Некоторые из приобретений были лишены всякой смысловой нагрузки, кроме самодурственной. К примеру, Орде были выделены триста жаток, 150 косилок и 15 000 кос. Поскольку вся пашня умещалась на 300 десятинах, это имущество просто осталось ржаветь на станции Сайхин. Такая же судьба постигла великолепные палатки Красного Креста из прочного брезента и десятки тюков с пропагандисткой литературой на русском и тюркских языках.
Тунганчин выстраивает типичную азиатскую деспотию. Никакие коллегиальные органы ему не нужны, и первым делом он загоняет в политическую резервацию местных немногочисленных большевиков, угрожая им арестами. Он повсеместно подчеркивает, что является абсолютным представителем всемогущего Центра, что решение любого вопроса замыкается лично на него и что именно он определяет, выделить, к примеру, какому-то селению хлеб или нет.
В руководство местных Советов входят представители именитых родов. Почти каждый вечер Тунганчин устраивает приемы с черной икрой, шампанским и прочими излишествами.
Комиссар обзаводится личной охраной, вооруженной шашками в серебряной оправе, для оснащения которой были выделены английский шевиот и для верховой езды – 20 превосходных скакунов. Английского сукна, кстати, было получено 70 000 аршин, абсолютное большинство которого просто исчезла со складов.
Вполне естественно, что жизнь на широкую ногу не оставляла времени выполнять прямые обязанности. Широко разрекламированный «первый киргизский революционный полк», сформированный осенью 1918 года, представлял собой триста вечно голодных и оборванных людей. Время от времени Тунчанчин проводил смотр этого странного войска, требуя, чтобы его приветствовали не иначе, как «Здравия желаю, господин комиссар!».
Ни к каким боевым действиям эта часть, естественно, готова не была. Четыре заржавевшие пушки сиротливо стояли в качестве декорации на центральной площади Ханской ставки, а пулеметы были свалены в неохраняемый склад.
Еще в июне 1918 года Исполком по делам Управления Киргизской степью (то есть Тунганчин) пишет неслыханное по своему содержанию письмо в Гурьев к генералу Толстому. Советский Исполком просит командующего уральскими белоказаками не проводить рейдов против киргизов, поскольку последние не отбывали воинской повинности и не могут оказать сопротивления, и, вообще, они народ темный и активного участия в партийно-классовой борьбе не принимающий[1277].
В марте 1919 года восточнее, в Тургае, вспыхивают военные события. Сюда прибывает отряд «Алаш-Орды», то есть казахских националистов. Его командиры вначале заявляют о преданности советской власти, но вскоре совершают переворот, в ходе которого арестовывают и расстреливают местных большевиков.
Тунганчин вступает с мятежниками в контакт с понятной целью перейти на их сторону в случае военных изменений[1278]. И вместе с тем такая своеобразная модель «установления советской власти» предохраняет большевиков от открытого присоединения киргизской верхушки к белым. 28 мая в Ханской ставке открывается съезд киргизов, на который прибывают 167 делегатов. Отдельную фракцию формируют меньшевики, правые эсеры и националисты, объединившиеся в группу «Джегер». Но она вполне дружественна Советам. Ее представитель произносит речь о том, что колчаковщина несет реставрацию монархии и поэтому весь киргизский народ должен сплотиться для защиты революции.
На съезде присутствует Нариман Нариманов, который вместе с Тунганчиным и Лукашевым принимает парад. Нариманов вручает 1-му киргизскому революционному полку почетное знамя[1279].
В октябре белоказаки совершают налет на Сайхин, захватывая три вагона с боеприпасами и орудие. Никакого противодействия им «первый киргизский полк», разумеется, не оказывает.
Наблюдавший все это разорение и самодурство спецуполномоченный Вадим Лукашев направлял развернутые – по полсотни страниц – доклады в ЦК, но повлиять на ситуацию не мог. Ценой неимоверных усилий он открыл клуб, в котором стал показывать революционное кино, заставил отказаться от слова «господин» в приветствиях и путем больших усилий довел численность красного киргизского полка до 800 сабель. Три четверти полка вскоре было передано в действующую 4-ю армию и ушли на фронт.
Лишь в 1920 году, когда война откатилась далеко на восток к Иркутску и Самарканду, чекисты арестовали Тунганчина, и в Букеевскую орду пришли, наконец, социальные перемены. Впрочем, Тунганчин недолго сидел в тюрьме. Вскоре он вышел на свободу, устроился на хозяйственную должность, которую и занимал вплоть до Большого террора 1938 года.
Калмыкия
Еще хуже дело обстояло в Калмыкии. Если в казахских степях большевикам удалось наладить контакты с местной феодальной верхушкой и опереться в южных селах на ловцов, то калмыцкая верхушка была откровенно враждебна Советам. С русско-украинским местным населением тоже возникли проблемы.
3 января 1918 года в пос. Степном – единственном крупном населенном пункте Калмыкии[1280] местный Совет заявил о взятии власти. Совет возглавлял некто Иван Молодкин. Два его заместителя – Шишлянников (комиссар города) и Игнатьев – были делегированы на краевой съезд Советов в Астрахань. О степени опасности такой поездки говорит один яркий факт: Совет принял официальное решение выплатить пенсии женам Шишлянникова и Игнатьева в случае их убийства[1281].
Вся Красная гвардия Степного состояла из трех человек. К концу января ее довели до шести бойцов. Тем не менее Совет принимает решение ввести прогрессивный налог с латифундистов и скотовладельцев и даже начать передел земли. Всех жителей Степного, имеющего более пятидесяти коров, обязывают сдать одну корову в Совет по твердым ценам для перераспределения беднякам[1282].
Попытка опоры на местное русско-украинское население не была продуктивна. Летом 1918 года местный комиссариат земледелия, подчиненный Черному Яру, сообщает о том, что не будет выполнять декрет о социализации земли: «причины отказа населения Элистинского округа от социализации земли заключаются в том, что в населении замечается тоска по Учредительному собранию, недовольство Красной армией и антибольшевистские настроения, объясняющиеся главным образом тем, что процент неимущих в селениях Элистинского района невелик, в большинстве люди зажиточные и не видевшие еще близко горя и обиды»[1283].
В селе Троицкое прибывшим земельным инструкторам угрожали свернуть шеи, а на сходе в инструктора Шмика бросили палкой. В Улан-Эрге все того же Шмика обступили плотным кольцом, и из толпы сыпались «яростные крики, причем армейцев называли грабителями, которых надо убить»[1284].
Эти угрозы не были пустыми. В Харатусовском улусе был разгромлен земельный отдел.
Нелишним будет заметить, что колонисты были вооружены. Отчасти оружие принесли вернувшиеся с фронта солдаты, отчасти оно было получено от Царицынского Совета, который после январского мятежа 1918 года в Астрахани счел калмыков контрреволюционно настроенными и выдал отрядам самообороны в Элисте, Ремонтном, Приютном и других селах 200 винтовок с патронами и даже 4 пулемета[1285].
Зажиточные хуторяне – русские, украинцы и эстонцы – не собирались делиться никаким имуществом. Они потребовали отделиться от Калмыцкого округа и создать свой собственный уезд в составе Элисты, Троицкого, Ремонтного, Торгового, Керюльты и еще десяти пунктов[1286]. После некоторых колебаний губисполком согласился с этим решением. В мае 1918 года в Яшкуле прошел русско-калмыцкий съезд, на который прибыли 24 делегата от сел и 63 от аймаков. По территориальному устройству съезд не пришел к единому выводу, зато осудил социализацию скота, фактически поддержав крупных латифундистов. Никаких иных решений принято не было, что вызвало разочарование у сторонников калмыцкой автономии и привело к отходу многих из них от Советов.
1 июля в Астрахани состоялся I съезд Советов трудового калмыцкого народа, делегаты которого затем приняли участие в работе II Астраханского краевого съезда Советов. Результаты были скромными: Калмыцкий исполком Советов получил статус уездного, а его члены – несколько мест в губисполкоме. Ни о какой автономии по-прежнему не было и речи.
Между тем западные придонские территории проживания калмыков стали местом ожесточенных столкновений между белыми и красными, а также зоной межнациональной напряженности. В Ремонтном и Приютном колонистами были созданы отряды самообороны, которые успешно сдерживали попытки белоказаков просочиться в направлении Царицына. С созданием Царицынской губернии положение дел в Калмыцкой степи стало еще хуже. Теперь реквизиционные отряды прибывали не только из Астрахани, но и из Царицына. Это порождало массовый произвол. Особенно отличился черноярский военком Большов, который брал в заложники престарелых людей, накладывал контрибуции и сжег значительное пространство в Мало-Дербетовском улусе. В результате из Астрахани для пресечения произвола был направлен вооруженный отряд, в бою с которым Большов погиб. При нем была обнаружена вполне приличная сумма в сто тысяч рублей[1287]. Если в Астраханском крае старались максимально поддержать систему образования, то в Калмыкии улусные комитеты вовсю реквизировали школьные помещения[1288].
Начало зимы характеризуется серией стихийных выступлений колонистов, протестовавших против мобилизации и реквизиций.