— Если верить сказаниям… А как было в действительности? Как вы смотрите на это?
— Я считаю, что все это, конечно, сказка. Красивая, милая сказка! Но, как и во всякой сказке, в ней заключена большая мудрость. Ясно, что то было время борьбы добра и зла. И победило добро…
— Но как победило? Как в самом деле произошло объединение враждующих государств? — спросил Максим.
— Это тоже остается в области догадок и предположений. Документов того времени осталось мало, да и те требуют осторожного подхода: беспощадная борьба враждующих идеологий заставляла даже историков отступать от объективности. Но скорее всего правы те исследователи, которые считают, что решающую роль сыграло открытие гравитационной энергии. Группа учёных, которая сделала это открытие и которая отдавала себе отчет в трагических последствиях, к каким может привести использование гравитационного оружия, предъявила нечто вроде ультиматума главам враждующих государств, заставив их уничтожить все виды вооружения и сесть за стол переговоров.
Это были, видимо, не только очень умные, но и очень смелые люди. Мы не знаем, как сложилась их судьба. Но знаем, что дало Системе их открытие. Представьте, что произошло бы, если б результаты их трудов попали в руки властолюбивых негодяев, каких достаточно было в то время в мирах Системы. Невиданный разгул деспотизма, а может, и гибель цивилизации, принесло бы тогда открытие законов гравитации. А безвестные герои, возможно, ценой жизни, обратили его на счастье людям. Вот где источник сказаний об ингрезио. Просто народ облек все в более поэтичную форму.
— Но ведь такой цветок действительно существует, — возразила Этана.
— Да, это так. И мы располагаем уже документальными данными, что специальным решением Высшего директориума ингрезио был запрещен во всей Системе. Исключение представили лишь галактическим кораблям. Вот почему я так рвалась на эту встречу. Увидеть живой ингрезио — мечта моей жизни! Да где там! Кибер позаботился, чтобы цветок не попал даже на челночные корабли.
— Но почему он был все-таки запрещен? — спросил Максим, вспоминая разговор с Мионой.
— Потому, что действительно делал людей слишком чувствительными, лишал их холодного расчета. Недаром народ именно его взял в сказку. И я до сих пор не могу согласиться с решением Директориума. Слишком мы стали расчетливы. Ум отнимает у нас все живое. Да вот хоть сегодня! Вернулся галактический корабль. Прибыли люди из нашего вчера, люди, которые, наверное, плакали от одного слова Родина. А как их встретили?
Лёгкая усмешка тронула губы Этаны:
— Вы даже не представляете, какого единомышленника видите перед собой, Риека.
— Да? — оживилась та, быстро взглянув на Максима. Он лишь смущенно кивнул, встретившись с глазами молодой женщины.
— Да-да! — продолжала Этана. — Если бы вы слышали наши споры с ним, его рассказы о Земле! Но я не хочу быть несправедливой, Максим. Видимо, вы действительно кое в чем правы.
— Прав в чем? — заинтересовалась Риека, вновь обращая к Максиму огромные глаза с рвущимися из них золотистыми лучами.
— В том, что не один разум определяет пути развития цивилизации. И эпоха Ингрезио была столь же значительной вехой в нашей истории, как и создание Главного кибернетического устройства.
— Только была? — насторожилась девушка.
— Для нас — да. Для них — очевидно, еще будет.
— А мне кажется, что и нам неплохо бы снова пережить нечто подобное.
— Вы шутите, конечно?
— Никоим образом! Будь моя воля, я снова засадила бы сады этими чудесными цветами.
— Зачем?
— Чтобы вернуть людям настоящее человеческое счастье.
— Вы еще дитя, Риека. А впрочем… Предложите это Директориуму.
— Бессмысленно. Все они словно помешались на торжестве разума.
— Вы ошибаетесь, Риека, — снова вмешался в разговор Максим. — Мне кажется, Горо, с которым я только что беседовал, мыслит почти так же, как вы.
— Горо? Он, член Высшего директориума?!
— Да. И я на вашем месте встретился бы и поговорил с ним.
— О. вы даже не представляете, какую радость дарите мне! — воскликнула Риека — Конечно, я встречусь с Горо. В самое ближайшее время.
— Но неужели вы серьезно думаете, — сухо заметила Этана, — что развитие цивилизации может пойти вспять?
— Я не так наивна, Этана, чтобы допустить подобную мысль. Но вернуть себе прежние человеческие радости люди Агно могут — и должны это сделать. Я совершенно убеждена, что соотечественники Максима много счастливее в этом отношении, жизнь их богаче, чувства глубже, любовь красивее. Так ведь, Максим?
— Мне трудно судить…
— А вы расскажите нам о ваших чувствах, вашей любви.
— Любви землян?
— Да, самой красивой из тех, что пережили вы.
— Но я всю жизнь любил и люблю одного человека.
— Всю жизнь любите одну женщину?! — искренне удивилась Риека. — Странно… Это совершенно противоестественно.
— Не понимаю..
— Что же тут непонятного? Жизнь — обновление. Всегда, вся, во всем ее многообразии! От одноклеточной водоросли до человеческого организма! От первого движения до последнего вздоха! Это и молодая листва на деревьях. И все новая и новая кипень цветов. И ежесезонная перестройка организма животных. А человек? Разве он не нуждается в обновлении всего своего существа, всей своей эмоционально-психической сферы? Но что сможет дать ему это, как не новая любовь? Ведь только полюбив, он будто рождается заново, переживает свою новую весну, открывает в себе новые силы, новые возможности. Разве не так?
— Может быть, и так… Но какая это любовь, если она лишена самого главного — сознания, что любимый человек будет с тобой всегда?
— Тогда и ваша жизнь покажется бессмысленной, если она лишена самого существенного — вечности, — быстро парировала Риека. — Дело однако в том, что человек не может этого представить, не думает о смерти, а если и думает, чисто теоретически, отвлеченно, не зная, когда и при каких обстоятельствах умрет. И это делает его практически бессмертным.
— Да, пожалуй…
— Но ведь так и в любви. Влюбляясь снова и снова, человек никогда не думает, что это на время, не может представить, что это новое его чувство когда-нибудь уйдет.
И оно кажется ему практически бесконечным.
— Все это логично, слов нет, — согласился Максим. — И все-таки я до конца дней своих буду любить одну Миону…
— А она вас? Тоже? — неожиданно спросила Риека.
— Она? — Максим даже растерялся от такого вопроса. — Ну, этого я не знаю…
— Конечно, не знаете. Она сама этого не знает. И в этом её счастье. Но если все-таки — представьте на минуту! — она разлюбит вас, расстанется с вами, просто перестанет существовать, неужели вы все-таки никогда и не полюбите, скажем, Этану? Или… меня? — смеющиеся глаза Риеки приблизились к самому его лицу и вдруг вспыхнули такой страстью, что он почувствовал, как, против всякой воли, все существо его так и рванулось навстречу этому призыву. В них, этих клокочущих янтарным пламенем глазах, вмиг замкнулся весь мир, все желания, вся жизнь.
В страшной растерянности отвел он свой взгляд:
— Не знаю… Вы словно лишаете меня рассудка… Это какое-то волшебство…
— Это просто жизнь, Максим, от которой вы почему-то упорно хотите отгородиться.
— Он не виноват, Риека, — вступила в разговор Этана. — Вся их планета опутала себя подобными перлами морали.
— И все земляне им следуют?
— В том-то и заключается трагикомизм людей Земли, что следует этой морали лишь небольшая группа идеалистов. И им-то больше всего и достается от моралистов-ханжей, столь же лицемерных, сколь и блудливых.
— Я не согласен с вами! — горячо возразил Максим.
— Милый друг мой! — сказала Этана с искренней горечью. — Я очень хотела бы переменить свои взгляды на эту сторону жизни землян. Но, боюсь, тут не поможет ни ваша безукоризненная логика, ни ваша любовь к Родине.
— И все-таки вы ошибаетесь, Этана. Все искусство Земли, вся наша живопись, музыка, поэзия против ваших умозаключений! Я опять привел бы десятки примеров. Но мы, наверное, утомили Риеку своим спором?
— Напротив, я вся — внимание, — возразила девушка. — Хотя многое мне, конечно, непонятно. Зачем накладывать какие-то путы на любовь? Зачем подчинять это интимнейшее чувство каким-то требованиям морали? Все-таки я — дитя Системы. И мечтаю встретить и полюбить еще многих мужчин, интересных и разных, и пережить еще много весен и много-много раз почувствовать себя распускающимся бутоном. Но и то, что сказал Максим, привлекает меня. Есть что-то удивительно прекрасное в этой любви на всю жизнь. В ней что-то от вечности. Нечто подобное было, кажется, и у нас в эпоху Ингрезио. А я люблю эту эпоху. Не только как историк. Но и как человек, как женщина. Я… Вы знаете, Максим, я… Ой, смотрите, что там?
Максим взглянул в направлении, указанном Риекой, и увидел, как большой многоместный гравилёт быстро спустился почти к самой поверхности воды, на мгновенье завис там над каким-то предметом и снова взмыл вверх, взяв курс им навстречу.
Через несколько секунд аппараты сблизились настолько, что Максим смог рассмотреть сквозь прозрачные стенки гондолы человек десять молодых мужчин, которые, развалясь в мягких креслах, обсуждали какой-то, должно быть, очень важный вопрос. Видно было, что предмет спора захватил их целиком. Но это не помешало им вежливо вскинуть руки для приветствия, а некоторым даже задержать взгляд на очаровательных спутницах Максима, как только гондолы оказались друг против друга.
Риека слегка привстала с кресла и включила акустическую систему:
— Мы вас приветствуем, друзья! Что там внизу, на поверхности океана?
— Пустое! — небрежно ответил один из мужчин. — Какой-то юнец, видимо, только что покинувший интернат, не может справиться с гравилётом и не хочет ждать помощи Кибера.
— Не может справиться с машиной? А если ему грозит опасность? — не удержался Максим.
— Как это, грозит опасность? — удивился тот же мужчина. А Этана незаметно дернула Максима за рукав, напоминая, что он совсем в ином мире, где сам вопрос этот звучит неуместно. Но Максима не покидала тревога: