Проводились прививки от оспы. За неделю охватывалось около 250 человек[756].
К середине года Павел Гузиков покинул должность комиссара здравоохранения. Он возглавил 1-ю Народную больницу на Паробичевом бугре и был избран астраханским медицинским сообществом председателем Союза врачей.
Военная обстановка
У военкома Мины Аристова были свои проблемы. По состоянию на февраль 1918 года красные военные силы представляли собой весьма разнообразные формирования: солдаты 156-го запасного полка, рабочие дружины, отряды бывших селенских партизан, боевые группы большевиков, левых эсеров и анархистов. В консистории на территории Кремля стояла мусульманская рота.
Вдобавок появились военные отряды у грузин и армян. Они предназначались для войны на Кавказе с турками, но кто мог ручаться за их дальнейшие действия?
Вооруженные люди в городе, не имеющие централизованного руководства, представляли собой очевидную проблему для безопасности астраханцев и устойчивости власти.
Все это было нужно каким-то образом привести к единообразию. Мина Львович пользовался колоссальным авторитетом. В меньшевистских газетах описывается, как после митингов солдаты гарнизона в буквальном смысле слова носили его на руках[757]. Доверие солдат и добровольцев позволило ему провести ряд непопулярных решений.
В конце февраля Трусов и Аристов проводят серию летучих митингов – в Народной аудитории, мореходном училище и на Форпосте. Они призывают к созданию на базе имеющихся сил Красной армии. На митинги приходят сотни людей. Как пишет оппозиционная пресса, «многим не хватает мест, и большое количество публики толпится в коридорах и даже на лестницах, пробраться в зал даже пришедшим во время нет никакой возможности»[758].
Затем Аристов распускает 156-й стрелковый полк. Солдатам, застрявшим в Астрахани, предлагается на выбор поехать в свои родные губернии, устроиться где-то на местном предприятии или вступить в Красную армию. Тех, кто осел в гостиницах, активно попросили выехать.
Отчасти Аристову помог вскрывшийся факт финансовых злоупотреблений в полковом комитете, по факту которого попали под следствие сразу 20 человек[759]. Это обстоятельство ослабило сторонников солдатской вольницы и позволило деятельному комиссару добиться необходимых решений.
Затем Аристов попробовал распустить Красную гвардию, в которой возникли вполне естественные проблемы с дисциплиной, поскольку это было добровольческое формирование. Начались протесты, в том числе и потому, что красногвардейцы не желали лишаться довольствия. Оно было небольшим – всего лишь 50 руб. в месяц, но вовсе не лишним[760].
Аристову пришлось отступить, однако чуть позже решение было принято, и Красная гвардия влилась в создаваемую Красную армию, став ее основой.
Особые проблемы создавал «Союз демобилизованных». В январе «Союз» предпринял попытку захвата больницы Красного Креста, а в конце марта дело почти дошло до вооруженных столкновений. Массы демобилизованных и вооруженных солдат толпами ходили по городу. В один из дней у здания Биржи они захватили автомобиль с пулеметом, избив экипаж красноармейцев. После этого толпа человек в сто вошла в Кремль, взяв ворота под караул[761].
В апреле Аристову удалось провести через Совнарком решение о роспуске и разоружении «Союза демобилизованных». У бывших солдат, которые не вступили в Красную армию, но пытались сохранить у себя оружие, было изъято 160 винтовок[762].
В мае разоружили «мусульманскую дружину» – военный отряд, сформированный годом ранее на средства татарских буржуа. Во время январских боев отряд придерживался вооруженного нейтралитета, но большинство его бойцов симпатизировали Советам и вступили в Красную армию. Одновременно запрещается военизированная грузинская организация, подконтрольная меньшевикам.
Теперь оружие оставалось только у красноармейцев, боевых дружин большевиков и левых эсеров, а также у профсоюзов.
II съезд Советов
4 июля 1918 года открылся II съезд Советов. Это было знаковое событие в истории Астраханского края. Съезд преодолел ряд поворотных пунктов, отразив своеобразие краевой политики и внеся в нее коренные изменения.
В первый день прибыло 614 человек. Для их работы был отведен зал Зимнего театра[763] на Московской улице. На галерке расположилась публика – ловцы, моряки, солдаты, причем места всем не хватило.
Состав делегатов II съезда[764]:
* К этому числу мандатная комиссия отнесла меньшевика-интернационалиста Давида Винокура и члена горсовета от еврейской с-д партии Поалей Цион – Исайю Рабиновича. См.: ГААО. Ф. 1. Оп. 14 л.с. Д. 11.
Состав делегатов вовсе не был большевистским. Даже включая сочувствующих, большевики набирали в первые дни голоса не более четверти, в лучшем случае трети делегатов. Но съезд не был и левоэсеровским. 270 делегатов в анкетах указали себя независимыми, а еще сто воздержались от заполнения анкеты вообще. Более того, из тех, кто заполнил анкету, сто восемь человек сообщили о поддержке Учредительного собрания[765]. Между тем был уже разгар лета 1918 года, Учредительное собрание разогнали полгода назад, и теперь оно оставалось лозунгом только правых социалистов, кадетов и какой-то части белого движения.
То есть каждый пятый сообщивший о себе сведения делегат съезда Советов сообщил, что власть Советов не поддерживает. Такое положение дел было вполне объяснимым. Численность обеих ведущих партий была небольшой. В большевистской организации числилось примерно 260 человек[766]. Чуть больше – триста – было у левых эсеров. Все они были прекрасно вооружены, как заметил левый эсер Пасхин, входивший в губисполком: «некоторые члены партии не имеют револьверов, а винтовки имеют все»[767].
Но вооруженные активисты – и партия, обладающая широкой сетью организаций и влиянием на своих сторонников, – не одно и то же. Почти все активисты партий жили в городах. Разве что в Харабалях существовало крупная – 37 членов – ячейка левых эсеров[768].
Уже первый день показал широкую палитру мнений, отраженных в среде делегатов. На должность председателя съезда выдвинулось семь кандидатов. Победил председатель Губисполкома Иван Липатов, набравший всего 142 голоса в свою поддержку, но воспользовавшийся раздробленностью соперников.
Затем последовали приветствия. От правительства выступил левый эсер Федор Митенев[769], от большевиков Александр Трусов, от левых эсеров Иванов, от профсоюзов большевик портной Павел Унгер, от горисполкома максималист Григорий Цыпин. В президиум избрали одиннадцать человек, представлявших профессиональные и этнические группы, а также три партии правящей коалиции.
Второй день заняло обсуждение регламента, а вот на третий день большевикам пришлось несладко. Настало время прений, и они начались с докладов представителей трех партий[770].
Первыми – и эта очередность показательна – выступали левые эсеры. От них слово держал нарком земледелия Митенев, гидротехник по образованию. Митенев начал с международной политики. Он говорил о том, что мира с Германией нет, мир существует только на бумаге, он не просто архипохабный, но он еще ничего и не дал. «Сбылось то, о чем говорили левые эсеры, – продолжал Митенев, – патентованные германские дипломаты обвели Ленина и в результате отторгли Финляндию и Украину, а советская власть там ликвидирована». Большевики хотели передышки? – Передышки нет. Вместо этого вся страна работает на немцев, вывозя туда бесплатно хлеб и мануфактуру. Не вернется и половина пленных, так как немцы согласны на обмен лишь равного числа оказавшихся в плену людей, в то время как русских попало в плен больше».
Закончив с международной политикой, Митенев перешел на продовольственную. К восторгу зала, он прошелся по продовольственной диктатуре, охарактеризовав ее как неверный шаг. Нельзя одинаково подходить к помещику и крестьянину, у которого оказалось пять пудов излишка хлеба, – говорил Митенев. – Хлеб надо брать по справедливой предельной цене и давать вместо него товары… «Полагаем, что, издавая декрет о продовольственной диктатуре, правит диктатура партии, а не народ», – подчеркнул докладчик, получив в ответ из зала овацию.
При этом левые эсеры не отрицали идеи продотрядов, предложив отправить под руководством одного из своих товарищей тысячу рабочих для принудительного обмена хлеба на товары по твердым ценам[771]. Причем у кулаков предусматривалось изымать хлеб по 6–8 рублей за пуд, то есть втрое дешевле, чем закупалось ранее[772]. Однако левые эсеры давали селу шанс на ограничение реквизиций.
В завершение Митинев раскритиковал декрет Ленина о восстановлении казачества. Этот декрет сильно встревожил крестьян с их малыми наделами. Ранее крестьяне арендовали у казаков землю, очень обрадовавшись возможностью ее перераспределения. Платить вновь арендную плату прежним владельцам они не хотели.
Речь Митенева была речью человека, выразившего мнение абсолютного большинства зала, представлявшего село. Это большинство не собиралось считаться ни с горожанами, ни с казаками, ни с кочевниками.