С тем чтобы продемонстрировать силу, 22 января Шляпников проводит военный парад.
Буквально на следующую ночь вспыхивает мятеж. Пятьсот солдат из 180-го полка выдвигаются к крепости. Часть из них рассредоточивается в сгоревших домах на Московской ул., а около половины, смяв часовых, входят в Кремль и дают на радостях несколько выстрелов.
Разумеется, никакой особой конспирацией это выступление не отличалось. Расположенный в Кремле коммунистический Железный полк был быстро поднят по тревоге, рассеяв и разоружив мятежников. Тех, кто бежал за пределы крепости, частью тоже переловили, а остальные вернулись в казармы.
Всего было арестовано 247 человек, из которых 217 через пару дней освободили. Ни одного представителя комсостава среди них не было.
И здесь мы читаем очень важное замечание Шляпникова: «Никаких прямых или косвенных указаний на то, что те или иные группы интеллигенции или офицерства принимали участие в подготовке мятежа, нет. Эта вспышка служит явным показателем существующего поворота в офицерстве и интеллигентских кругах»[1049].
Зато отравился секретарь партячейки Железного полка, чья причастность к выступлению была установлена.
В далекой Москве затаивший злобу Карл Грасис незамедлил воспользоваться волнениями в Астрахани для дискредитации своих врагов, изгнавших его с должности начальника Особого отдела Каскавфронта. В письме в адрес нового председателя Реввоенсовета фронта Константина Мехоношина он обвинил в подготовке выступления лично Мину Аристова, указав, что о возможном восстании знал и руководитель местной юстиции Сергей Генералов. Карл Грасис сообщал, что заговорщики поддерживали связи с белым Гурьевым и с Антантой.
«Нам известно, как живут наши советские астраханские деятели (кутежи, шансонье, артистки и т. д.), – писал Грасис командованию фронта, – и возникает вопрос: откуда берутся средства? Нельзя такое бесшабашное разгильдяйство объяснять только хищением советских сумм. Тут есть более законный источник доходов: деньги союзников. Есть агентурные данные. Определенно известно от самих белогвардейцев, что происходит вербовка солдат в отряде Аристова»[1050].
Более того, Грасис напросился на прием к председателю ВЦИК Якову Свердлову и попросил того «произвести основательную чистку в Астрахани»[1051].
Январские события явно продемонстрировали отсутствие в Астрахани какой-либо реальной контрреволюционной организации и вместе с тем ярко выраженное волнение в среде самих работников и красноармейцев.
Война, голод и тиф
Три всадника Апокалипсиса пришли на астраханскую землю.
11-я армия отступала через безжизненные ногайские пустыни и калмыцкие степи. Эти пространства крайне неприветливы. Здесь до самого горизонта нет ни деревьев, ни кустарников. Зимой холодно, так как Волга и Каспий ввиду своей отдаленности нисколько не смягчают климат. Нет питьевой воды, а редкие колодцы скудны и заполнены соленой жидкостью. Здесь никто не живет. Это мертвая земля.
По мертвой земле шли голодные люди, каждый второй из которых был болен. По армии бродил тиф. Тысячи больных тифом людей ночевали под зимним небом в продуваемой ледяным ветром степи. Каждое утро десятки и сотни из них уже не поднимались. Те, кто избежал тифа, были в лучшем случае простужены, а очень часто получили воспаление легких.
Но люди не сдавались. Они шли в Астрахань, мечтая о тепле, еде и отдыхе.
26 февраля 1919 года жители Николаевки, небольшого села в 18 км восточнее Астрахани, были поражены открывшейся перед ними картиной. Обходя мелководный ильмень, в село входила колонна Красной армии. Обмороженные, перевязанные, смертельно измотанные люди просили дать им кров и пищу. Селяне постарались помочь. Но Николаевка была маленьким селом из полутора сотен дворов. А только в первый день пришли полторы тысячи человек. Большинству из них пришлось ночевать прямо на улице, тем более что больных тифом пускать к себе в дом люди остерегались. Единственный сельский фельдшер, привлекая местных учительниц в качестве санитарок, пытался оказать красноармейцам помощь, но у него не было ни перевязочных средств, ни лекарств. На следующий день пришла другая колонна, и она была не меньше. И так шел день за днем, достигая потока до трех тысяч человек в день[1052].
Ксения Новикова, служившая в армейском штабе, описывала: «В Яндыки приехали на шести подводах, а вернее, пришли пешком от Михайловки, лошадей притащили. Вид здесь замечательный, куда ни пойди, увидишь горы павших лошадей, волов, верблюдов, которые подыхают только от голода. Людей тоже масса умирает. Вчера у нас утром на крыльце красноармеец скончался. Наверное, в бреду шел раздетый, босой и упал. Я пыталась найти себе угол где-нибудь с хозяевами, но нет ни одного дома, где не было бы больных. Теперь мы устроились шесть человек в одном доме, в котором, конечно, нет удобств. Холодно, потому что топить нечем. Поломали сараи, забор, крыши и т. д.»[1053].
Астрахань не могла жить прежней относительно размеренной жизнью. Красноармейцев нужно было размещать, больных и раненых лечить, и, конечно же, всех вновь прибывших следовало обеспечить питанием.
27 января было объявлено о неблагополучной ситуации по тифу. Началась мобилизация специалистов, имеющих медицинское образование и медицинскую практику.
На Эллинге врачебный пункт был развернут в больницу на 250 мест. Еще 350 коек для тифозных больных было открыто в Александровской больнице, которая теперь стала специализированной: людей, имеющих иные заболевания, оттуда перевели в старую больницу на Паробичевом бугре.
Под лазареты были отведены дом Шелехова на Кутуме, Епархиальное училище на Больших Исадах, Коммерческая школа, Армянская семинария, Духовное училище на Почтовой ул., Вейнеровская пл. и т. д.[1054] Больными были заполнены театры, школы, клубы, столовые и бондарные мастерские[1055]. Но тифозных были тысячи. Мест в больницах не хватало.
Началось уплотнение больниц, вызвавшее протесты. Пациенты и сотрудники 2-го лазарета писали: «между койками нет ни на йоту расстояния, по два больных лежат на одной общей койке, насекомые свободно переходят от одного больного к другому. Новые уплотнения палат заключаются в том, чтобы снять столики, стоящие через две соединенные койки, на месте последних поставить новые койки, так что получится одна общая койка, по ширине занимающая все помещение»[1056]. Часть солдат и командиров Красной армии пришлось расквартировывать по домам. Проблем добавил топливный кризис. Из Баку перестала поступать нефть, и топить круглосуточно бани, чтобы люди могли быть в чистоте, оказалось невозможно. Было прекращено движение пассажирских трамваев, закрыты кинотеатры, приостановлен отпуск бензина и мазута всем не занятым на оборонных заказах металлообрабатывающим предприятиям. Город погрузился во тьму: уличное освещение тоже отключили[1057]. Норма расходов электроэнергии в жилом секторе была ограничена 1,5 кВт-ч в месяц (!) на комнату[1058].
По требованию врачей, опасавшихся непредсказуемого расширения числа больных тифом, прекратили работать школы, клубы и Университет[1059].
Это не помогало. Эпидемия быстро стала охватывать город.
Вдобавок абсолютно не было запасов мыла. Совнархоз из имеющихся у него 800 тонн жиров, заготовленных для Центра, половину решил в Центр не направлять и использовать для производства моющих средств. Но этих объемов было недостаточно, и из 11 мыловаренных заводов остался работать только один[1060]. Из семи городских бань теперь работали только две[1061]. Перед ними с ночи выстраивались очереди. На семью выдавали в месяц – независимо от ее состава – всего 110 граммов моющих средств скверного качества. В городе появилась чесотка. В селах она просто бушевала. Цена за полкило мыла достигла 45 рублей[1062].
По некоторым оценкам, тиф охватил 60 % солдат 11-й армии и до 30 % горожан[1063].
Смертность составляла 9 %, что было ниже, чем в предыдущие годы, однако высокое число заболевших влекло за собой небывало масштабную жатву смерти[1064]. Если исходить из обнародованного числа заболеваний, количество погибших за считанный месяц астраханцев надо принять за три тысячи человек. Среди умерших оказалось и 22 врача и фельдшера, бесстрашно выполнявших данную ими клятву Гиппократа: Вероев, Елизаров, Лукин, Вайсберг, Попова, Городницкая и другие[1065]. Погиб от тифа основатель Народной картинной галереи Павел Догадин.
Парализация управления, вызванная разрушением астраханских органов власти «бакинской партией», привела к тому, что организацией снабжения губернии продовольствием толком перестали заниматься. Декабрьские наряды на хлеб были отоварены Центром только на 15 %, январские – на 80 %, а на февраль наряды вообще не были утверждены[1066].
Военная диктатура Мехоношина-Кирова
Еще месяцем ранее, навстречу отступающим частям, в Астрахань прибыл 32-летний Сергей Киров. Киров, уроженец маленького северного городка Уржум, имел большой опыт подпольной работы, начавшейся еще в 1904 году. Он долго колебался между ленинцами и меньшевиками, но после Октябрьского переворота безоговорочно поддержал победителей. Он был хорошим журналистом и талантливым оратором. На Кавказе Киров виртуозно сумел поднять ввысь влияние большевиков, вначале сформировав союз с казаками, а затем разменяв его на союз с ингушами и чеченцами. Но этот опыт политической