Потом что-то случилось. Я не заметил, откуда пустили снаряд; увидел только дымную черту над желтыми песками, а в следующий миг сверкнули огненные языки, раздался грохот взрыва, и скала – такая несокрушимая! – будто покачнулась под ногами. Четыре других снаряда ударили выше и ниже амбразур, осыпав нас каменными осколками. Что-то острое чиркнуло меня над бровью, глаз залила кровь, но я успел разглядеть солдат с длинными трубами на плечах. Двое держали такую трубу, и из ее конца, глядевшего на нас, внезапно вылетело пламя. На этот раз били по воротам; не видя их, я услышал взрыв, треск дерева, чей-то предсмертный крик и рев Хайла. Дальнейшее свершилось быстро, с той скоростью, с которой боги посылают смерть: снаряд разорвался в соседней бойнице. Кажется, он был начинен шрапнелью – Пиопи и бойцы у пулеметов рухнули без звука, а вслед за ними упал солдат рядом со мной, прикрывший меня своим телом. Мертвый, пронзенный осколками… Внизу кричали, кто-то со стонами ворочался на полу, в бойницы тянуло едким дымом, и черные следы вновь пятнали небосвод. Я понял, что нам не удержать позицию.
– Все вниз! Отступать в тоннели и не задерживаться в них! Вниз, немху, вниз! И заберите раненых!
Мой голос звучал хрипло, будто глотку мою перебила шрапнель. Еще четыре снаряда ударили в скалу, но пулеметчики – те, что остались в живых, – успели пригнуться. Потом мы ринулись к лестницам. Разбитые ворота лежали на земле, но возведенная за ними баррикада не пострадала и могла прикрыть нас от осколков. У ворот, в груде досок и балок, я заметил неподвижные тела – Пауах, Софра и, кажется, Пенсеба отправились в царство Осириса. Иапет и Нахт тащили Хайла, а попугай, роняя перья, с горестным воплем кружил над ними. Я не разглядел Давида, но вдруг он оказался рядом, обхватил меня, крикнул в самое ухо:
– Кровь, семер! Ты весь в крови! Ты сильно ранен?
– Нет. Помоги другим.
Оттолкнув его, я присел за баррикадой, всматриваясь в проем ворот. Ассиры покинули гряду холмов и приближались к нам за линией неторопливо ползущих машин; стволы пулеметов и трубы на плечах солдат смотрели на наше убежище. Я заметил, что несколько труб валяются на барханах, – очевидно, это оружие годилось лишь на один-единственный выстрел. Сколько еще снарядов было у них?.. Я насчитал четырнадцать или пятнадцать разрывов. Возможно, остался еще десяток или два, но это значения не имело, если они соберутся всей массой на площадке и в пещере. У вас свои секреты, у нас – свои, подумал я, представив загадочный ящик за стальными дверями. Отступить бы только без потерь…
Вспомнив про убитых воинов и гибель Пиопи, я стиснул зубы. Горе меня не терзало, ибо в нашем ремесле смерть идет за человеком по пятам. Я мог хвалить свою предусмотрительность – здесь, на галерее и в пещере, было пятьдесят солдат, а остальные – в трех тоннелях и в бункере владыки. Не столь уж многих я потерял, чтобы наше отступление казалось естественным… Таков закон войны, и он безжалостнее всех судов и приговоров фараона: за все приходится платить, а плата – человеческие жизни.
Если бы Пиопи пригнулся… если б Пауах отошел от ворот… если бы Софра и Пенсеба укрылись за скалой… Я знал, что это ничего не изменит, – им улыбнулась бы удача, но погибли бы другие. Возможно, Давид с Иапетом, возможно, Нахт или Хайло…
– Чезу! – позвали из среднего коридора. – Чезу, мы ждем тебя!
Ассиры затопили площадку, в проем ворот въехала машина, и, прикрываясь за ней, внутрь скользнули солдаты с трубами. Я пополз к заграждению перед тоннелем, протиснулся в узкую щель – Давид и Амени подхватили меня, а Тутанхамон вытер глазницу и щеку мокрым лоскутом. Позади грохотали башмаки, лязгало оружие, гудели моторы машин, и голосами, похожими на собачий лай, перекликались солдаты.
– В нижнюю камеру! – прохрипел я, подтолкнув Тутанхамона. Мы понеслись по коридору; Давид и Амени почти несли пожилого лекаря. За нашими спинами грохнул взрыв, разнесший баррикаду. Жаркая волна опалила затылок, в ушах зазвенело, и на мгновение мне почудилось, что туника на плечах горит. Я перешагнул порог, увидел Хоремджета – его рука лежала на рубильнике, увидел Пианхи, Левкиппа и двух солдат, стоявших у двери. Глядел я на них правым глазом – левый снова заливала кровь.
– Все здесь?
– Да, чезу. Все, хвала богам.
Кто это сказал?.. Пианхи или Левкипп?.. Или Хоремджет?.. Звон в ушах не прекращался.
– Закрывай!
Солдаты навалились на дверь, щелкнули запоры, и я кивнул Хоремджету:
– Во имя Амона!.. Рубильник!.. Вниз!..
Мы не услышали взрывов – дверь была слишком толстой, слишком массивной. Тянулось время, но снаружи никто не ломился, никто не стучал по стальной поверхности прикладом, не пинал ногами дверь, не подвешивал гранат к замкам в форме звериных головок. Выходит, там, наверху, забыли про фараона и тайное его убежище – прочно забыли, навсегда.
Прошла ночь, миновал день. Вечером мы вышли из убежища. Тоннели, пещера и площадка перед ней были завалены трупами до самых дюн. Сотни мертвецов лежали в разнообразных позах, кого и как застала погибель, но предсмертный жест был одинаков: держались за горло или грудь, словно всем им не хватило воздуха. Лица ассиров посинели, рты казались черными ямами, на губах и в ноздрях запеклась кровавая пена. От них тянуло чем-то едким и кислым, и эта вонь была особенно заметна у воронок, в которых валялись синие бочки с выбитыми взрывом днищами. «Дыхание Сета» пахло иначе, пахло горечью. Этот яд был другим, более быстрым и страшным – то ли сжигал легкие, то ли вел к параличу.
Я велел забросать бочки песком. Инстинкт подсказывал мне, что это оружие, коль его использовали, не разбирает своих и чужих, и находиться рядом с ним опасно. День и ночь – минимальный срок, но, похоже, ядовитый газ, умертвивший ассиров, еще держался в воздухе – глаза у нас слезились, и сухой кашель раздирал грудь. Я сделал то, что полагалось сделать, – повел людей с этого гнусного кладбища в Темеху.
В распадке меж дюн мы наткнулись на машину командира. Волна газа докатилась и сюда, убив водителя, двух офицеров-штурмхерцев и человека зрелых лет в генеральской форме – крылатый бык на его тунике был окружен пучками молний, символом власти. Ашшур-нацир-ахи – а это, несомненно, был он – лежал на спине с искаженным яростью лицом, будто гневался на богов, отнявших у него победу, и не мог поверить, что умирает.
В трех шагах от него скорчился мертвый Гимиль-Нинурта. Странно, но он был спокоен и не сжимал горло пальцами; глядел на меня безмятежно и будто говорил: что обещано, чезу, то исполнено.
Мы окружили его – Хоремджет и Левкипп, Тутанхамон, Давид, Пианхи и другие. Хайло, раненный в голову, присел на корточки – ноги его держали плохо. Кенамун, воздев руки к небесам, беззвучно шевелил губами, читал заупокойную молитву, Нахт, так же молча, вторил ему. Тень легла на лицо Рени; должно быть, он хотел что-то сказать, но лишь хрип вырвался из горла.
Сказал Левкипп:
– Ему не удалось убежать. Бык Ашшура держал его при себе.
– Он умер как подобает воину, – произнес Пианхи, но Хоремджет покачал головой:
– Он не был воином. Он умер как благородный муж.
– Как человек чести, – добавил Тутанхамон.
– Если чезу позволит… – начал Давид.
– …мы его похороним, – продолжил Левкипп.
– И воздадим ему почести, – молвил Кенамун. – Кто знаком с погребальным обрядом ассиров? Мумий они не делают… Может быть, сжигают мертвых?
– Он не ассир, он – вавилонянин, – напомнил Хоремджет. – У них хоронят в земле. В особых местах, посвященных богу смерти.
– Мы – в Стране Запада, где царствует Осирис, справедливый и милосердный судья умерших, – сказал Тутанхамон, наш лекарь и жрец. – Здесь его земли, и любое место подходит для погребения.
Я согласно кивнул.
– Копайте яму! И пусть она будет глубока, чтобы буря не мешала ему спать, а сметающий пески ветер не добрался до его тела.
Когда могила была готова, мы опустили в нее Гимиль-Нинурту. Хоть был он в черной тунике СС, но ни к Ассирии, ни к воинству ее не относился; он был шуррукин, египтолог, наставник Вавилонской Академии. Он был наш, ибо сердце его принадлежало Та-Кем. Пусть не в гробнице он упокоился и не в долине Хапи, но все же в нашей земле, и Кенамун с Тутанхамоном пропели над ним заупокойные гимны.
А потом мы подняли оружие и дали залп в темнеющее небо.
Глава 12Цезария
Серые каменные стены, серые башни, рвы глубиной в три человеческих роста, опускные решетки, перекрывающие врата, редуты с пушечными батареями и всюду золотые орлы – на зубчатых стенах, на знаменах, над воротами и бойницами… Солдаты в круглых касках, большей частью нумидийцы и ливийцы, но с выправкой легионеров – шагают стройными рядами, тянут носок до колена, и перед каждой центурией – орел на древке… Посередине крепости квадратный плац, называемый преторием, с юга – дом прокуратора, на севере, ближе к римским родным палестинам – святилище Юпитера, с двух других сторон – казармы и жилища воинских чинов…
Это Цезария. Все строго и сурово, все вылизано до блеска, надраено и начищено. Римляне – люди особой формации: обстоятельные, приверженные великим идеям и собственному образу жизни. Еще очень деловые – у таких пиастр меж пальцев не проскочит. Тем более господство над миром – или хотя бы над его западной половиной.
Пестрые улицы, что тянутся от крепостных стен, многоэтажные дома, дворцы и виллы богачей, кабаки и харчевни, лупанары, где сириянки пляшут голыми, где можно купить любую женщину – из Палестины, из Та-Кем, из Вавилона или Греции, даже кушитку, коль придет такая блажь… Гавань, полная судов, склады, лавки и таверны, вино и пиво, жареная рыба, мясо на вертеле, звон чаш, стук кружек… Торговцы, потаскухи, разносчики, менялы, смуглые хищные мореходы, то ли контрабандисты, то ли пираты…
Это тоже Цезария, другая ее часть. Она окружает цитадель широким полукольцом; город, выросший у крепости, и главный человек здесь солдат. Разумеется, солдат с деньгами – кому нужен воин, прокутивший жалованье? Римляне терпят эту вторую Цезарию, ибо они, как я сказал, люди деловые. А деловой человек не станет нарушать круговорот серебра: из сундуков прокуратора – в солдатские карманы, из карманов – в руки кабатчиков и шлюх, а от них, в виде непременной дани, снова в казенный сундук. Но не все, не все; кто заботится о благе государства, тот и себя не забывает. Иначе какой же он деловой?