты ничего не могли поделать.