В три часа ночи Реввоенсовет Кавказфронта отметился странным требованием занять надежными частями железнодорожный вокзал и Селены. Селенские бондари в событиях не участвовали, и в квартале царили тишина и спокойствие. Чугунов отказался выполнять неуместное распоряжение. Его внимание было приковано к 6-му району. Также очевидно, что он опасался выступлений в других частях.
Утром 11 мая отмечаются последние столкновения. В десять утра в 6-м участке были слышны звуки перестрелки. Скорее всего, она сопровождала мероприятия по арестам и обыскам. Сто коммунистов прочесывали Эллинг, ища повстанцев, и это не всегда встречало радость у местного населения.
Ближе к полудню уверенно продвигавшиеся к Цареву моряки неожиданно встретили сопротивление мусульман аула Тияк. Моряков было 40 человек, а татар, по их оценкам, целая тысяча. Тысяча татар залегла двумя цепями, после чего перешла в наступление. Моряки были вынуждены отойти[1151].
Впрочем, вскоре они вернулись с усилением и подавили остатки сопротивления.
12 марта Киров приказал уничтожать дома, из которых раздавались выстрелы, но выстрелов уже не раздавалось[1152]. Наоборот, все стихло. Ранее вынесенное распоряжение о расстрелах на месте было отменено. Теперь задержанных направляют в комендатуру и затем в Особый отдел[1153].
13 марта в Полицейском саду[1154] похоронили красноармейцев, погибших в результате волнений. Их было тридцать три[1155]. Учитывая примерное равенство сил, применение только стрелкового оружия и неоднократный переход восставших в контратаки (Земляной мост, площадь Вейнера, Консервная фабрика, Тияк), потери восставших следует признать примерно равными потерям правительственных войск. То есть в общей сложности погибли не более ста человек.
В историографии ВКП(б) – КПСС мартовские события оцениваются как белогвардейский мятеж, в который была вовлечена часть рабочих. В доказательство приводится факт существования белогвардейского штаба в доме Розенблюма. Этой версии мы обязаны Сергею Кирову, который, не приводя никаких доказательств, заявил 15 марта на собрании фабзавкомов: «Не подлежит никакому сомнению, что местная белогвардейская агентура, работавшая у нас в городе, находилась в тесной связи с московскими белогвардейскими организациями»[1156].
В эмигрантской версии, нашедшей отражение у С. Мельгунова и П. Силина, рассказываются следующие страсти: «Десятитысячный митинг мирно обсуждавших свое тяжелое материальное положение рабочих был оцеплен пулеметчиками, матросами и гранатчиками. После отказа рабочих разойтись был дан залп из винтовок. Затем затрещали пулеметы, направленные в плотную массу участников митинга, и с оглушительным треском начали рваться ручные гранаты»[1157].
Обе версии надо признать абсолютно лживыми.
Не было белогвардейского мятежа, а в доме Розенблюма располагалась восставшая саперная рота, во главе которой стал какой-то 18-летний юноша. На заговор офицеров это откровенно не тянет.
Не было десятитысячного митинга рабочих и общегородского митинга вообще. Соответственно, не было и быть не могло расстрела митинга.
Было шествие рабочих одного городского квартала – Эллинга. Остальные рабочие территории – Селены, Форпост, район сетевязальной фабрики – в выступлениях не участвовали. После инцидента в порту и разоружения рабочими стрелкового взвода выступление переросло в вооруженные стычки. К рабочим присоединилась часть гарнизона, а еще часть гарнизона явно им сочувствовала. Никакой организации восстания, по большому счету, не было. Толпы людей громили продуктовые магазины и хлебопекарни, а по городу начались грабежи обывателей.
Большевики использовали для подавления выступления силы, вряд ли превышавшие тысячу человек. Артиллерия за все время произвела один выстрел, который в силу его исключительности так сильно запомнился всем участникам событий. Общие потери в ходе боев не превышали ста человек убитыми и примерно 300 ранеными.
Мартовский террор
В городе начались очередные аресты. Астрахань переживала их и в 1918 году. Но они никогда не влекли за собой массовых репрессий. Организаторы январского мятежа 1918 года отделались максимум приговором к тюрьме, и, кроме Бирюковых, все были выпущены на свободу в течение нескольких месяцев. Жертвами объявленного в сентябре 1918 года красного террора стали менее тридцати человек.
На этот раз, при Кирове и Атарбекове, было по-другому. 25 марта газета «Пролетарская жизнь» опубликовала список из 183 человек, расстрелянных после подавления мартовских выступлений.
Собственно мятежников среди них было относительно немного – только 49 человек, включая Ивана Зазнобина, профсоюзного лидера завода «Кавказ и Меркурий». Если учесть, что только Мусульманский полк взял в плен двести человек, это означает, что большинство солдат и рабочих, схваченных во время боев, из-под ареста отпустили.
Сработал, скорее всего, классовый подход и предположение, что для устрашения можно ограничиться временным заключением. Подвалы Особого отдела и «Бастилию» в эти дни прошли многие, в том числе не участвовавшие в восстании, но нелояльные работники. На заводе «Кама», например, где коллектив единогласно проголосовал против забастовки, были арестованы десять активистов, «все время шедших против советской власти». Их отпустили по ходатайству жен спустя неделю[1158].
Основной удар репрессий пришелся по представителям состоятельных кругов, которые к мартовскому восстанию были совершенно непричастны.
Было расстреляно порядка восьмидесяти промышленников и торговцев, включая Семена Агабабова, Василия Меркульева, «дочь генерала Англии» Клеопатру Якубовскую и бывшего лидера кадетов Моисея Дайхеса.
На распоряжении о казни Агабабова, Дайхеса и еще нескольких человек содержится запись начальника хозчасти Особого отдела, датированная 11 часами вечера 18 марта:
«Приговор произведен в исполнение. Буржуев отправили в штаб “Духонина” на мясо»[1159].
Был расстрелян замечательный архитектор Вагранек-Вальдовский, построивший здания Биржи, кинотеатр «Модерн», дом Казачьего правления и другие объекты, столь знакомые многим поколениям астраханцев. Вся вина Вагранека-Вальдовского заключалась в том, что он пошел в ЧК ходатайствовать за своих арестованных сотрудников.
Следующая большая группа жертв пришлась на армейских: участников январского выступления в Астрахани (20 человек), бывших морских офицеров из Хельсинки (пятеро) и красноармейцев, отказавшихся стрелять в рабочих 10 марта (девять человек). Также по обвинению в рукоприкладстве был расстрелян командир Мусульманского полка Козен-фар-оглы. Наконец, 11 человек расстреляли по обвинению в «агитации против советской власти». Среди них оказался председатель партии Ревкоммунистов Федор Митенев, человек абсолютно просоветский, но очень неугодный «бакинской партии».
Массовым расстрелам подверглись церковные служители. 13 марта прямо на территории Кремля были расстреляны дьякон Иоанн Заправдин и 11 членов церковного Совета церкви Михаила Архангела села Карантинное[1160], где никаких волнений не наблюдалось и близко. Нельзя сказать, что жители села были в восторге от коммунистов, и местный комитет бедноты отмечал скрытое недовольство, но в селе царило полное спокойствие. Казнь всего церковного актива не имела никакой ясной причины и представляла собой только акт запугивания и терроризирования жителей пригородного села[1161].
15 марта был расстрелян староста церкви князя св. Владимира, неграмотный конопатчик Алексей Кочкарев. Вся его вина заключалась в том, что в восстании принимали участие жители окрестных кварталов.
Был убит казначей Введенского храма Иван Ясырин.
За единичным исключением, следственные материалы не содержат никакой доказательной базы. В лучшем случае схваченных людей допрашивали, но поиском свидетелей и доказательств вины Особый отдел себя не утруждал. Впрочем, если находились свидетели защиты и подследственный не относился к враждебным группам (буржуазия, офицеры, неугодные «бакинцам» лидеры), то обвиняемых отпускали.
В 1996 году Военной прокуратурой был реабилитирован 281 человек, а в 2001 году – еще 58 жертв мартовского террора. Однако в это число включены и лица, расстрелянные в селах (только в Чагане – 21, в Карантинном – 12, в Камызяке – 31, в Каралате – 48 человек и т. д.), речь о которых пойдет ниже.
Поэтому число жертв непосредственно в Астрахани следует принять за не превышающее двести человек, учитывая некоторые пофамильные расхождения между публикацией в «Пролетарской жизни» и архивом Астраханского ФСБ[1162].
Одновременно были включены механизмы пропаганды. Они сочетали в себе черты запугивания, пафоса и небольшого патернализма.
Особо агрессивные статьи выходили за подписью комиссара продовольствия Михаила Непряхина. Еще осенью 1918 года он вышел из меньшевистской организации и теперь примкнул к большевикам[1163]. Непряхин публично обращался к землякам, выступившим 10 марта: «Если допустить на минуту, что вы случайно одержали бы 10 марта в Астрахани верх, то сами рассудите, могла бы Советская Россия оставить вас в Астрахани в покое? – Через день, через два, через неделю на Астрахань были бы двинуты войска из Саратова, из Центра, и рано или поздно от вас не осталось бы мокрого места. Зарубите себе это на носу как можно потверже»