Он быстро огляделся — болото! Зеленая с черными разводьями трясина, зловеще поблескивая сквозь редкое мелколесье, обступила его со всех сторон. Как он забрался сюда на ночь глядя? Однако раздумывать было некогда. Ноги уже по щиколотку засосало в липкую жижу. Он прыгнул на первую попавшуюся кочку. Но та сразу ушла под воду. Он махнул дальше, в сторону, потом в другую, наконец уцепился за тонкую елочку, одиноко торчащую в жесткой осоке.
Здесь земля была крепче. Но дальше, впереди и вправо, блестели целые окна воды. Сплошная трясина лежала и за спиной. Лишь влево, чуть сзади угадывалась полоса сухого кочкарника и виднелось несколько крупных деревьев. С этой стороны он, видно, и пришел, больше неоткуда.
Максим осторожно ступил на первую кочку — держит. И дальше тоже. Он облегченно вздохнул, пошел быстрее, почти побежал — и вдруг снова уперся в страшное черное разводье.
Между тем заметно стемнело. А что, если кочкарник завел его дальше, в глубь болота? Максим поспешно вернулся к елочке. Постарался спокойно осмотреться. Вот еще направление, где как будто нет черных окон. Он двинулся туда, обогнул две подозрительные мочажины, перебрался через поросшее осокой разводье и вдруг по пояс провалился в вонючую жижу. Тело свело от ледяной воды, на миг остановилось дыхание. Рванувшись что было сил, Максим ухватился за ближайшую кочку, сел на нее верхом. А дальше? Куда двинуться дальше? В лесу уже почти ничего не видно. Максим до боли напряг глаза, чтобы найти спасительную елочку, и вдруг с ужасом почувствовал, что земля медленно оседает под ним.
Он лег на живот, широко раскинул руки. Неужели конец?.. Но тут нестерпимо зачесалось где-то за ухом, и тихий протяжный звон пронесся в темноте. Что это? Откуда? Максим быстро потерся виском о плечо и замер, чутко вслушиваясь в шорохи ночи.
Звон не повторялся.
Но вдруг потянуло ветром. Он сухо прошумел осокой, зарябил черную воду, и знакомый горьковатый аромат ворвался в запах болотной гнили. Максим вздрогнул. Или это показалось? Он жадно втянул носом воздух. Нет, ничего. А холодная вода уже сомкнулась над спиной, начала подниматься к плечам. Все выше, выше… Ноги сковало судорогой. От страха замутилось сознание. Максим напрягся, как струна.
Но стоило подуть ветру, как снова запахло цветами. Максим осторожно повернул голову, поднял лицо от воды. Однако теперь уже и без всякого ветра можно было ощущать, как с той стороны, где закатилось солнце, ритмично, как шум прибоя, набегали и гасли волны тончайшего запаха.
Максим с надеждой всматривался в сгустившуюся тьму. Но все кругом было абсолютно тихо. Лишь крупные пузыри болотного газа вздувались и лопались у самого лица да гулко, как в пустом лукошке, стучала кровь в висках. А дивный аромат неведомых цветов все плыл и плыл над вонючим болотом и будто звал Максима туда, где давно уже погас последний луч зари и взошла яркая холодная Венера. Тогда Максим решился. Не меняя положения рук, он подтянул под себя ноги и медленно, извиваясь всем телом, пополз в ту сторону, откуда доносился необыкновенный запах.
Время будто остановилось. Казалось, целая вечность прошла с тех пор, как черная ночь окончательно вдавила его в трясину и он начал сантиметр за сантиметром высвобождаться из ее цепких объятий. Но вот и первая сухая кочка. Он осторожно взобрался на нее, передохнул. Пополз дальше. Снова кочка. И снова держит. Дальше, дальше… А вот и целый островок твердой земли. Да нет, не островок. Кругом теснятся уже сплошные заросли ельника. Неужели выкарабкался?..
Максим попробовал подняться. Сделал несколько шагов, перелез через небольшой завал, выбрался к невидимому в темноте пригорку. Кругом угадывалась сухая, усыпанная хвоей земля. Все! Он прислонился к мшистому стволу и закрыл глаза. Несколько мгновений не хотелось ни двигаться, ни думать, только наслаждаться этим покоем лесной чащи.
Но осенний холод не давал стоять ни минуты. Максим вышел на открытую прогалину. Где теперь кордон? Он взглянул на небо. Морозным инеем блестела стежка Млечного пути. Ниже, над самой кромкой леса привычно склонился большой ковш Медведицы. Серебряным глазком подмигивала над ним Полярная звезда. А дальше, почти в зените, сияла, затмевая созвездия, большая голубая звезда… А запах?
Максим глубоко вдохнул ночной воздух. Запаха словно не бывало. В лесу, как обычно, пахло прелью, хвоей, грибами. Чудеса да и только! Он отер грязь с лица, вылил воду из ботинок. Но ведь если бы не этот запах…
К кордону он вышел только за полночь. Не доходя до дома, свернул к огородам, хотел сбросить в бане мокрую одежду, смыть болотную грязь. Но от ворот к нему метнулась темная человеческая фигура:
— Живо-о-ой! — горячие руки Марины обвились вокруг шеи, мокрое от слез лицо прижалось к щеке. — Живой, господи! — повторяла она, не переставая всхлипывать. — А я уж и не чаяла…
— Постой, Маринка, подожди! Видишь, я весь в тине.
— Тонул? — она еще крепче прижалась к нему. — Тонул! Так я и знала. Сердцем чуяла, забредешь в это проклятое болото. Места себе не находила.
Он попытался освободиться от ее рук:
— Ну уж и тонул! Поплутал немного, провалился раз… — он видел блестевшие во тьме глаза Марины, чувствовал ее прерывистое дыхание, тепло ее рук и губ и… ни на секунду не мог отвлечься от мысли о той, которая, конечно же, имела какое-то отношение к событиям этой ночи и, может быть, была даже где-то здесь рядом, совсем неподалеку от кордона…
А на следующее утро он прежде всего зашел к Степану. Против всякого ожидания, тот встретил его приветливо, терпеливо выслушал сбивчивые объяснения Максима, почему-то грустно улыбнулся:
— Да, было дело, наслушался я бабьих сказок, пошел клад искать. Много с тех пор воды утекло, а до сих пор совестно людям в глаза смотреть. Тут тебе, поди, наговорили, невесть что я нашел. А всего и попалось — небольшой камешек. Стоящий был, видно, раньше камень, да пожар его подпортил. Снаружи вроде бы и ничего, а внутри, как есть, одни трещины. Приёмщик в ювелирторге, как увидел его, больно хвалил, потом глянул в стеклышко, чуть стукнул молоточком — он и вдребезги. Вот и весь клад Малея, — Степан тяжело вздохнул и полез в карман за кисетом. — А крестик — нет, не попадался. Хотя знаю точно: был он, крестик — мой тесть сам его видел.
Прямо от Степана Максим еще до школы забежал на базу к геологам. Надо было обязательно рассказать о камне Петру Андреевичу. Едва ли это был обыкновенный самоцвет. Да и само пепелище, которое оказалось так близко от кордона, не могло не заинтересовать Крайнова. Однако на базе его не было. В конторе сидели два техника и молча курили, не глядя друг на друга. Максим поздоровался:
— А Петр Андреевич… Не знаете, где он?
— Улетел Петр Андреевич.
— Надолго?
— Может, и навсегда.
— Как навсегда? Что случилось?
Ребята ответили не сразу.
— Плохи дела у Петра Андреевича, — сказал наконец один из них. — Ты ведь знаешь, он сильно болел. А вчера вечером… В общем, увезли его в город, сделают, наверное, операцию. А при такой болезни операция, сам знаешь…
— Как же это, так сразу? — ‘Максим присел на краешек стула, не зная, что еще сказать, не в силах уйти. Только сейчас он понял, как дорог ему этот человек.
Несколько минут прошло в молчании.
— А ты опять что-нибудь откопал? — спросил техник.
— Нет, я хотел только спросить, есть ли такой камень» у которого цвет меняется от дня к вечеру.
— Есть такой камень — александрит, — сказал техник. Сказал, как отрезал. Да Максим и сам уж понял, как не ко времени был его вопрос. Он встал и пошел к двери.
— Постой! Вроде Петр Андреевич тебе какое-то письмо оставил.
— Письмо?
— Да, — техник порылся на столе. — Вот возьми.
— Спасибо. — Максим поспешно разорвал конверт. В нем оказался еще один пакет, на котором вместо адреса значилось:
«Максим! Может статься, мы больше не увидимся. Но если ты не забудешь мой совет, не потеряешь интереса к тому делу, о котором мы говорили, то вскрой этот пакет. Однако не раньше, чем закончишь институт и лишь в том случае, если займешься этим делом. Иначе просто сожги его.
Крайнов.»
Максим вышел на улицу. Там валил густой, мокрый снег Он сунул письмо в карман:
— Нет, Петр Андреевич, я не забуду вашего совета. И даю самое торжественное слово — разгадаю тайну обрывов!
7
Он стоял, точно вонзясь в небо, этот останец кварцита, поднявшийся на высоту двадцатиэтажного дома. Все в Отрадном называли его Зуб Шайтана. И действительно, скала напоминала клык зверя. Узкая, гладкая, с белой, как снег, поверхностью и острой верхушкой, чуть запрокинутой на север, она будто вспарывала заросли кедровника, сплошь покрывшие сопку над Студеной. Гора считалась неприступной. И может быть, именно поэтому Максим решил подняться на скалу. Очень уж хотелось осадить бахвалистого Димку и показать Марине, что и он, Максим, кое на что способен.
А все началось с пустяка. На первое мая они всем классом отправились в лес, на сопку, забрели чуть не к самой вершине, бегали там за бурундуками, пугали белок, потом расселись на кучах сухого валежника, на пригреве, и, как это не раз бывало, заговорили о Зубе Шайтана.
Кто-то из ребят прослышал от стариков, будто лет пятнадцать назад гостил в Отрадном городской парень. Был он спортсмен, альпинист и решил покорить никому не дававшуюся скалу. Смельчак забрался на самую вершину Зуба, хотел даже пристроить там какой-то знак, но вдруг увидел такое, что чуть не умер от страха. Спустился вниз — а голова седая. И слова больше от него никто не слышал. Так и уехал обратно в город.
Рассказчику верили и не верили, больше сходились на том, что все это сплошная брехня. А Марина сказала:
— А все-таки, бывают же настоящие ребята! Не то, что у нас тут…
— Да-а, это вам не Лысую гриву перелезть, — не преминул съязвить Димка. — Но будь у меня ноги здоровы, я бы давно забрался на Зуб. Можно его одолеть, я знаю.
Максим ничего тогда не сказал, вида не подал, что Димка бросил камешек в его огород. Однако дал себе слово непременно подняться на скалу.