Весьма своеобразно шли переговоры с Царицыном. Там тоже выпускали свои деньги. Комиссарам пришлось вырабатывать нормы обменного курса: астраханских бон на царицынские.
Проблемы пришли, как обычно, из Москвы. 11 апреля нарком продовольствия Советской России Александр Цурюпа, ставя главной задачей снабжение столиц и армии, запретил производящим хлеб губерниям самостоятельно его продавать. После этого он запретил без особого личного одобрения любые торговые связи с заграницей, что сразу же остановило транзит фруктов через Астрахань из Персии. В результате на Нижней Волге обострилась продовольственная проблема.
Хотя на картах Астрахань соединялась с остальной Советской республикой, на деле экономическая связь с Центром была весьма условной. В июне 1918 года пришло всего три вагона с 48 тоннами груза. С едой в рыбном и скотоводческом крае был относительный порядок, хотя хлеба, конечно, не хватало. Астраханцев выручали рыба, овощи и фрукты[604].
В целях преодоления дефицита Совнарком шел на самые неординарные шаги. 9 мая наркомфин Рушевский лично, с двумя миллионами рублей, отправился в Москву закупать мануфактуру[605]. И Рушевский купил мануфактуру и привез ее в Астрахань!
Но кофе, масло, чай, мануфактура могли доставляться только из Центра. С января по август 1918 года прибыло всего 40 тонн мыла, что в расчете на население означало всего лишь триста граммов на каждого из горожан. Испытывался недостаток и в воинских грузах[606].
Нарушая установки Центра, астраханское правительство само отправило коммивояжеров в Ставрополь и Самару. К лету по свободным ценам они привезли 216 тысяч пудов хлеба, что составляло 5 % от годовых потребностей. Попытка перейти к закупкам по твердым ценам обернулась ожидаемым фиаско – закупки упали вчетверо[607].
Из Астрахани пришлось вывозить для обмена припрятанные ранее запасы. Только в Царицын в обмен на хлеб ушло 50 тонн мазута, 150 тонн железа, 100 кип мануфактуры, а также керосин, гвозди и чай.
Кроме того, хлеба хватало на свободном рынке. Он был недорог – всего 24 рубля за пуд, то есть 1,5 руб. за килограмм при средней зарплате в 400–500 руб.[608] Торговая цена мало отличалась от твердой (20–22 рубля), то есть маржа продавцов была весьма невысока. Это объяснялось хорошими поставками из Кубани и Терской области.
Краевой Совнарком также осуществлял закупки мяса. К июлю для горожан было приобретено 7680 голов КРС и 135 овец. Мясо реализовывалось через кооперативные лавки, число которых увеличилось. Крестьяне охотно шли на забой скота. Паводок в 1918 году выдался скудный, и сено не уродилось, кормить скотину было нечем. Цена за фунт упала с 4 руб. до 1,40 руб., из которых селянину доставалось только 80–90 копеек[609].
Ловецкий вопрос
Нарастали трудности с добычей рыбы. Исчезли работники. Изменения в отрасли наглядно видны из небольшой таблицы[610]:
Причины падения числа ловцов были простыми. В основном этим трудом занимались иногородние крестьяне. Труд был не просто тяжелым, но и опасным. Промысел в море на небольших судах в условиях отсутствия радиосвязи часто сопровождался бесследным исчезновением целых экипажей. Иногда их следы потом обнаруживали на безлюдных берегах Кавказа и Мангышлака. Зимовка в этих краях, без топлива и еды, была смертельно опасной, а кочевники могли разве что продать рыбаков в рабство. Процветало и пиратство[611].
В 1917 году жизнь в верховьях Волги изменилась. После падения царизма сельские сходы стали активно делить помещичьи и церковные наделы. Размеры крестьянских хозяйств увеличились. Люди обрели возможность прокормить свои семьи, не ища опасных заработков за сотни километров от своего дома.
Роль иногородних работников была определяющей. Астраханцы ловили рыбу для себя, но не испытывали стремления выходить в опасное море. Лишь 20 тысяч ловцов постоянно жили в Астраханском крае, основная масса была приезжей[612].
«С промыслов часто снимаются целыми группами, – отмечал Трусов, – станешь проверять: оказывается, снимаются не наши работники, а казанцы, рязанцы и т. п.»[613].
Оставшиеся на заработках вовсю пользовались преимуществами снижения конкуренции на рынке труда. Для начала были отменены все ранее действовавшие ограничения. Пользуясь своим влиянием на I краевом съезде Советов, ловцы провели разрешение ловли в нерестовый период, провоза мокрых сетей через запретную морскую зону (проще говоря, права ставить сети в запретной зоне), сняли ограничения по разрешенным орудиям лова и допуску выпаса скота в запретной зоне, а также ликвидировали губернскую рыбохрану, передав ее полномочия сельсоветам, то есть самим себе[614]. Началось хищническое истребление рыбы. 30 марта комиссар по водно-ловецким делам Андрей Крупнов заявил, что в Красноярском уезде дело дошло до добычи рыбы на зимовальных ямах, и попросил местные власти это пресечь. Сам комиссариат явно не обладал никакими возможностями для противодействия браконьерству. Все его ресурсы ограничивались двумя пароходами, которые были должны патрулировать авандельту протяженностью в 200 км[615].
Социализация компаний в основном сводилась к тому, что имущество фирм присваивалось ловецкими хозяйствами, причем нельзя сказать, что они за ним особенно следили. Поэтому многие ловцы требовали национализировать орудия лова, то есть передать промыслы и суда в государственное управление, чтобы спрашивать за организацию работы с властей. Социализация же охватила только 17 промыслов из 744[616].
Ловцы пытались остановить социализацию. 23 марта в Мочаговской гостинице собрались делегаты от 24 сел. Подошли и промышленники. Фабриканты заявили, что если им не вернут реквизированную ранее рыбу, они останутся без оборотных средств и не смогут обеспечить путину. Ловцы их поддержали. Также они потребовали свободы торговли и частного предпринимательства. Ставилось и условие ликвидации пунктов учета выловленной рыбы. Присутствовавшие на мероприятии комиссары максималист Цыпин и левый эсер Войцехович отказали по всем позициям, особенно подчеркнув, что не станут сворачивать программу обобществления частной собственности[617].
На этом рыбопромышленники не остановились, заявив, что нуждаются в кредите в размере 250–280 млн руб. Комиссары резонно возразили им, что, будь в их распоряжении такие средства, они обошлись бы и без рыбопромышленников[618]. Наконец, участники собрания сообщили (по поручению своих сел), что не собираются платить налоги, а именно 10 %-ный сбор с продажи рыбы[619].
На следующий день ловцы с рыбопромышленниками перенесли свой съезд в здание Биржи.
Игнорируя требования ловцов, 25 марта Совнарком края принял решение о национализации промыслов. За вычетом тех хозяйств, которые уже принадлежали артелям и кооперативам, все промыслы, конторы, склады, холодильники и бондарные мастерские переходили в собственность края. Был национализирован и весь товар. Конторским служащим предписывалось немедленно приступить к найму рабочей силы. Вывоз рыбы за пределы края разрешался только юридическим лицам с уплатой 10 %-го налога. Разрешался свободный обмен рыбы на хлеб по коммерческим ценам со Ставропольской губернией[620]. В общей сложности было национализировано 11 фирм, включая крупные хозяйства Сапожниковых, Беззубикова, Сигаловых и др. Часть предприятий ушла в ведение местных Советов, которым были переданы 117 паровых и моторных судов и 41 парусник.
Но национализация не принесла ожидаемых плодов. Избранное из местного населения руководство госкомпаний не обладало навыками управления, зато вовсю использовало его преимущества. Возникли громоздкие и неэффективные канцелярии, запрашивавшие многомиллионные кредиты из казны, но не способные организовать производство.
К июлю ловецким и пароходным компаниям было выдано 30,5 млн руб. кредитов, из которых вернулось назад в Народный банк только 2,7 млн руб.[621]
Ловцов вполне устраивал единоличный характер их работы, и заниматься организацией производства они не испытывали желания. В ряде случаев работники оставили управление в руках прежних хозяев. Так, фабзавком быв. фирмы Сигаловых возглавили сами братья Сигаловы, которым помогали их жены. Такой случай был не единичен.
Лидер профсоюза рыбных служащих Гяуцкий отмечал, что надо не изгонять старые кадры, а заставить их работать, поскольку сама новая власть организовать производство не может: «работа на промыслах производится грязно, рыба гниет, ее ест червяк, нужен рабочий контроль, но в комиссариате сидят люди, не сведущие в своей специальности»[622].
Резкое сокращение числа иногородних работников сформировало дефицит на рынке труда. Зарплата выросла до 30 руб. в день, что вдвое превышало оплату квалифицированных работников в городе.
Окончательно подорвал путину 8-часовой рабочий день, некритично введенный на сезонной работе: «промыслы оказались буквально завалены рыбой, благодаря чему целые массы ценной рыбы пришлось выкинуть в воду, вываливали до 10 000 воблы и целыми лодками выбрасывали крупную сельдь», – констатировали советские лидеры