Но главная проблема управления состояла в том, что военные соединения были разделены на множество частей, территориально разбросанных на сотни километров[1242]:
34-я стрелковая дивизия:
• 1-я бригада трехполкового состава (298-й сп в Яндыках, 299-й сп в Красном Яру, 300-й сп в Енотаевке);
• 2-я бригада четырехполкового состава (301-й сп в Каменном Яру, 302-й и 303-й сп в Камышине, 304-й сп в Астрахани);
• 1-я отдельная кавалерийская дивизия – Хулхута;
• 2-я отдельная кавалерийская дивизия – Енотаевка;
• 3-я отдельная горская кавалерийская дивизия – Красный Яр;
• 4-я отдельная кавалерийская дивизия – Капустин Яр;
• 7-я кавалерийская дивизия трехполкового состава (37-й кавполк в Оленичево, 38-й кавполк в Терняке, 39-й кавполк во Владимировке);
• Артиллерийский дивизион (по одной батарее в Астрахани, Красном Яру и в районе Яндык);
• Конный артиллерийский дивизион (две батареи под Оленичево);
• 13-й бронеотряд – Волжский боевой участок;
• 13-й железнодорожный полк – на железной дороге;
• 47-й авиаотряд – Астрахань;
• 28-й воздухоплавательный отряд – Черный Яр;
• Отдельный полк ВЧК – Астрахань;
• Пехотные командные курсы – Астрахань;
• Ударная коммунистическая группа Аристова – Капустин Яр;
• Ровненский немецкий отряд Зельмана – Владимировка.
Громкие названия частей не отражали их реальной силы. Так, 3-я отдельная горская кавдивизия представляла собой всего лишь эскадрон, то есть ее численность равнялась примерно 1/70 от настоящей дивизии. Гораздо хуже было то, что части располагались хаотично, не имели единого командования и уже по этой причине не могли эффективно противостоять организованному противнику.
Июльский террор и крушение Атарбекова
В то время как над Астраханью нависла угроза полного окружения, начальник Особого отдела Каспкавфронта Геворк Атарбеков напомнил о себе.
Вернемся чуть ранее.
Мартовские тотальные расстрелы 1919 года продолжались недолго.
1 апреля на первой полосе газет публикуется сообщение Ревтрибунала о том, что ВЦИК обязал ЧК передавать после расследования все дела для принятия окончательных решений в Ревтрибуналы. При этом самого решения ВЦИК на данную дату еще не было, но оно ожидалось, и астраханская юстиция, таким образом, забегая вперед, просто пресекла возможность особого отдела выносить новые смертные приговоры[1243].
Ревтрибунал не был склонен к применению смертной казни. В мае, например, было рассмотрено дело двух красноармейцев, отказавшихся стрелять в повстанцев во время мартовских событий. Их осудили к… отправке на фронт[1244].
Атарбекова такая мягкость не устраивала. 1 июля все контрреволюционные дела были изъяты из ведения Ревтрибунала и переданы особистам Атарбекова.
Уже в ночь на 2 июля Особый отдел провел волну арестов среди остававшихся в Астрахани офицеров царской армии, служивших теперь в 11-й Красной армии. Один из них пытался оказать сопротивление, но был убит.
Всего было арестовано 45 офицеров, а также 15 представителей состоятельных классов и местного духовенства.
Вся волна арестов была основана на показаниях 23-летнего Сергея Нирода, который проходил по материалам дела как «граф», а на самом деле был незаконнорожденным петербуржцем, не знавшим своих родителей. Алкоголик, интриган и мот, Нирод закончил юнкерское училище, затем примкнул к Советам и определился на службу в Астраханскую флотилию. Он подстрекал сослуживцев к антибольшевистским разговорам, а затем писал на них доносы в ЧК.
Еще одним «собирателем контрреволюционеров» стал артист Семен Арендаренко, выдававший себя за эмиссара от Деникина. В стиле «12 стульев» он собирал деньги с исстрадавшихся предпринимателей, которые присваивал. Нирод донес на Арендаренко, а тот раскрыл чекистам свою «сеть».
Два жулика на реальных организаторов антибольшевистского подполья не были похожи.
Поэтому во главе заговора Атарбеков поставил… архиепископа Митрофана и викария Леонтия. Митрофан и Леонтий были арестованы давно, еще 7 июня. Теперь же им нашли дело. Парадоксальным образом «железный Геворк» обезглавил оба течения в местной православной церкви. Дело в том, что если архиепископ Митрофан был человек со старыми взглядами, тяготевший к монархии, хотя и не враждебный открыто к Советам, то викарий Леонтий был настроен на сотрудничество с новой властью. Между двумя иерархами были сложные отношения, и Леонтий, стремясь к усилению влияния, даже пошел на создание «Союза религиозных общин», который давал больше власти приходам.
Стоит обратить внимание на то, что Леонтия арестовали за призыв к православному населению оказать помощь раненым и больным воинам 11-й армии. В воззвании содержалась ссылка на Евангелие от Матфея: «Я был наг и вы не одели Меня, был болен, и вы не посетили Меня». Председатель губчека Атарбеков придумал, что ссылка на Евангелие сделана для подрыва авторитета советской власти и предложил арестовать викария. Это решение санкционировал представитель Реввоенсовета Сергей Киров.
В архивах ФСБ хранятся материалы по этому следствию. Протокола допроса архиепископа Митрофана там нет, а в деле епископа Леонтия содержатся две подписанные его именем объяснительные записки, вторая из которых – с некоторым признанием в заговоре – выполнена совсем иным подчерком, чем первая[1245].
Прихожане пытались спасти своих пастырей. Они решили использовать классический астраханский метод решения проблемы – поиск влиятельных знакомых.
Мина Аристов, еще год назад возглавлявший военный комиссариат края, теперь был только командиром коммунистической роты. Но после смерти Трусова он оставался единственным астраханцем, способным проявить независимую линию и сохранившим какое-то влияние во власти. Аристов пообещал подумать. Однако на другой день он дал отрицательный ответ. Он не решился говорить с Кировым, с которым имел натянутые отношения, а разговор с Атарбековым считал вообще бесполезным.
Более того, в середине июня Аристов сам был в очередной раз арестован ЧК и вышел на свободу только благодаря гневному протесту профсоюзов[1246]. К слову, в те же дни сотрудники Атарбекова пытались арестовать председателя губисполкома Григория Липатова, которого они не застали дома и который тоже был вынужден искать защиты у профсоюзов[1247].
Но если Григорий Липатов несколько отошел от дел, то Мина Аристов все же попробовал помочь Митрофану и Леонтию.
Он решил пойти снизу и нашел следователя, который вел дело. Следователь сообщил ему, что архиереи ни в чем не виноваты, но он, следователь, является просто исполнителем и решение принимает Атарбеков.
Содействовать арестованным священникам пытались и другие советские руководители. Еще накануне с ходатайством об освобождении Митрофана высказалась местная комиссия по отделению церкви от государства. Ее председатель Загулин лично отправил резолюцию в ЧК[1248]. Ответа не последовало.
Тогда председатель церковной общины Дмитрий Пряхин решился лично пойти к Атарбекову. Его рассказ стоит привести целиком: «Пришел в ЧК и после долгой процедуры получил пропуск к Атарбекову. Он сидел у себя в кабинете, худой, бледнолицый, меднобородый, с воспаленными глазами. Я рассказал ему о цели своего визита, он слушал, не прерывая, и когда я кончил, спросил меня: “Уверены ли верующие в невиновности архиереев и ручаются ли они за то, что архиереи будут вести себя по-церковному и не будут вмешиваться в политику?” Я обрадовался такому спокойному тону и, конечно, поручился за архиереев. В ответ на это Атарбеков сказал, чтобы я принес ему письменное ходатайство. Я ушел от него вполне уверенный в том, что визит удался и скоро наши узники будут на свободе. При выходе из коридора я почти столкнулся с Владыкою Митрофаном. Его вел от следователя конвоир, оказавшийся славным малым и давший мне поговорить с Владыкой. Я рассказал Владыке о своем визите, о содержании беседы с Атарбековым. Выслушав, Владыка ответил: “Хлопочите, я чист и ни в чем не виноват, вы за меня краснеть не будете…”».
В тот же вечер на квартире отца Димитрия Стефановского было составлено письменное ходатайство в духе требований Атарбекова. Утром, окрыленный надеждой, Пряхин поспешил к Атарбекову. Тот, прочитав бумагу, вдруг спросил: «Почему ходатайство от церковно-приходского совета Успенского собора, а не от Союза религиозных общин?» Пряхин ответил, что готов принести любую другую бумагу. Атарбеков вдруг изменился в лице и закричал на Пряхина:
«Почему ваш Митрофан не вошел в Союз религиозных общин? А теперь ты цепляешься за этот союз… Вот что, друг, бери свою бумагу и уходи, и не попадайся мне на глаза. Если еще придешь, то я сначала расстреляю Митрофана, а потом тебя». Перепуганный Пряхин схватил бумагу и быстро вышел на улицу»[1249].
5 июля Киров и Атарбеков собрали в Зале Труда[1250] несколько сот активистов. Киров в ярких, но абстрактных формах рассказал о положении на фронтах (оно в эти дни было крайне тяжелым). Сменивший его на трибуне Атарбеков произнес совершенно безумную речь о разоблаченном им заговоре: «заговорщики хотели целиком отравить два полка и рабочий батальон, и полк особого отдела цианистым калием, взорвать всю технику и оружейные склады и отравить всех ответственных советских работников. У них было огромное количество цианистого калия». Затем он рассказал подробности, заключавшиеся в том, что у арестованного помощника коменданта гарнизона 22-летнего Александра Ивановича Иванова был обнаружен план крепости