«Стыдно быть астраханцем, – писал другой автор, скрывшийся под псевдонимом. – Подонки рабочего класса, недостойные причисления к великому классу трудящихся, допустили подлое дело измены революционной России и подняли руку на рабоче-крестьянское правительство»[1165].
13 марта был опубликован приказ РВС о регистрации работников. Людей, не явившихся на предприятия, лишали продуктовых карточек и отправляли на принудительные работы в службу канализации, на вывоз нечистот и т. п. Разумеется, – под страхом смертной казни – были разоружены все рабочие дружины[1166].
В селах от населения потребовали сдать кинжалы, шашки, тесаки и кортики[1167].
13 марта в бывшем Полицейском саду, теперь переименованном в Морской, прошли похороны погибших красноармейцев и коммунистов. Тридцать три гроба с телами павших пронесли через половину города. Шествие началось от Вейнеровской площади, прошло через Татарский мост, мимо городской тюрьмы и Буровского (Александровского)[1168] сада и закончилось двухчасовым митингом у колокольни женского монастыря. На трибуне стоял Константин Мехоношин.
Киров – теперь – активно ездил по заводам.
Явка на его выступления была высокой. Конференция пищевиков собрала 1000 участников, на Эллинге на митинг пришла тысяча человек, на Нобеле – более 4000. Во всяком случае, именно такие цифры приводила пресса. Даже если они преувеличены, народа, очевидно, приходило много.
Конечно, настроения людей определялись не их участием в собранных по распоряжению свыше митингах.
На заводе «Ока» и в компании «Кавказ и Меркурий» распались ячейки большевистской партии. Состоявшие в них рабочие вышли из РКП(б)[1169]. Сказанное справедливо и к другим предприятиям. Даже спустя полгода, в ноябре 1919 года на заводе «Нобель» числилось всего 18 членов партии, на Макаровском острове – трое, а на «Каме» – только два человека[1170].
Но самый главный шок испытали рабочие организации. Потрясенный Трусов сложил с себя полномочия председателя Союза Союзов. Подал в отставку и член президиума Баграмов[1171]. 19 марта Федор Трофимов попробовал собрать Совет профкомов. Кворум пришлось ждать два часа, и кворума не было. Из 58 членов Совета пришли только 20[1172].
Лишь 9 апреля удалось созвать некое подобие профсоюзной конференции. Список нового руководства был внесен представителем РКП(б), который заявил, что «партия, указывающая пролетариату его истинный путь и руководящая теперь всем, естественно, должна выдвинуть на посты членов Президиума товарищей, которым она доверяет»[1173].
Федор Трофимов сохранил свой пост председателя, но Павла Унгера в списке руководителей уже не оказалось. Своевольный лидер портных не устраивал бакинскую команду. Он был вынужден покинуть город.
Организованное рабочее движение Астрахани, способное занимать самостоятельную позицию и спорить, было разбито. Оставались активисты, оставался Трофимов, но само движение низовой инициативы было сломано. И это прямой результат мартовских событий 1919 года.
В партии прошли чистки. Из рядов РКП(б) было исключено 872 человека, или более 20 %. Из советского аппарата было изгнано 234 «карьериста и врага народа», преимущественно неугодных руководству губкома специалистов[1174]. Особенно большие потери были в рабочих кварталах. На Эллинге партию покинуло 45 % членов, на Селенах – 42 %[1175].
От астраханцев окончательно были зачищены советские органы.
8 апреля был ликвидирован горисполком, а его службы влиты в состав губернского исполнительного комитета[1176]. Таким образом, городской Совет рабочих и солдатских депутатов превратился в совершенно фиктивный орган, поскольку ни одной службы ему более не подчинялось.
Этого Кирову показалось недостаточно, и 18 апреля он смещает астраханца Липатова с должности председателя губисполкома. Роль Липатова к этому времени была достаточно условна, поскольку все начальники ключевых отделов – финансов, земли, юстиции, просвещения, медицины, социального обеспечения – были назначены из числа «бакинцев».
Теперь же и пост председателя губисполкома был передан прибывшему с Кавказа «специалисту», явно не выдающегося ума, но должной верности, судя по характеристике, которую ему дал Киров: «товарищ Коробкин, конечно, не отличается сверхестественными способностями и звезд с неба не хватает. На Северном Кавказе он работал по продовольственному делу и сделал очень много. Отличительной чертой тов. Коробкина является партийная выдержанность и дисциплина»[1177].
При всем прочем из мартовских волнений Кировым были извлечены и практические выводы. Комиссариаты и профсоюзы обеспечивали поставки в город рыбы. Цены на нее были установлены официально и оказались вполне демократичны: фунт осетрины 4.30 руб., белуги 2.90 руб., сома 1.25 руб., воблы – 0.90 руб.
28 марта – то есть буквально через полмесяца после трагедии – нормы выдачи хлеба по 1-й категории были увеличены до 1 1/2 фунта. Со 2 апреля возобновилась выдача мыла (по 100 граммов), спичек, масла и других товаров. Была поднята и зарплата[1178]. Только в период с 18 по 21 апреля в Астрахань пришло 222 вагона хлеба, что соответствовало трехнедельной норме[1179].
Вскоре появились шоколад (140 граммов в месяц), орехи и монпасье[1180].
Возвращались и другие продукты питания, хотя их дефицит ощущался. Сахар, например, выдавали только детям и только по записке от врача[1181].
Очевидно, что выхода людей на улицы 10 марта 1919 года можно было избежать, если бы были обозначены хотя бы примерные сроки строгой экономии, оказавшейся не столь продолжительной. Столь же очевидно, что подобная цель не ставилась. Киров, Атарбеков и «бакинцы» ощущали себя во враждебном астраханском окружении, своим главным организованным врагом они видели местные профсоюзы, и им было нужно разгромить этого «врага».
Выступления в селах
В сельской местности шли свои политические перемены. Главной из них стало вытеснение избранных населением Советов. Вместо них решения принимали партийные структуры. Селяне, конечно, хотели избирать свою власть, но их мнение зачастую не совпадало с мнением краевого центра. В селе Ямное Астраханского уезда жители избрали сельсовет из числа не самых бедных крестьян, которых большевики называли не иначе, как «кулаками». Из города приехал тов. Субботин, который выгнал «кулаков» из сельсовета и ввел туда бедноту. Стоило тов. Субботину вернуться в город, как селяне собрались на сход и вернули Совет в первоначальный состав.
Однако такую стойкость люди проявляли не везде, и ее запасы были небезграничны. Уже к концу 1919 года во многих селах население пришло к выводу, что выборы местной власти представляют собой фикцию, мираж. В сентябре в Петропавловке[1182] выбирать сельсовет из 3500 жителей пришло только… 52 человека[1183].
К весне 1919 года из местных органов власти исчезли последние представители конкурирующих с большевиками партий. В Енотаевском уезде, например, только в Совете Княжино[1184] оставался одинокий левый эсер.
Выдавливали даже союзников из Партии ревкоммунистов, которые активно боролись за советскую власть и сражались в рядах Красной армии. В феврале 1919 года при выборах исполкома Красноярского уезда из списков был исключен член ПРК Кузнецов, что напрямую объяснили его партийной принадлежностью[1185].
Бывало и хуже. Председатель партии ревкоммунистов Федор Митинев, сменивший заболевшего тифом Петра Шичкова, незадолго до своей гибели отправился на север губернии создавать партячейки. На станции Джанибек местные большевики пригрозили ему арестом и расправой. Митинев был вынужден вернуться в Астрахань, где собрание ПРК в очередной раз приняло резолюцию о необходимости совместной работы с РКП(б)[1186].
В Черном Яру опять был арестован максималист Конев, которому вменялось в вину исключительно членство в партии. Руководство максималистов внесло протест во ВЦИК, и из Москвы пришла телеграмма, что членство в просоветской партии не создает состав преступления и Конева надо освободить[1187].
Оценив, что единственной альтернативой остались коммунисты, селяне активно потянулись в большевистскую партию. В Золотухе ячейка насчитывала 25 человек, в Удачном – 86!
В селах, как и в городе, не было хлеба, причем посевного тоже. Денег тоже не было, и местным властям приходилось облагать налогами даже бедняков.
Все это сопровождалось массовыми злоупотреблениями. Председатель губисполкома Липатов описывал свои впечатления от посещения дальних сел: «когда в мае я прибыл в Енотаевский уезд, было странным главным образом то обстоятельство, что советскую власть кляли даже бедняки. Как представители Советов, так и темные личности, примазавшиеся к коммунистической партии, своими взглядами и поведением работали сплошь и рядом в пользу белогвардейцев. Так, например, брали у бедняка последнюю одежду или отбирали скот, прибегали к насилию или угрозам (обещали рвать ногти или выдергивать волосы, посадить в холодный подвал в одном нижнем белье – и это последнее приводилось в исполнение)»