[890]. Одним из максималистов был Нестроев-Цыпин, который 19 июля подал в отставку с поста председателя городского Совета, но оставался в городе и вел активную работу в составе Совета.
При очередном расследовании правонарушений в местном ЧК была создана комиссия из большевиков и левых эсеров[891].
Продолжалась строиться совместная работа и в уездах. В Красном Яру, например, 27 октября две партии провели мобилизацию своих членов в связи с угрозой от белоказаков, а 7 ноября совместно отпраздновали годовщину революции[892].
В конце октября левые эсеры провели тактические занятия по стрельбе у Пороховых складов, о чем сообщили членам партии и сторонникам в прессе[893].
Как и большевики, они получали госфинансирование: в ноябре губисполком закрепил за ПЛСР сборы от продажи билетов в кинотеатр «Модерн»[894].
6 ноября в Москве начал работу VI Всероссийский съезд Советов. Из 950 делегатов членами партии коммунистов или сочувствующими им было 933. Левых эсеров было всего четверо, и одним из них оказался астраханский делегат П. Шичков, избранный Советом рабочих города Астрахани[895]. С совещательным голосом поехал левый эсер Пасхин[896]. Социалистическая многопартийность в стране умирала, но в Астрахани этот процесс шел медленнее, чем в других регионах.
Это не устраивало, конечно, Центр. «Астрахань сейчас важнейший пункт, который должен быть обеспечен политически, – писал Троцкий Свердлову, – туда нужно направить несколько первоклассных работников»[897].
«Первоклассные работники» были направлены, и в начале ноября принцип левой коалиции был уничтожен.
5 ноября в горсовете выступила прибывшая из Москвы Евгения Бош, заявившая дословно следующее: «Партии левых эсеров как шатающихся в Астрахани не должно быть, и из партии левых эсеров можно допускать к работе только отдельных лиц, зарекомендовавших себя дельными и честными работниками»[898].
Вслед за ней выступил еще один москвич – Александров, – заявивший, что астраханцам надо переизбрать свой горсовет и сформировать его исключительно из представителей компартии.
В середине ноября в местных газетах исчезли обычные еженедельные объявления о партийных собраниях левых эсеров и максималистов.
Новый председатель губисполкома Кабанов, назначенный на эту должность комиссией РКП(б) вместо Липатова, в первый же день 18 ноября провел решение о том, что губисполком не допустит представителей левых эсеров на предстоящий краевой съезд Советов[899].
Левые эсеры встали перед угрозой полного вытеснения из политической жизни.
19 ноября состоялось общее собрание Астраханской организации ПЛСР. Его вел Шичков. Собрание вынесло постановление о самороспуске организации и присоединении к Партии революционных коммунистов (ПРК). ПРК объединила ту часть левых эсеров, которые были настроены на сотрудничество с большевиками, хотя и сохраняли автономность по ряду вопросов, особенно подчеркивая, что усматривают свои истоки в народническом движении и выражают интересы крестьянства[900].
30-летний Петр Шичков стал заметным политическим лидером, сумев сцементировать новую партию и добиться признания у коммунистов. 2 декабря от имени ПРК он приветствовал новый состав горсовета, оказавшись единственным астраханцем среди официальных гостей (остальными гостями были Шляпников, Бош и Александров)[901].
В состав партии ревкоммунистов вступили такие авторитетные люди, как комиссар земледелия Митенев и зав. подотделом внешкольного образования Мануйлов, а также бывший член объединенной группы студентов-социалистов Варшавского университета Зорин[902].
Комиссар образования Бакрадзе предпочел стать беспартийным, как и две трети бывших левых эсеров. Часть членов партии перешла к большевикам. Наиболее известным из перешедших стал член губисполкома Левин[903].
Исчезновение партии левых эсеров как системной неизбежно способствовало монополизации политической системы. 24 ноября чекисты Каскавфронта по приказу Карла Грасиса провели облаву на максималистов. Цыпин к этому времени отбыл из города, но другие активисты пострадали. Первым был арестован бывший комиссар продовольствия Шведов, у которого изъяли партийную литературу, а затем задержали еще 13 человек. Двое из них – лидер организации Бак и его заместитель Конев – были арестованы на 20 дней, остальных отпустили спустя трое суток. Помещение максималистов было опечатано[904].
Самороспуск левых эсеров и преследования максималистов закрепили политическую монополизацию.
В конце декабря в Астрахани прошла серия собраний активистов малых партий. На всех были приняты решения о полной поддержке советской власти.
Ревкоммунисты «заклеймили позором партию Марии Спиридоновой и заявили, что никогда не допустят никакого восстания против советской власти»[905]. Максималисты в крайне решительных тонах опровергли слухи о намерении осуществить вооруженное восстание и выразили «сожаление, что не могут по-настоящему расправиться с распространителями этих слухов»[906]. Меньшевики подчеркнули, что решили «прекратить всяческую борьбу с большевиками и равным образом не мешать им вести пролетариат по пути, который им признается правильным». Свою местную организацию они решили распустить и продолжить работу на индивидуальной основе в советских учреждениях[907]. Провела собрание о полной поддержке советской власти еврейская партия «Бунд»[908].
Нельзя сказать, что такие заявления не смягчили ситуацию. ПРК продолжала довольно свободно работать и даже приняла участие в краевом съезде Советов. А максималистам за аресты и обыски принес публичные извинения в газетах председатель ЧК Карл Грасис. Литературу и помещение им вернули.
Однако вес и влияние малых социалистических партий теперь были несравнимы с коммунистическим.
К концу года в губернии имелось 6100 коммунистов (из них 2000 кандидатов в члены партии), сто членов ПРК и 50 эсеров-максималистов[909].
Перемены в компартии
20 ноября прошла первая губернская конференция РКП(б). ЦК поручил ее организацию группе коммунистов, прибывших из захваченного противником Баку и усиленных москвичами.
Именно из них и было создано Оргбюро конференции, полностью оттеснившее астраханских большевиков[910].
Наиболее многочисленная, интеллектуальная и самостоятельная городская парторганизация была поставлена Оргкомитетом в заведомо невыгодные условия. Ей было предоставлено всего 20 мандатов, в то время как села прислали 136 делегатов. В результате зал был заполнен новыми коммунистами с минимальной степенью политического опыта и максимальным доверием к Президиуму.
Само партийное начальство оценивало уровень подготовленности этих людей весьма невысоко, отмечая, например:
«Почти во всех селах Царевского уезда существуют организации компартии, но за отсутствием опытных организаторов и агитаторов почти всюду в партию записалась масса лиц, совершенно не понимающих и не имеющих идеи коммунизма»[911].
Если в январе 1918 года в РКП(б) состояло 175 человек, то к весне 1919 года – уже 5452. 95 % из них имели низшее образование[912].
Основные доклады сделали Лазьян, Колесникова, Флеровский, Бош, Александров и другие эмиссары, присланные ЦК. Трусов и его товарищи, отдавшие долгие годы работе в Астраханском крае, оказались полностью вытеснены.
По предложению Колесниковой было принято решение всю власть в деревне передать Советам бедноты, то есть разогнать и ликвидировать всенародно избранные Советы. Целесообразность данного шага применительно к конкретным ситуациям даже не обсуждалась, что, впрочем, устраивало большинство сельских делегатов, поскольку формально упрощало работу[913].
Удивительно, но данное решение было принято в условиях, когда ЦК РКП(б) свернул курс на развитие комбедов, столкнувшись с массовыми протестами в селах.
Была принята резолюция о полезности применения массового красного террора.
Самостоятельная военная организация местных коммунистов была ликвидирована и влита в «Железный полк» Красной армии.
На VIII съезд партии было избрано пять делегатов, ни один из которых не был членом астраханской организации.
Председателем губкома стал Виктор Нанейшвили, ранее входивший в ядро Бакинской организации РСДРП(б). Он пробыл в городе недолго, вернувшись на Кавказ, и с января 1919 года был сменен Надеждой Колесниковой.
Колесникова переживала личную трагедию, и это не могло не сказаться на ее отношении к людям. Ее муж Яков Зевин был одним из бакинских комиссаров, расстрелянных после падения города. Сама она была старым партийцем с 1904 года, работала в подполье и в условиях кавказских реалий обрела опыт жестких решений.