иниться в интересах ловецких дел и создать свой профсоюз»[981]!
Усилия комбедов приобрели такой опасный размах, что 23 октября краевое правительство напрямую запретило им проводить подобные реквизиции как минимум в отношении ловцов[982].
Запрет не выполнялся, да и астраханские власти отступали под давлением иногородних назначенцев, настаивавших на ускоренной национализации.
В Башмаковке комбед ввел в свою пользу 20 %-ный налог с аренды земли и запретил без своего согласия вывозить картофель в Астрахань.
В Яндыках комбед реквизировал у местных торговцев весь товар («которого оказалось очень ничтожное количество и неважного качества») и, за исключением арбяных колес и мазута, переданных кредитному товариществу, распродал таковой бедному населению по недорогим ценам. Аналогичным образом была перераспределена скотина[983].
В Селитренном без всякой оплаты было реквизировано десять коней у девяти семейств, которые, впрочем, не разорились, поскольку сохранили по 10–15 лошадей каждая, но потребовали компенсации. Компенсации им не дали, а вместо того у некоего гражданина Батаева для нужд военкома реквизировали дом[984].
В Бирючьей балке (Николаевский уезд) была собрана контрибуция, вызвавшее разбирательство на уровне краевого руководства. Возмущенные селяне жаловались: «сажают отца, берут 3000 руб., сажают сына, берут еще 2000 руб.»[985].
В Вышке местная дружина из 12 человек, не рискнув иметь дело с односельчанами, отправилась грабить калмыков. Под лозунгом «Бери все смелей!» она изымала баранов, муку и утварь у жителей соседних улусов. В результате дружинники были арестованы милицией[986].
В Сергиевке жители жаловались на то, что члены комбеда «все, что попало под руку, свалили в одну кучу и отобрали», «обзывались матерными словами и грозили посадить в подвал», «во время обыска хотели застрелить за четверть брусничного чая, который я не давала». Изымали швейные машинки, шерстяные юбки, брюки, сапоги. Председатель комбеда Иван Руднев приходил на обыски вместе с женой, после чего некоторые реквизированные вещи оказывались в ее гардеробе. В результате в село приехали следователи, которые пресекли все это безобразие[987].
Безусловно, местами комбеды изымали серьезные запасы хлеба у перекупщиков, поставляя товар в город, но эти результаты, очевидно, перечеркивались ростом антисоветских настроений и разрушением обычного товарообмена между селом и городом.
Не случайно комбеды более активно создавались в северных хлебородных уездах и буксовали на юге. К 1 декабря доля охваченных комбедами волостей составляла в Царевском уезде 83 %, в Черноярском – 70 %, в Енотаевском – 38 %, в Астраханском – 10 %, и в Красноярском, где был создан всего один комбед, – 6 %.[988]
На юге же реквизиции просто разрушали торговые связи. В Федоровке, например, было реквизировано скромное имущество трех торговцев на общую сумму чуть более тысячи рублей – гвозди, медикаменты, краска, гири и т. п. Комбед не присвоил его, а честно передал в магазин и аптеку, но частный завоз товаров в село на этом прекратился[989].
Полновластными хозяевами, стоящими выше любых избранных Советов и комбедов, считали себя комиссары.
Председатель губисполкома Липатов писал, что в большинстве случаев военкомы восстанавливали против себя крестьян, требуя квартир, прислугу и бесплатного продовольствия. Был случай, когда военный комиссар взял с собой в купе поезда теленка и сено. А красноармейца, который просился в вагон, этот комиссар сбросил с подножки.
Были и полуанекдотичные случаи. В Енотаевский уезд выехала инспектор внутреннего отдела, молодая девушка, которая поругалась с местным советским лидером и хотела его застрелить. Ее арестовали, и Липатов с определенным трудом ее вызволил[990].
Прибывший в Никольское из Астрахани в качестве инспектора Козлов разогнал местную парторганизацию, а знакомый нам Дайковский, оказавшись в Черном Яру, окружил себя молоденькими девушками, которым выдал партийные билеты и стал заменять ими местных партийцев[991].
Со злоупотреблениями пытались бороться. В Кайсацкой степи, например, за систематическое пьянство, очевидно, мешавшее в работе, был снят с должности военком Буланов[992].
Но партия большевиков захлестывалась массовым притоком не подготовленных к управлению людей. Обвинять в этом большевиков, конечно, нелепо, потому что не они ограничивали предыдущие столетия доступа обычных людей к образованию и культуре. Они, как и эсеры годом ранее, оказались перед фактом желания множества людей примкнуть к правящей партии в условиях дефицита собственных кадров.
В селе Троицком в партию вступило 70 человек[993]. В селе Молчановке Николаевского уезда в партию записалось 75 человек, и местный комитет планировал довести это число до двухсот[994]. В Пришибе (Царевский уезд) в партию вступили 500 человек[995]!
Мероприятия по созданию первичных организаций в селах напрямую оплачивались из бюджета[996].
В Теплинке Красноярского уезда один из жителей записался в компартию только для того, чтобы отобрать дом у тещи, перешедший к нему по разводу с женой. В соседней Сафоновке в комячейку «записались такие члены, которые записались исключительно по соображениям, что партия даст им власть отбирать коров и пр.». Обе ячейки были расформированы и созданы заново[997].
С осени 1918 года вступление в компартию стало означать не только административные преимущества, но и реальную возможность призыва на фронт. Так, в Икряном в армию была мобилизована половина из 60 местных коммунистов[998].
Некоторые ячейки представляли собой просто вооруженные отряды. Например, в Петропавловке[999] в парторганизации состояло 20–30 коммунистов, которые были хорошо вооружены и организованы. В Цареве организации РКП(б) не существовало вплоть до середины августа. Сформировать ее удалось только из отряда красноармейцев, который буквально на следующий день покинул город и отправился охранять переправы через Волгу[1000].
Неожиданных сложностей добавило переименование правящей партии.
Население глубинки связывало свои неприятности с неизвестно откуда появившейся компартией, которая сменила пользовавшихся симпатией… большевиков. В хрониках содержится удивительная запись, ярко иллюстрирующая глубину общественной мысли того времени: «У крестьян сложилось такое убеждение, что раньше, когда в начале революции у власти были большевики, было все хорошо. Теперь же, когда коммунисты, стало хуже. И поэтому в деревне родился лозунг: бей коммунистов – да здравствуют большевики!»[1001]
Образование
Константин Бакрадзе вел упорную борьбу за народную школу. Он вел ее против неграмотности, военных нужд и интриг бакинской партии. После распада Партии левых эсеров Бакразде не стал заниматься созданием на ее руинах Партии революционных коммунистов, а потом стал беспартийным.
Бакрадзе переживал за образование и перессорился на этой почве с большинством остальных советских ведомств. Он выселил всемогущие профсоюзы из дома Печенкина, забрав его под комиссариат и публичную библиотеку. Он пытался изъять у комиссариата соцобеспечения дом Шелехова. Он вступил в конфликт с горсоветом по поводу дома Губина. Он требовал от губисполкома бюджета и зданий для детских садиков, школ, училищ и студенческих аудиторий[1002].
Суровая жизнь вносила коррективы. Из шести открытых Бакрадзе детских садиков осталось только три. Остальные были реквизированы военным ведомством. Уже в августе прекратила работать народная консерватория[1003]. Правда, вместо нее на Почтовой улице открылось Музыкальное училище[1004]. По установке из Центра были проведены выборы учителей. Смысл выборов состоял в исключении из образовательного процесса преподавателей, настроенных к советской власти отрицательно. В результате были забаллотированы 83 человека только в Астрахани: восемь преподавателей Мариинской гимназии, шесть – гимназии Безерман (включая саму Безерман) и т. д.[1005]
Удавалось поддержать работу нескольких народных гимназий, технических и бухгалтерских курсов, но главным предметом гордости и заботы Наркомпроса стал Астраханский университет. Он был открыт 15 сентября в бывшем особняке нефтепромышленников Меркульевых[1006]. Играл «Гуадеамус». Бакрадзе произнес вступительную речь. Профессор Усов дополнил его, указав, что жизнь на Землю могла быть занесена метеоритами, и «не дело ли Человека Будущего построить правильные отношения с соседними светилами, вероятно, тоже населенными, пусть и не людьми?».