— Во дает! — восхитился Сидоров. — Наш человек.
— Был ваш, — поправил его Левит. — Так вот. Спотыкаясь о белые мраморные могильные плиты самого дорогого в мире кладбища, он таки добрался до оврага, как-то перескочил целым и невредимым автомобильную трассу и стал карабкаться вверх по склону к Золотым воротам.
Сидоров слушал, затаив дыхание.
— Полицейские окружили его уже у самых ворот в тот момент, когда он пытался своим молотком пробить дыру в стене. И отвезли в участок. Когда вызвали меня, я, конечно, первым делом спросил, кто он такой. И знаешь, Сидоров, что он ответил? Я посланник, — ответил он. — Я сюда буду посланный. Кем посланный? Какой разведкой? Что за задание? Я правильно спросил?
— Что за вопрос? Все бы так спросили.
— А он, вместо того чтобы отвечать, стал буйный, как опять-таки шторм на море. Он стал угрожать полицейским, кричал, что разобьет молотком зеркало и тогда уже никто, нигде и никогда не будет отражаться. В первую очередь — полицейские. И тогда настанет полный и окончательный конец света.
Левит вздохнул, разлил водку, а когда выпили, продолжил:
— Мы, конечно, посмеялись. Что нам это зеркало? Что, уже в стране дефицит зеркал? Но сам экземпляр интересный.
Не узнать в этом красочном портрете Ипсиланти не мог даже Сидоров, хоть он никогда его не видел, а ориентировался по устному описанию. Поэтому, не удержавшись, он воскликнул:
— Ипсиланти! Это точно он!
— Я не знаю, кто такой Ипсиланти, — отреагировал Левит, — но паспорт у этого сумасшедшего был на имя некоего Гурвица. Выяснилось, что он из новых репатриантов. Алим хадаш, как здесь говорят.
Так ситуация и разъяснилась. Правда, хотелось бы отметить вот что: когда дело получило огласку, все представители местных религий, включая православных, католиков, мусульман и, естественно, иудеев, как сговорились. Позабыв все вековые разногласия, они дружно потребовали этого сумасшедшего упечь за решетку. И надолго упечь. Желательно, навсегда. Или отправить туда, куда известный пророк Амос баранов не гонял. И приставить к нему усиленную охрану. Что их так возбудило, что заставило всех разом отвлечься от молитв и дел небесных, — даже трудно представить. Мало ли сумасшедших бродит по иерусалимским холмам? Активное солнце, как говорится, не способствует. Или, наоборот, способствует. Так что же, всех сажать?
Но полицейские власти оказались более гуманными, чем религиозные, и отправили его на излечение в местный дом скорби. Там ему инкриминировали что-то вроде маниакально-депрессивного психоза или биполярного синдрома, что, в общем, одно и то же. Но при этом предоставили все удобства бытия, а квалифицированный медперсонал отнесся к неудавшемуся шпиону со всем подобающим вниманием.
Второе дело закончилось менее успешно, хотя начало выдалось многообещающим. Речь, естественно, о начальнике отдела по борьбе с исчезновениями полковнике Иванове. Вышестоящие органы пошли на принцип, потому что утеря полковника бросала громадную тень на мундир. К тому же исчез не кто-нибудь — исчез целый полковник. Или, точнее говоря, полный полковник. Человек, имевший доступ и владевший секретами. Причем, исчез вместе с папкой, в которой были все ценные материалы по делу Савченко и личное дело самого Иванова. Даже фотографии не осталось. Поэтому на поиски была спущена целая бригада из трех человек во главе с майором Дроботом.
В первую очередь опытные сотрудники запросили кассы аэропортов и железнодорожных вокзалов, желая выяснить, не приобретал ли Иванов какого-нибудь билета. Оказалось, приобретал. С тех пор как полковник исчез, билеты только в московских кассах приобрели в общей сложности восемьсот шестьдесят семь Ивановых, двадцать Иванцовых, пятнадцать Иванушкиных, два Иванченко и даже один Иванидзе.
Пришлось срочно делать фоторобот и сузить круг поисков до определенной даты и примерного времени. Что было не так уж и трудно, если учесть, что еще днем Иванов в полном мундире, как и положено, присутствовал на совещании в вышестоящем органе, а уже утром его не могли найти ни в мундире, ни без мундира. Как и следовало ожидать, хитроумный план сработал. Кассирша на Ярославском вокзале немедленно опознала фоторобот и, покопавшись в компьютере, доложила, что искомый Иванов брал билет до Архангельска.
В Архангельске было проще. Во-первых, Архангельск насчитывал гораздо меньше Ивановых, чем транзитная Москва. А во-вторых, посовещавшись, оперативная группа пришла к выводу, что из Архангельска уже и ехать некуда — только плыть. И вывод этот немедленно подтвердился в порту, где были опознаны и сам фоторобот, бравший билет на теплоход до Большого Соловецкого острова, и торчавшая у него под мышкой папка красного цвета. В общем, круг поисков сужался прямо на глазах. На Соловках Иванова и его полковничий мундир разве что только куры не разглядели. Потому что подслеповаты. Как сообщили обретавшиеся вокруг монастырской стены бичи и бродяги, человек в мундире наотрез отказался с ними выпить, хотя и было предложено. Побрезговал. И отправился тайгой к северному мысу Ребалда, откуда рукой подать до Анзера-острова — через пролив. И точно: куковавший на мысе мужичонка, владелец карбаса, признался, что перевез полковника на Анзер-остров всего за бутылку спирта. Лишнего не брал.
— Ты, бугор, сам рассуди, — объяснил мужичонка майору, — нам бензин тоже задаром не дают. А бутылка спирта идет за пять, а если кому нутро горит, тогда и за десять литров бензина. Вот и думай. Мне что полковник, что маршал — без разницы. Плати — повезу. А там — хоть как.
— На Анзер-то его чего понесло? — допытывался Дробот, которому не очень-то и хотелось переправляться через пролив.
— Кто ж знает? Говорил, в монастырь ему надо. Я разъясняю, что монастырь там женский. Был. А сегодня и вовсе никакого нету, все порушено. Да и шторма того и гляди начнутся. Здесь шторма знаешь как начинаются? Вот нету его — и сразу есть.
— А он что?
— А он говорит, давай, вези. Не в монастырь — так на Голгофу пойду. Есть там гора с церквушкой порушенной. Голгофа называется. В общем, считай, паломничать пошел.
На острове Анзерском, как дошли до монастыря, сразу поняли, что жить тут нельзя — одни стены. Да и те ободранные. Двинулись дальше, к Банному озеру и Голгофе. У озера тоже следов не отыскали. Полезли в гору, к церкви — нету. Обошли ее раз, другой — хоть бы погон какой или звездочка с погона. Так нет. Полностью исчез. Гора Голгофа есть, церквушка, хоть и разрушенная, тоже есть, а полковника нет. А оторопь-то берет. Не абы что — Голгофа. Тут уж веруй или не веруй, а Голгофа — она Голгофа и есть.
И тут Дробот заметил, как невдалеке от церкви, на пеньке, что-то краснеет. Подбежал — папка. Та самая. Красная. Открыл — точно. С документами по делу. Папка есть, а Иванова нет. Аж передернуло от ужаса и благодати.
— Надо же, взошел! — выдохнул майор и перекрестился. — Святой был человек.
В общем, помаленьку все улеглось. Не то чтобы совсем, конечно, но постепенно привыкли. Человек — он, известное дело, ко всему привыкает. А наш человек — в особенности. Ну, да, время от времени кто-нибудь исчезал. Иногда сразу целые коллективы и организации. Так то не всех пока касалось. Во-первых. А во-вторых, как говорится, свято место пусто не бывает. На место исчезнувших приходили другие, занимали их должности и даже становились похожи на предшественников. Да, неожиданно возникали пожары и сгорали до основания, например, ночные клубы или банки, или страшно сказать — отделения милиции. Один раз вообще чуть вся страна не сгорела, но, слава богу, пошли дожди и кое-что уцелело.
Правда, с некоторых пор заговорили о том, что ухудшается, дескать, демографическая ситуация. Народу исчезает больше, чем нарождается. Приняли по этому поводу целую программу, понавыпускали специальных таблеток, в общем, можно сказать, действовали по наводке незабвенной Виктории Фибиргасовой, ставшей впоследствии Валентиной Мындриковой, а в конечном итоге исчезнувшей вместе с одной из пятничных газет. Именно она, напомним, первой подняла вопрос о сексуальном поведении нынешних мужчин, игнорирующих не только современные медикаментозные средства, но и самих женщин, и наносящих тем самым вред коллективному бессознательному.
Надо сказать, что если что и процветало в стране, так это именно коллективное бессознательное. И наоборот: все, что хоть как-то было связано с сознанием, медленно, но верно затухало. И никакие таблетки не помогали. Поначалу ученые сильно ломали головы, пытаясь разгадать направление процесса. Открыли несколько институтов, целенаправленно разрабатывавших национальную идею. Специальная лаборатория исследовала особенности национального духа. Выпустили несколько сотен книг о смысле жизни и проблемах повышения самосознания. Ничего не помогало. Да и какое, скажите на милость, может быть самосознание при отсутствии сознания? В конце концов, ученые бросили свою затею, осознав-таки, что они сами являются частью того же процесса, что и остальные. А поэтому что-нибудь придумать — не в их власти.
Но самой власти нужно отдать должное. Она старалась. Она призывала. Она показывала пример. Она добросовестно пыталась переписать сценарий и даже что-нибудь построить взамен исчезнувшего. Но злой рок преследовал строителей. Из-под их рук неизменно вырастало нечто крикливое и бесполезное, как петух Рабиновича.
Бог ты мой! Ну кто из нас, скажите на милость, не мечтал о покое? Кто из нас не мечтал хотя бы иногда выпасть из времени, забиться в щель, притаившуюся между прошлым и будущим, переждать, спрятаться куда-нибудь туда, где не было, никого не было, ничего не было? А даже если и было — все равно не было.
Тем более что и выбирать было не из чего. Да и не хотелось больше ничего выбирать.
Я был один. Людей не было, были только яблоки. Да и те давно опали с обессиленных веток и, аккуратно собранные, выглядывали гроздьями зрачков из корзин. Костры из листьев залило сентябрем. Да вот зима только на этот раз странная выдалась — почти совсем бесснежная. Новый год миновал, потом Рождество, а там и сам январь, но все без снега. Мороз — за двадцать. Но без снега. Сад мой промерз насквозь. Вода в бочке стала как каменная, вместе с ряской замерзла. Яблони индевели, а осины в соседнем лесу так скрипели на морозном ветру, будто и не осины вовсе, а табун лошадей, с ржанием несущийся к водопою. Не зима — один больной нерв.