Пожав плечами, следопыт провел их по краю обрыва к трещине в скале и, отложив ассегай, полез в нее. Леон, приставив ружье к дереву, втиснулся следом. Ева, подобрав полы шуки, двинулась за ним.
Они спускались по узкой, тесной шахте, света в которой хватало лишь на то, чтобы рассмотреть собственную руку. В конце пути их ждал узкий выход на открытый карниз, расположенный под выступом, на котором они недавно сидели. Тем не менее гнездо по-прежнему оставалось невидимым, зато орлы, заметив чужаков, встревожились и, пролетая мимо, награждали непрошеных гостей злобными взглядами маленьких желтых глаз.
Карниз был узкий, так что передвигаться пришлось, прижавшись спиной к стене, потом вдруг расширился. Шедший первым Лойкот остановился, распластался на камнях, вытянув шею, посмотрел вниз, потом повернулся и с улыбкой поманил Еву. Она осторожно подползла к нему.
– О! Баджер, иди сюда! Посмотри!
Леон лег рядом и положил руку ей на плечи. Прямо под ними, примерно в тридцати футах от карниза, висело вбитое в расщелину сооружение из сухих сучков и веток. Верх был выстелен зеленой травой и тростником, на которых лежали два только что вылупившихся и еще не умеющих держать голову птенца. Пушистые серые тельца плохо вязались с большими клювами, которыми орлята разбили скорлупу яиц.
– Какие они страшненькие! Ты только посмотри – у них глазки пленкой затянуты, – рассмеялась Ева и тут же инстинктивно втянула голову в плечи – над головами у любопытных захлопали сильные крылья. Пара орлов с пронзительными криками и выпущенными когтями устремилась вниз, готовая защищать гнездо и птенцов от посягательств чужаков.
– Не поднимай голову, а то оторвут, – предупредил Леон. – Лежи и не шевелись. Замри. – Все трое вжались в каменистый карниз. Орлы, покружив и убедившись в отсутствии прямой угрозы потомству, постепенно успокоились. Орлица вернулась в гнездо и, подобрав птенцов под себя, покровительственно накрыла их широкими крыльями. Леон и Ева терпеливо ждали. Никто не шевелился. Наконец птицы успокоились совсем и занялись обычными делами, не обращая внимания на распластавшиеся на карнизе человеческие фигуры.
Леон и Ева провели над гнездом остаток дня, наблюдая за великолепными гордыми птицами в их привычной среде и за их обыденными занятиями, и вернулись в свою временную хижину, когда уже смеркалось.
– Никогда не забуду этот день, – прошептала Ева, прижимаясь к Леону под одеялом.
– Каждый день, когда мы вместе, незабываемый.
– Ты ведь не увезешь меня из Африки, правда?
– Здесь наш дом.
– Знаешь, когда я наблюдала за теми чудными крохами, у меня появилось странное чувство.
– У женщин это общий недуг, они все немного клуши, – усмехнулся Леон.
– Скажи, Баджер, у нас будут дети?
– Ты имеешь в виду – прямо сейчас?
– Ну, попрактиковаться не мешает. А ты что думаешь?
– Что думаю? Женщина, да ты гений! Не будем же тратить время на пустую болтовню.
Их возвращение стало чуть ли не праздником для всей маньяты. Мальчишки-пастушки выследили их еще на дальних подступах и сообщили новость в деревню, так что Леона и Еву встречала толпа веселых, поющих и смеющихся людей. Под деревом совета пару дожидалась Лусима. Обняв Еву, она предложила ей сесть справа от себя. Леон, опустившись на табуретку с другой стороны, помогал женщинам объясняться в тех редких случаях, когда не срабатывало интуитивное понимание. В какой-то момент он вдруг остановился на полуслове, поднял голову и принюхался.
– Что это за восхитительный аромат?
Поскольку вопрос не был адресован кому-то в частности, то ответила на него Ева, первой сумевшая определить запах, по которому они так скучали последние дни.
– Кофе! Чудесный, прекрасный кофе! – (И действительно, Ишмаэль уже подходил к ним с двумя чашками в одной руке и дымящимся кофейником в другой. На губах его играла улыбка триумфатора.) – Ты и впрямь творишь чудеса! – добавила Ева по-французски. – Это единственное, чего мне недоставало для полного счастья.
– Я также привез кое-что из вашей одежды и обуви, чтобы вам не пришлось больше носить тряпки неверных.
Он неодобрительно посмотрел на шуку и поморщился.
В отличие от Евы Леон не обрадовался.
– Ишмаэль, где ты был? – с тревогой спросил он. – Ходил в Перси-кемп? Ты ведь оттуда принес кофе и платье для мэм-сагиб?
– Ндио, бвана, – с гордостью подтвердил Ишмаэль. – Я ездил в лагерь, и на все у меня ушло четыре дня.
– Тебя кто-нибудь видел? Кто был в лагере?
– Только бвана Хенни.
– Ты сказал ему, где мы?
– Да, он спросил, и я ответил. – Лишь теперь Ишмаэль заметил, что хозяин не разделяет его радости. – Я сделал что-то не так, эфенди?
Леон отвернулся и сжал кулаки, с трудом удерживая рвущуюся наружу злость, а когда снова посмотрел на Ишмаэля, его лицо походило на маску.
– Ты сделал так, как считал правильным. Кофе отличный. Впрочем, у тебя другого и не бывает.
Ишмаэль слишком хорошо знал господина, чтобы поверить словам, а потому, еще не понимая, чем провинился, поспешил вернуться в хижину.
Ева посмотрела на Леона. Пальцы ее сплелись на колене, кровь отхлынула от лица, глаза потемнели от тревоги, но голос еще остался спокойным:
– Случилось что-то плохое, да?
– Нам больше нельзя здесь оставаться, – хмуро ответил он и посмотрел на запад, где солнце висело над горизонтом. – Выйти следовало бы прямо сейчас, но уже поздно. Не хочу спускаться в темноте. Подождем до первого света.
– В чем дело, Баджер? – Она взяла его за руку.
– Пока мы ходили к орлиному гнездовью, Ишмаэль наведался в Перси-кемп за припасами. Встретил там Хенни Дюрана и рассказал, где мы.
– Хенни наш друг, разве нет? Он не сделает нам ничего плохого.
– Умышленно – нет, но Хенни не понимает ситуации. Мы не можем рисковать. Если граф жив, он явится за тобой.
– Отто мертв, дорогой.
– Тебе снилось, что он умер. Мы не знаем этого наверняка. К тому же остались еще и другие, твои хозяева в Уайтхолле. Просто так они тебя не отпустят. Нужно уходить. Бежать.
– Куда?
– Если сумеем добраться до аэроплана, то улетим в Дар-эс-Салам. Оттуда на пароходе можно уплыть в Южную Африку или Австралию. Сменим имена, и нас никто не найдет – мы просто исчезнем.
– У нас нет денег.
– Деньги есть. Перси оставил мне вполне достаточно. Ты со мной?
– Конечно, – нисколько не колеблясь, ответила Ева. – Отныне, куда бы ты ни пошел, я всегда с тобой.
Леон улыбнулся ей и повернулся к Лусиме:
– Мама, нам нужно уходить.
– Да, – ничуть не удивившись, согласилась шаманка. – Я знала, что вам придется уйти, но не сказала. Не смогла.
Ева поняла ее без перевода.
– Ты заглянула за занавес? – спросила она.
Лусима кивнула.
– Можешь сказать, что увидела?
– Только краешек будущего. И в том, что я увидела, мой цветок, хорошего мало.
– Все равно я хочу знать. Может быть, то, что ты скажешь, откроет нам путь к спасению.
Лусима вздохнула:
– Как хочешь. Я тебя предупредила.
Она хлопнула в ладоши, и к ней подбежали девушки-рабыни. Шаманка отдала распоряжения, и девушки помчались к ее хижине. Когда они вернулись со всем необходимым для проведения ритуала, солнце уже село и сумерки быстро отступали перед надвигающейся ночью. Служанки развели небольшой костер. Лусима развязала кожаный мешочек, достала щепотку сушеной травы и, бормоча заклинания, бросила в огонь. Пламя подхватило ее на лету и проглотило мгновенно, оставив только облачко едкого дыма. Одна из девушек поставила на огонь глиняный горшок, наполненный до краев какой-то жидкостью. Огненные языки отражались в ней, как в зеркале.
Лусима подозвала Еву и Леона:
– Подойдите, сядьте рядом.
Втроем они устроились вокруг костра. Взяв костяную чашку, шаманка зачерпнула в горшке и протянула чашку Еве:
– Пейте.
Они отхлебнули по глотку горького варева. Лусима допила остаток.
– Смотрите в зеркало.
Они послушно склонились над горшком, но увидели на волнующейся поверхности только собственные колышущиеся образы. Жидкость забулькала, закипела, и Лусима, вглядываясь в змеящиеся клубы пара, принялась бормотать свои заклинания. Наконец, не отрывая глаз от горшка, она заговорила резким от напряжения голосом:
– Есть два врага, мужчина и женщина. Оба стремятся разорвать соединяющую вас цепь любви.
Ева приглушенно вскрикнула, словно от боли, и тут же умолкла.
– Я вижу женщину с серебряной полосой на голове.
– Миссис Райан, – прошептала Ева, когда Леон перевел слова Лусимы. – У нее надо лбом седая прядь.
– У мужчины только одна рука.
Они переглянулись. Леон покачал головой:
– Я такого не знаю. Скажи, Мама, эти два врага… достигнут ли они своей цели?
Лусима тяжело застонала:
– Больше я не вижу. Дым и пламя застилают небо. Весь мир горит. Большая серебряная рыба плывет над пламенем… она несет надежду и богатство…
– Что это за рыба, Мама? – спросил Леон.
– Пожалуйста, объясни нам свое видение! – попросила Ева, но пелена уже спала с глаз шаманки, взгляд ее прояснился.
– Больше ничего нет. – Лусима покачала головой. – Я предупреждала тебя, мой цветок, в будущем мало такого, что ты хотела бы услышать. – Она протянула руку и одним движением опрокинула горшок, содержимое которого с шипением обратилось в белый клуб пара. – Ступайте и отдохните. Эта ночь – ваша последняя на Лонсоньо. Если вы и вернетесь сюда, то очень и очень нескоро.
Перед тем как лечь, Леон распорядился заранее приготовить все необходимое, чтобы выступить с первым светом.
Ночь прошла спокойно, но, едва проснувшись, они инстинктивно потянулись друг к другу, словно ощущая приближение некоей неопределенной опасности. Оживающий лес наполнился хором птичьих голосов, приветствующих наступление нового дня, сквозь щели в стенах протек сереющий рассвет, однако утренний порыв страсти, подхвативший Леона и Еву, не принес ни радости, ни облегчения. В то утро они предавались любви с каким-то отчаянным исступлением и, когда буря промчалась, еще долго лежали в объятиях друг друга, мокрые от пота, дрожащие, опустошенные.