Все присутствующие в зале, включая Кирова, знали, что цианид калия – яд мгновенного действия. Он парализует дыхательную систему, и человек умирает в течение нескольких секунд. Поэтому отравить больше одной жертвы, не вызывая подозрений, невозможно. Атарбеков был явно психически болен и представлял собой очевидную угрозу для любого слушавшего его человека, кроме, конечно, привезшего его в Астрахань Кирова.
На следующее утро заработали жернова репрессий.
6 июля архиепископ Митрофан и епископ Леонтий были расстреляны. Есть устойчивая версия, что в расстреле участвовал лично Атарбеков[1252].
Казни священников прошли и в селах. Летом 1919 года были расстреляны священники Николай Шмелев из Михайловки и Алексей Смирнов из Золотухи. Кузнецов был обвинен в том, что после занятия его села отрядами генерала Драценко он служил молебен белым, а Смирнов поплатился за свободомыслие. Когда его спросили, будет ли он служить при кадетах так же, как при большевиках, он ответил, что готов признать любую власть. Позже Смирнов пытался объяснить, что имел в виду свою лояльность к красным, но воспитанных Атарбековым особистов это не остановило[1253].
Были расстреляны и многие офицеры, пошедшие служить в Красную армию. Среди них оказались подъесаул Петр Аратовский и хорунжий Петр Болдырев, преподававшие красным курсантам. Эти казни и аресты других преподавателей парализовали подготовку красных командиров, и 5 июля строевые и классные занятия были прекращены.
Провокаторов Нирода и Арендаренко тоже расстреляли.
Но «железному Геворку» хотелось больше арестов и убийств.
В материалах дела об «июльском заговоре» содержатся записи о «причастности» к нему Михаила Свечникова – командующего XI Красной армией. Сам Свечников в это время был за пределами Астрахани, но его сослуживцы, включая начштаба XII армии Северина, командира Железного полка Тамаркина, начальника авиации Лебедева, были арестованы. Были арестованы командир взвода Петр Алешечкин (бывший подпоручик), командир пулеметного взвода Леонид Никифоров (бывший штабс-капитан), инструкторы Командных курсов Гедеон Алексеенко, командир пулеметного взвода Алексей Лобанов.
За Гедеона Алексеенко, который командовал полуротой курсантов во время подавления мартовского мятежа, ходатайствовали курсанты и его брат Вениамин – секретарь Ревтрибунала. Они резонно указывали, что Гедеон Васильевич был схвачен в ночь на 5 июля, спустя три дня после основной волны арестов, и в случае причастности к «заговору» давно бы скрылся. В ответ на это Атарбеков арестовал секретаря Ревтрибунала Вениамина Алексеенко[1254].
В подвалах Особого отдела начали практиковать пытки. Петра Болдырева подвергали избиениям, о чем вспоминал спустя годы его сослуживец Леонид Никифоров, тоже подвергнутый аресту. Весьма вероятно, что таким образом из красного командира в буквальном смысле слова выбивали показания на Мину Аристова, который рекомендовал Болдырева на командную должность в РККА и который был личным врагом Атарбекова.
Новая волна террора, накрывшая Астрахань, оказалась возможна исключительно благодаря тандему Атарбекова с Кировым. Письма о произволе ЧК, которые астраханцы писали в губком партии, пересылались Кирову, а тот передавал их лично Атарбекову без всякого намека на проверку. Бакинка Надежда Колесникова, ставшая во главе астраханской организации большевиков, вспоминала, как, получив одну такую коллективную бумагу, она передала ее Кирову, а тот позвонил Атарбкову, предложив тому «лично разобраться»[1255].
Краевед Александр Марков, детально погрузившийся в июльское дело, описывает, как «разбирался» Атарбеков – используя провокаторов и пытки на допросах.
Вместо некоего Елисеева был расстрелян ни в чем не повинный Лисичкин. Его даже не удосужились допросить.
«Особый отдел объяснил этот случай простой ошибкой». Между тем за такие «ошибки» в Астрахани еще в начале 1919 года, до приезда Кирова, расстреливали самих чекистов. Десятки людей, включая членов правящей партии, сидели месяцами в подвалах Особого отдела, и их никто не допрашивал. Одним из них стал доктор Аншелес, отказавшийся присоединить к санитарному поезду вагоны со взрывчаткой. Атарбеков отправил его в подвал и на допросах лично угрожал расстрелом.
Особым объектом личной ненависти для Атарбекова был Аристов. Когда тот ненадолго отбыл на фронт летом 1919 года, Атарбеков сокрушался, что не успел арестовать популярного астраханского комиссара, «момент упущен, и следовало пустить Аристову пулю в спину». Непосредственным свидетелем этой вспышки злобы был командир ударного батальона Семенов.
11 июля в Астрахани прибыл инспектор ВЧК Заковский, направленный в город по личному распоряжению Дзержинского, чтобы разобраться в потоке жалоб родственников арестованных и расстрелянных людей. Атарбеков устроил гостю ужин со спиртным на квартире у своего заместителя и прямо ночью арестовал проверяющего!
Ежедневно в Астрахани проходило по 3–4 обыска. Штат ВЧК, состоявший всего из 15 сотрудников летом 1918 года, теперь разросся до 240 человек. В контрразведку были приняты лица с уголовным прошлым. Попытка части сотрудников ЧК обжаловать это решение закончилась их арестом: «их посадили в подвал и через несколько дней стали вызывать по фамилиям с криком, что ведут на расстрел, дабы раз и навсегда отбить охоту у сотрудников Особого отдела жаловаться на своих начальников».
Зато от ЧК можно было откупиться. В одном из уездов был пойман спекулянт с 4 центнерами спирта, которого служаки Атарбекова отпустили с миром, оприходовав товар для «служебных нужд». Ежемесячно на Особый отдел тратилось 1,4 млн руб., но денежные книги не велись. Деньги и конфискованные вещи просто расхищались[1256].
Атарбекову и его полукриминальному окружению были нужны оклады, звания, должности, спиртное и сильнодействующие наркотики. Да, это не преувеличение – водку, спирт и кокаин официально выписывали работникам Особого отдела в целях ведения «оперативной работы»[1257]. Можно предположить, что Атарбеков был и сам не чужд этих слабостей, поскольку иначе вряд ли бы шел на разложение собственного аппарата.
Но самое большое наслаждение Геворк Атарбеков испытывал от казней.
20 июля было расстреляно еще 14 арестованных. В архивах упомянуто: «О расстрелах не было постановлений, а лишь краткая заметка, что они расстреляны по приказу Атарбекова».
Киров поддерживает эти репрессии и 19 июля отбивает телеграмму в Москву: «особым отделом раскрыт крупный белогвардейский заговор. Целью заговора было подготовить Астрахань к тому, чтобы при затруднениях на фронте поднять восстание внутри Астрахани. Ближайшей задачей заговорщики ставили отравление рабочего батальона и ответственных работников»[1258].
В эти дни Красная армия терпит ряд болезненных поражений юго-западнее Астрахани и севернее Черного Яра. Маловероятно, что Киров верил в фантазии одурманенных наркотиками следователей про цианистый калий. Более вероятно другое – он создавал впечатление, что вина за неудачи лежит не на нем, а является следствием работы заговорщиков, которых надо арестовать и расстрелять.
Ночью 23 июля атарбековский приспешник Напалков, возглавлявший «активное отделение», собрал молодых красных командиров и заявил, что они находятся под подозрением. Спустя час он отправил телеграмму в войска, требуя незамедлительного прибытия ряда командиров с явной целью их ареста[1259].
Эти угрозы стали последней каплей в терпении астраханцев. Поздним вечером 24 июля Мина Львович Аристов поднял коммунистическую роту и окружил здание ЧК. Атарбеков и все его сотрудники были арестованы и отправлены на гаупвахту под особую охрану. Аристова активно поддержал комендант города Чугунов, который поднял по тревоге весь гарнизон[1260].
Растерянного Геворка привели под конвоем к Аристову, который пообещал того повесить за казни астраханских рабочих.
Срочно прибывшему на выручку особистов Сергею Кирову было объяснено, что никто не будет освобожден, пока преступления Атарбекова не изучит специальная комиссия. Кирову пришлось принять требование[1261]. В Москве уже несколько недель обсуждался вопрос отзыва самого Кирова из Астрахани, и его положение являлось отнюдь не бесспорным[1262].
Бакинцы были потрясены. Возглавивший местный финотдел Агаси Вартанян вспоминал, что они очень рассчитывали на Кирова, который соберет губком партии, обрушится на Аристова и вернет Атарбекова в прежний кабинет здания Особого отдела[1263]. Наутро контролируемый бакинцами губком партии потребовал от «активных участников этой авантюры сдать партийные билеты»[1264].
Однако губком оказался бессилен. Аристов пришел вместе с группой красных командиров и твердым намерением довести дело до конца. Вдобавок было очевидно, что массовые аресты военных начальников в условиях наступления белых дивизий на Астрахань могут обернуться падением города. Киров понимал, что ответственность за поражение может лечь на него.
К тому же 30 июля в Астрахань по военным делам прибыл опытный и авторитетный Валериан Куйбышев. В его присутствии Сергей Киров утратил монополию на представительство Центра. А его старший товарищ, очевидно, не был намерен в условиях явных злоупотреблений Атарбекова занимать сторону чекистов. Куйбышев вообще имел в партии репутацию рассудительного и взвешенного человека.