Из лагеря вылетели почти сразу. На этот раз, чтобы не рисковать, Леон посадил «Бабочку» подальше от опасного места. Поторговавшись с вождем, купили четыре старые, рваные сети, длиной примерно по двести шагов каждая. В последнее время ими не пользовались, так что они были сухие и все равно весили слишком много, чтобы перевезти все сразу. В результате Леону пришлось совершить четыре рейса между Натроном и Лонсоньо, причем каждая посадка на горном пятачке становилась испытанием его пилотских навыков. Быстрое снижение на большой скорости означало жесткое касание, и он боялся, что шасси в конце концов не выдержат.
К полудню второго дня все четыре сети были на месте. Их расстелили, почистили, а потом сшили парами, так что в итоге получилось две сети по четыреста шагов. Леон понимал, что действовать придется без подготовки и что у них будет только один шанс выбросить сеть таким образом, чтобы она намоталась на пропеллер двух задних двигателей. Если «Ассегай» потеряет скорость, «Бабочка» успеет вернуться на Лонсоньо за второй сетью, догнать дирижабль и атаковать его во второй раз.
Многое зависело от того, насколько аккуратно будет свернута сеть. Сброшенная из бомбового люка, она должна развернуться должным образом и зацепиться за пропеллер. Как только это случится, ее следует побыстрее отцепить от крючьев, чтобы аэроплан не оказался на привязи, потому что тогда «Ассегай» потащит его за собой хвостом вперед и крылья с хвостом просто сломаются. Предусмотреть все заранее было невозможно, и успех маневра зависел от многих факторов: слаженности действий всей команды, расчета, быстроты реакции и, конечно, доброй старой удачи.
К вечеру четвертого дня «Бабочка» стояла в начале короткой взлетной полосы, носом к обрыву. Двадцать человек были готовы в любой момент помочь ей отправиться в полет. На рассвете и закате каждого дня Лойкот выходил на связь со своими чунгаджи, цепочка которых протянулась через все земли масаи. Едва ли не все мораны на этой огромной территории вглядывались в небо, и каждый надеялся первым заметить приближение громадной серебряной рыбы.
Леон и его команда сидели под наспех сооруженным навесом у фюзеляжа «Бабочки», чтобы при поступлении сигнала в считаные секунды занять места в кабине аэроплана. Оставалось только ждать.
Издалека это напоминало стену. Плотную, нерушимую стену, растянувшуюся через восточный горизонт, от тускло-коричневой пустыни до молочной голубизны небес. Ева была одна в гондоле управления. Воздушный корабль стоял на причале, и она, как и все офицеры, тоже несла вахту. Остальные члены команды отдыхали после ночного перелета. Граф Отто находился в мотогондоле, где помещался левый передний двигатель. Четыре часа напряженной работы результата не дали: завести двигатель не получилось. Удалось лишь оценить масштаб ущерба. Теперь они разбирали картер, чтобы выяснить суть проблемы.
Подавать или не подавать сигнал тревоги? Принять решение было непросто. Ева колебалась, но за эти несколько минут нерешительности стена закрыла собой весь восточный горизонт и приближалась с поразительной скоростью. Теперь стена уже не выглядела плотной – она вихрилась, клубилась и разворачивалась, как густое облако желтого дыма. Ева вдруг поняла, что это такое. Об этом писали побывавшие в пустыне путешественники. Природное явление, опасное безумство стихии…
– Хамсин! – выдохнула она и метнулась через мостик к бортовому телеграфу.
Ручку вниз – и в оглушающем звоне утонули все прочие звуки.
Толком не проснувшись, люди вскакивали с матрасов и замирали, глядя на катящийся через пустыню песчаный вал. Одни, потрясенные ужасающими размерами и злобным неистовством соединившихся воедино сотен вихрей, молчали; другие, охваченные паникой и смятением, кричали что-то друг другу.
Граф Отто, первым взбежавший по трапу, тоже остановился, но только на секунду. В следующее мгновение он раздавал приказания. Через пару минут два из трех рабочих двигателей были запущены, и граф дал знак сниматься с якоря.
Третий двигатель в левой передней мотогондоле так и не завелся. У оставшегося с ним инженера ничего не получалось.
– Принимайте командование, Лутц! – крикнул граф. – Я займусь мотором.
С этими словами он спустился по трапу.
Заняв его место, Лутц в первую очередь открыл все восемь газовых клапанов, и «Ассегай» так внезапно задрал нос, что всех, кто не успел ухватиться за поручни, бросило на пол. В следующее мгновение полмиллиона кубических футов газа потянули дирижабль вверх.
Атмосферное давление упало столь резко, что стрелка барометра заметалась по шкале. Лутц, страдавший от воспаления пазух, вскрикнул и невольно вскинул руки, закрывая уши. Из лопнувшей барабанной перепонки тонкой струйкой потекла кровь. Скорчившись от боли, он рухнул на колени. Никого из офицеров, кто мог бы заменить командира, на мостике не было. Ева ухватилась за поручни и, кое-как поднявшись, добралась до Лутца прежде, чем он потерял сознание.
– Что нужно делать? – прокричала она.
– Стравить газ… – прохрипел Лутц. – Красные ручки!
Ева ухватилась за рычаги, со всей силой потянула их вниз и услышала, как по главной трубе со свистом устремился газ. Корабль содрогнулся и как бы взбрыкнул, но неконтролируемый подъем перешел в более плавный, и стрелка барометра замедлила бег по кругу.
Граф Отто, поднимавшийся по лестнице из носовой гондолы, успел вцепиться в продольный поручень, рискуя в любой момент улететь в пространство, как камень из пращи. До мостика оставалось несколько футов.
– Правые двигатели! – прокричал он. – Полный вперед!
Ева услышала и не раздумывая выполнила команду. Двигатели взревели, и нос дирижабля пошел по часовой стрелке. Воспользовавшись секундами стабильности, фон Мирбах быстро пробежал по трапу и вскочил в дверь ровно в тот момент, когда «Ассегай» начал разворачиваться в обратную сторону. Добравшись до Евы, он сразу встал к штурвалу. Граф управлял огромной машиной, как норовистой лошадью, но, прежде чем покориться его руке, она выдержала жуткую трепку. Промчавшись под брюхом дирижабля, хамсин оставил его на высоте девять тысяч футов, откуда «Ассегай» и продолжил путь на юг. Схватка с бурей не прошла бесследно: левый передний двигатель висел мертвым грузом, несколько стрингеров оказались сломанными и оболочка местами раздулась. И все же воздушный корабль шел на восьмидесяти узлах, а надежные крепления не дали сместиться грузу.
Впереди виднелся змейкой протянувшийся через пустыню Нил, когда вдруг запищало радио. Граф вздрогнул от неожиданности. Радио молчало с тех пор, как они прошли над Средиземным морем.
– Это наша морская база в Уолфиш-Бей, на юго-западном побережье, – доложил радист. – Запрос на контакт с графом фон Мирбахом. У них для вас срочное, совершенно секретное сообщение.
Граф Отто уступил штурвал первому помощнику командира Томасу Бюлеру, надел наушники и приглушил звук. С минуту он стоял молча, слушая далекий голос, мрачнея и наливаясь гневом. Потом снял наушники и, не говоря ни слова, шагнул к переднему окну. Далеко внизу несла свои воды великая река.
Наконец, вероятно приняв некое нелегкое решение, граф слегка повернул голову в сторону Бюлера и отрывисто бросил:
– Через десять минут соберите всю команду. Пусть все сядут в два ряда, лицом вперед. У меня важное объявление.
С этими словами он промаршировал в крохотную каюту, которую занимали они с Евой.
Когда через десять минут граф вошел в гондолу управления, Ева похолодела от страха – он сменил протез. Вместо пальцев – устрашающего вида булава с торчащими во все стороны шипами. Остальные тоже уставились на необычное оружие, которое Отто и не старался прятать. Пройдя вперед, граф остановился перед ними и медленно провел взглядом по лицам собравшихся. Некоторых трясла нервная дрожь, другие отчаянно потели. Наконец он заговорил, и голос его прозвучал холодно и жестко:
– Господа, на борту предатель. – Граф выдержал паузу и продолжил: – Враг предупрежден о нашей миссии. Им известен наш курс и наш график. Берлин приказывает свернуть операцию.
Стальная рука взлетела вдруг и с грохотом опустилась на штурманский стол. Панель разлетелась в щепки.
– Я не намерен возвращаться. – Он прошел вдоль первого ряда и остановился за спиной у Евы. – Мне известно, кто предатель. – (Внутри у Евы все сжалось от страха, и она лишь усилием воли сохранила самообладание.) – И я не из тех, кто готов простить предательство. Изменник получит урок. – (Ей хотелось вскочить, выбежать на трап, прыгнуть и умереть по-человечески, достойно – все лучше, чем от стального кулака.) Отто погладил ее по голове и прошептал: – Хочешь узнать кто?
Наверное, она бы сорвалась, закричала, бросила в лицо те слова, что давно удерживала в себе. Фон Мирбах убрал руку и пошел дальше. Горькая горячая желчь поднялась к горлу, и Ева стиснула зубы, чтобы ее не вырвало от ужаса.
В конце ряда Отто повернулся и снова пошел к ней. В животе горело, как будто туда закачали кипяток. Шаги остановились. Ева задержала дыхание – граф был у нее за спиной.
Удар! Ева едва не вскрикнула. Звук получился не такой громкий, как когда он расколол штурманский стол. Этот был глухой, чавкающий. И еще она явственно услышала, как треснула кость. Обернулась и увидела, что Хенни Дюран лежит лицом вниз. Стальная рука снова взлетела и опустилась. И еще раз. И еще…
Граф, отдуваясь, выпрямился. На лице алели капли крови.
– Выбросьте этого паршивого пса за борт, – распорядился он уже другим, почти обычным тоном и улыбнулся. – Предают всегда те, кому больше доверяешь. Повторяю, господа, назад пути нет. Мы не можем допустить, чтобы наш груз достался британцам. Если удержим скорость, завтра к полудню будем в Аруше, на германской территории. И самое худшее останется позади.
Граф вышел. Ева закрыла глаза, чтобы не видеть, как двое членов команды берут Хенни за ноги и волокут к трапу. Еще немного – и тело полетело вниз. Она не выдержала и заплакала. Неслышно. Но каждая слезинка жгла глаза, словно укус пчелы.