9
В институтском общежитии Максим оказался в одной комнате с третьекурсниками-палеонтологами. Ребята они были интересные, начитанные. По вечерам к ним часто приходили друзья-биологи, и они часами спорили — о путях развития жизни на Земле, о главных направлениях и законах эволюции, о новейших открытиях в молекулярной генетике.
Многого в этих спорах Максим не понимал, о многом вообще слышал впервые. Но ребята охотно посвящали его во все тонкости. И, незаметно для себя, он также увлекся наукой о вымерших животных, тем более, что это была одна из тех наук, заняться которыми советовал еще Крайнов.
Естественно поэтому, что и первым институтским другом Максима стал его сосед по койке, староста палеонтологического кружка Миша Глебов. Он сразу взял «зеленого» первокурсника под защиту своего авторитета, а вскоре затащил и на заседание кружка.
Здесь Максиму понравилось с самого начала. Тон в кружке задавали те самые ребята, которые собирались у них в комнате. Но теперь нить их споров умело направлялась и поддерживалась доцентом Стоговым, совсем еще молодым ученым, но с такой эрудицией и знаниями, что студенты почитали его, как бога. Стогов быстро обратил внимание на нового члена кружка, и уже к концу семестра Максим получил тему для доклада — «Филогения лошади в свете палеонтологических данных».
К докладу Максим готовился тщательно. Проштудировал всю рекомендованную Стоговым литературу, перерыл фонды музея и открыл для себя картину поистине удивительную. Оказывается, предком лошади, жившим более шестидесяти миллионов лет назад, был некий эогиппус, животное величиной с кошку с короткими трехпалыми ногами и плоской мордой. На лошадь оно походило не больше, чем моська на Слона. Но, поместив между этим эогиппусом и современной лошадью все известные палеонтологам промежуточные формы, Максим получил как бы сплошную лесенку, каждая ступень которой отличалась от соседней лишь самыми незначительными деталями.
Тогда и возникла мысль построить такую же лесенку для человека. В памяти, правда, были еще свежи беседы с Крайновым. Но, может быть, тот просто не знал всех достижений палеонтологии? Уж если для лошади получены столь поразительные данные, то какой материал, должно быть, накоплен по филогении человека. С неделю Максим не вылезал из библиотеки, прочел все, что смог найти по вопросу о наших предках. Потом поделился своими мыслями с Михаилом. Но тот сразу умерил его пыл:
— С человеком хуже. Слишком мало ископаемых остатков. И вообще, строго говоря, это уже сфера деятельности не палеонтологов. А ты вот что… Есть тут один парень с отделения бионики, Антон Платов. Так он уж сколько лет этим вопросом занимается. Только… Как бы это тебе сказать?
— А что?
— Да больно он того… Нигилист какой-то. Ни авторитетов для него не существует, ни общепринятых представлений. Все надо самому проверить, пощупать. Все известные теории готов вверх ногами перевернуть. А уж спорить с ним… Лучше не связывайся. Но в общем — голова!
— Он что же, филогению человека построил?
— Не то чтобы построил. Не так это просто — нашу родословную раскопать. Но во всем, что касается антропогенеза, у нас тут, пожалуй, никто с ним не потягается. Сам Стогов его в аспирантуру звал. Только теперь они, как кошка с собакой. Из-за астия.
— Из-за астия?!
— Нуда. Он, понимаешь, выступил у нас в кружке. И заявил, что по имеющимся у него представлениям — как это тебе нравится: «по имеющимся у него представлениям»? — человек жил еще в астийское время. И не где-нибудь, а у нас, в Сибири.
— Так это здорово, Мишка, просто здорово! — обрадованно закричал Максим.
— Стой ты — здорово! Здоровее некуда. Стогов его, понятно, к стенке: какие, дескать, у тебя доказательства? А он свое: а какие, говорит, доказательства, что в астийское время людей не было? Ну, дальше — больше. Такая перепалка началась, только держись!
— Слушай, Михаил, познакомь меня с ним.
— Хоть сейчас. Это над нами, на пятом этаже. Пойдем!
Друзья вышли на лестницу.
— Миша, а ты не знаешь, что за растительность была в астийское время? — спросил Максим. — Не росли тогда цветы, меняющие окраску?
— Как — меняющие окраску?
— Ну, скажем, с зеленой на красную, синюю и обратно.
— Что за фантазия пришла тебе в голову? Таких цветов не было нигде и никогда.
— Были, я знаю! — возразил Максим с жаром.
— Ты что, видел их?
— Видел, Мишка, видел! Также точно, как вот… — он вдруг остановился и замолчал на полуслове. Сверху, навстречу им спускалась по лестнице… она, та самая таинственная незнакомка, с которой он встретился на озере, из рук которой получил диковинный цветок.
Это было настолько невероятно, что Максим дважды протер глаза, чтобы удостовериться в своей ошибке. Но девушка подходила все ближе, ближе… И у него не осталось никаких сомнений: перед ним снова была астийская Нефертити — те же огромные искристо-зеленые глаза, тот же стремительный разлет бровей, строгая линия носа, те же волосы цвета меди, правда, собранные теперь в две толстые косы. Максим почувствовал, как все у него похолодело от волнения. Что это, снова галлюцинация? Он быстро взглянул на Михаила. Но тот как ни в чем не бывало отступил на полшага, давая дорогу девушке, и даже поздоровался с ней, поспешно одернув свой щегольской пиджак. Она тоже кивнула ему, просто, как давнему знакомому, не обратив ни малейшего внимания на Максима. А он прижался к перилам да так и застыл без движения.
— Ты чего это, как рыба в садке? — удивился Михаил, когда девушка скрылась из вида.
— Так это же… Ты знаешь, кто это?
— Еще бы не знать! Ларочка Эри, профессорская дочка.
— Как — профессорская дочка?
— Очень просто. Дочь Эдуарда Павловича, того самого, что вам математику читает.
— Не может быть!
— Почему не может быть? Она уже второй год у нас на радиотехническом. Первая красавица, можно сказать, в институте. Только… Слишком много туману вокруг нее.
— Как туману? — насторожился Максим.
— Ну, ты же знаешь этого Эри: настоящий доктор Фауст Да и сама она — словно «женщина в белом». А уж задается, скажу тебе! Только меня этим не возьмешь. Каждая красивая женщина, как говорят французы…
— Не надо, Михаил!
— Что не надо?
— Не надо пижонить. Я видел, как ты с ней поздоровался.
— А, чёрт глазастый] Ничего от тебя не скроется. Ну так знай, она у меня вот где сидит! — он ткнул себя кулаком в грудь. — И злюсь я на нее и кляну на чем свет стоит, а если, скажем, случилось бы с ней что-нибудь, ну, обидел бы ее кто или еще что такое, так я жизни бы не пожалел… В общем, сам понимаешь. И хватит об этом! Пошли к Платову.
Дипломант-бионик Антон Платов был прямой противоположностью веселому, словоохотливому, никогда не унывающему Михаилу. Друзья нашли его в самом дальнем углу дипломной комнаты, за шкафами, где он сидел один над грудой чертежей и в ответ на шумное приветствие Глебова сказал тихо, не поднимая головы:
— Привет. Что скажешь?
Максим с интересом рассматривал непримиримого «нигилиста». Антон был высок, широкоплеч, с большими сильными руками и очень крупными неправильными чертами лица. И тем не менее было в нем что-то удивительно располагающее. Глаза — догадался Максим. Глаза у Антона были голубыми, почти синими и светились какой-то особенной застенчивой добротой.
Глебов подтолкнул Максима к столу:
— Да вот, познакомься, — еще один любитель родословной человечества. И тоже бредит астием.
— Астием? — Антон быстро взглянул на Максима. — Чем же вас привлек астий?
— Астий — это так, к слову. А о предках человека мне, действительно, хотелось бы потолковать.
— А что вы уже читали, что знаете о происхождении человека?
— Знаю мало. Не больше, во всяком случае, чем любой «средний» первокурсник. Ну, а читал… Читал все, что попадалось под руку, все, что мог найти, — Максим перечислил несколько книг и статей по антропологии, коротко передал их содержание.
Антон усмехнулся:
— Это, конечно, примитив. Но… — он подождал, пока вышел из комнаты Глебов, и сказал — Вообще-то я дал слово не говорить на эту тему с зубрилами-начётчиками, которым всегда всё ясно и у которых все по полочкам разложено, — он кивнул на дверь, только что закрывшуюся за Глебовым. — Но ты, кажется, из другого теста сделан, так что давай познакомимся поближе. Только все, что ты сейчас говорил, выбрось из головы.
— Почему?
— Потому что, на мой взгляд, все это было иначе. Кстати, ты знаешь, что писали о наших предках индусы? В древних санскритско-тибетских рукописях можно прочесть, что четыре с половиной махаюги назад…
— Это сколько же, лет с тысячу?
— Нет, побольше! Порядка нескольких миллионов лет. Так вот, четыре с половиной махаюги назад с гор, расположенных на севере Джамбудвипы спустились на равнины двуногие существа. Вначале они бродили по лесам и саваннам без всякого постоянного пристанища. А в течение последней махаюги перешли к оседлому образу жизни, расправились со страшными чудовищами-дэвами и стали настоящими людьми. Жили и добывали пищу они теперь сообща, всем племенем. Словом, наступил золотой век, век крета или дэваюга. И все было бы хорошо. Но постепенно люди размножились настолько, что в лесах Джамбудвипы не стало хватать пищи. Началась вражда, открытые столкновения. И люди разошлись, кто на восток, кто на юг, кто на северо-запад.
— Что-то такое я читал, — сказал Максим. — Но ведь почти у каждого народа можно найти легенду вроде этой.
— Легенд много, — согласился Антон. — Однако сейчас считают почти доказанным, что именно Джамбудвипа — этот южный материк, объединяющий современный Индостан и юго-восточную Азию — был прародиной человека, именно здесь были найдены остатки самого древнего человека — питекантропа и самых высокоразвитых человекообразных обезьян, наиболее близких человеку.
— Тех, что называют рамапитеками? — напомнил Максим.
— Вот-вот. Они встречаются здесь в отложениях всех эпох, начиная с середины миоцена и вплоть до астия.