[668]) и пять женских (при Черной мечети, мечети на 2-й Бакалдинской ул., при Мухтариате на Цареве, при школе Избаль на Цареве, а также Мухтариате на Староконной ул.).
Двенадцать курсов открыли в пригородных селах: Линейном, Яксатово, Солянке, Новой Солянке, Старо-Кучергановке, Новой Кучергановке, Осыпном Бугре, Средних и Нижних Килинчах, Верхнем и Нижнем Фунтово, Форпосте.
Учили русской и татарской грамоте, географии, арифметике, истории, естествознанию и т. д.[669]
Все это принесло свои плоды. Советская власть в Астрахани никогда не имела осложнений с мусульманским духовенством, более того, Мусульманский полк стал одной из наиболее дисциплинированных и идеологически сплоченных частей гарнизона, на который командование могло всегда положиться.
Еще проще обстояло дело с киргизами. Их отношение к религии отличалось абсолютным равнодушием. В Красном Яру, например, мусульмане разобрали на дрова мечеть, чтобы… топить школу. А в Ханской Ставке мулла сам оставил свой духовный чин и стал учителем[670].
Напротив, буддистские ламы в целом были настроены антибольшевистски. Их глава Чимид Балданов открыто перешел на сторону белого движения, назвав Антона Деникина «спасителем калмыцкого народа» и потребовав «от верных гелюнгов действий не в проповедях, а в борьбе». Впрочем, в замысловатой борьбе за влияние Деникин поддержал не Балданова, а более близкого к Дону ламу Манычского улуса Бову Кармакова, назначив того «Верховным ламой калмыцкого народа». Ничем хорошим для Кармакова это не закончилось. Когда в 1920 году красные разгромили Добровольческую армию, деникинский назначенец был арестован и расстрелян[671].
Однако были и буддистские лидеры, относившиеся к Советам с симпатией. Самым ярким их представителем стал бурят Агва Доржие, который еще до революции открыл высшие учебные духовные заведения и стал олицетворением буддистского обновленчества[672].
Национализация
Левоэсеровско-большевистский кабинет проводил политику изъятия частных предприятий довольно размеренно. Понятно, что о размеренности мы говорим, исходя из ритмов того времени, проявлявшихся в других регионах.
Но в Астраханском крае национализация шла неспешно. Региональная власть проводила ее довольно прагматично, исходя из потребностей момента, зачастую пренебрегая декретами из Центра.
Поначалу настроение было самым оптимистическим.
В середине марта 1918 года новая власть выступила с Декларацией о производственном вопросе. Декларация была пронизана романтизмом.
Провозглашалась социализация земли, но при этом подчеркивалось, что процесс должен проистекать без спешки, осторожно, и вообще нужно сохранить крупные хозяйства. Явной уступкой общественному мнению выглядело обещание в ускоренном режиме социализировать крупные садоводческие хозяйства.
Провозглашалась ценность активного участия работников в управлении производством. При этом, чтобы избежать стихии, правительство прямым текстом заявило о полезности принудительного синдицирования (организации в профсоюз) рабочего класса. С индивидуальными работниками Совнарком просто отказался иметь дело, предложив им организовывать профсоюзы и выбирать делегатов.
Провозглашалась великая программа индустриализации. В ее рамках намечалось открыть предприятия по производству шерстяной одежды, кожи, стекла, сельхозооборудования, консервные и кирпичные заводы, мельницы, строить железные дороги, дамбы и мосты, углублять рыбоходные каналы[673], развернуть добычу соли, извести и алебастра, а также добычу каменного угля на Мангышлаке. Туда была отправлена геологическая экспедиция. Свыше ста тысяч рублей было ассигновано для создания химической лаборатории, которой была поставлена задача замены дефицитных видов сырья иными продуктами. В Германию отбыли коммивояжеры для приобретения тракторов и другой сельхозтехники. На эту задачу зарезервировали 10 млн руб. Больше того, в Астрахани предполагалось построить завод сельхозмашиностроения. Из Москвы обещали прислать станки и материалы[674].
В Центр пошло ходатайство о строительстве железной дороги, соединяющей Нижнюю Волгу со Ставропольем[675].
Отдельное внимание было уделили водоснабжению. Ни Астрахань, ни уездные города, ни села не имели водопроводных сетей, если не считать небольших участков на Форпосте и в центре столицы губернии. Был дан заказ на разработку проекта строительства водопровода от Калмыцкого Базара и Карантинного на курорт Тинаки. Отдельное решение разрабатывалось по баскунчакским солепромыслам. 1,7 млн руб. Совнарком ассигновал на работы по созданию городской канализации. На первых порах закупили ассенизационную машину. Думали и о досуге: началось строительство общественной купальни из двух бассейнов по десять мест в каждом.
Масштабные планы экономического переустройства в условиях падения налоговых сборов подсказывали путь к национализации экономики.
Первым делом было решено национализировать торговый флот. Это было правильное решение, так как хозяева, опасаясь новой власти, могли перегнать его в Баку или Иран. Решение приветствовали даже осторожные меньшевики[676]. Декрет о национализации флота был принят в первый день победы левых сил, 25 января 1918 года. Суда были не просто взяты в собственность, но приведены в порядок перед навигацией. Несмотря на дефицит денег и материалов, власти организовали необходимые технические работы.
После этого была взята пауза. Власти пытались договориться с промышленными кругами. Для начала возник вопрос о налогах. Предприниматели сообщили, что платить налоги не собираются ввиду общего кризиса и отсутствия выручки.
Тогда власти решили прибегнуть к реквизиции. Попытка носила анекдотический характер.
Для начала 22 февраля Трусов и Рушевский прибыли на собрание в Торгово-промышленную палату. Большевик и народный социалист предложили местным состоятельным кругам выплатить разовый сбор в размере 80 млн руб. на восстановление разрушенной во время боев Астрахани. От имени купцов и промышленников выступил некто Захаров, который сообщил, что он и его коллеги в войне не участвовали, поэтому ничего платить не будут. Более того, они сами понесли убытки, размер которых оценивают в 12 млн руб.[677] Только персидскоподданные во главе с Аджи Гусейновым насчитали убытка на 6,6 млн руб.[678] Встреча переросла в перебранку и закончилась ничем.
За дело взялся более решительный Перфильев. 26 февраля он пригласил к себе в комиссариат внутренних дел членов Биржевого комитета. Прибыло более 50 человек. Сам Перфильев к ним не вышел, а направил сотрудников. Сотрудники вновь предложили биржевикам внести средства на восстановление города, а когда те отказались, заявили, что все арестованы. После этого лучших людей города под конвоем направили в расположенный неподалеку дом Сергеева, то есть в здание Совета. Потом туда довезли купцов, уклонившихся от приглашения Перфильева, но не столь догадливых, чтобы переночевать где-нибудь в гостинице. Так собралось до 70 арестантов, включая самого Сергеева. Начался персональный допрос, смысл которого заключался в попытке выяснить, у кого сколько имеется денег. Предприниматели в один голос сообщали, что давно разорены и живут в кредит. Наиболее наглые просились на госслужбу. В результате всех под утро отпустили под подписку о невыезде[679].
Вплоть до мая в губисполкоме обсуждали способы наложения на буржуазию контрибуции, угрожая в противном случае принудительным привлечением на общественные работы. Проку от этих угроз не было, и Трусов предложил коллегам перестать веселить город[680].
Деньги у фабрикантов и купцов, разумеется, имелись. Буквально в тот же день в Красном Яру на складах некоего Юренича был конфискован 421 мешок муки. Между тем жители уезда не видели хлеба с января. Юренич свои запасы не продавал, а ждал дальнейшего роста цен[681].
Такие факты вызывали всеобщее возмущение, а отсутствие ресурсов подталкивало Совнарком к национализации. Впрочем, комиссары не торопились.
Следующие решения об экспроприации предприятий и учреждений были приняты только 18 марта. В этот день было решено:
– муниципализировать (то есть передать под управление местных органов власти) бани, аптеки, театры и кинотеатры;
– передать под контроль продовольственного комиссара пекарни и мельницы;
– социализировать 31 крупный сад, принадлежащий Покровскому монастырю, купцу Беззубикову, братьям Казаровым и другим местным землевладельцам.
Социализация предполагала переход садов в управление артелей, созданных арендаторами и наемными работниками. Одно из таких мест хорошо знакомо астраханцам и сегодня – это частный сектор на ул. Зеленая, где когда-то был монастырский сад. Работникам так понравилась идея самоуправления, что они обустроили там свои дома, сформировав целый жилой массив.
Совнарком подумал и о прежних хозяевах. Им разрешалось сохранить свои угодья при готовности лично заниматься физическим трудом и возместить прежним арендаторам сумму понесенных теми затрат на посадку деревьев, удобрения и т. п. Более того, если прежний владелец работать не мог и не имел средств к существованию, ему выплачивалась пенсия в размере солдатского пайка.
28 марта настала очередь национализации рыбных промыслов, включая многочисленные бондарные мастерские и склады. Что любопытно, они были объявлены собственностью края, а не республики. Хотя в декрете о национализации и говорилось о рабочем контроле и фабзавкомах, Совнарком принял решение не давать работникам лишних прав и приложить максимальные усилия к сохранению управляемости. Служащим фирм вменялось в обязанность обеспечить организацию производства, включая найм работников. Директоров назначал исполком краевого Совета, а не коллективы. Наконец, в выборах фабзавкомов не могли участвовать сезонные работники и поденщики, составлявшие до 80 % персонала