Я снова лишился дара речи. Фраза «в рыло засандалить», вылетевшая из нежных уст госпожи Адилье, накрашенных, как всегда, помадой от Шанель, померкла на фоне страстного исполнения матушкой музыкального произведения в жанре блатной песни. Николетта способна воспроизводить то, что сейчас именуют шансоном? Ей ведомо слово «вертухай», что в переводе на нормальный язык означает «охранник»? Чего еще я не знаю о родной матери?
От входной двери донесся звонок. Я потряс головой и пошел в холл. А компания в столовой завела иную песню. На сей раз солировала Кока:
– «Я помню тот Ванинский порт и вид парохода угрюмый. Как шли мы по трапу на борт, в холодные мрачные трюмы…»[6]
– ы… ы… ы… – взвыл хор, – трюмы… ы… ы…
Очутившись в прихожей, я увидел, что Борис уже успел открыть дверь. В квартиру вплыла моя соседка Эмма Эмильевна Розалиус. Она всплеснула руками, воскликнув:
– Безобразие! На часы смотрели?
Крыть было нечем. Я потупился.
– Работать мне не даете! – возмущалась дама. – Я пишу монографию. Ночь – время моего вдохновения.
– «На море спускался туман, ревела стихия морская», – вопили гости.
– Простите, – пробормотал я, – сейчас попробую их утихомирить.
– Нечего пробовать! – вскипела дама. – Просила же, воспользуйтесь носками!
Я потер лоб.
– Носками? Мне крайне неудобно перед вами за производимый гвалт. Я постараюсь его ликвидировать. Но запихнуть носки в глотки дамам… боюсь, этого не смогу проделать.
– «Вставал впереди Магадан, столица Колымского края, – бесновался в столовой хор. – Края-я-я-я! Ух! Края-я-я-я…»
– Наденьте носки, голубчик, – требовала старуха.
– «Пятьсот километров тайги, живут там лишь дикие звери…» – гремело под потолком.
– Но я в носках, – окончательно растерялся я.
– Не о вас речь, золотко, о собаке, – пояснила соседка.
– О псе? – переспросил я.
– «Машины не ходят туда, бредут, спотыкаясь, олени…» – вела сольную партию Люка.
– Да, любезный, – кивнула Розалиус. – На часах давно за полночь, у меня разгар вдохновения, а ваша дворняга ходит и стучит когтями над моей головой. Цок-цок-цок-цок… Хуже может быть только вода, капающая из крана.
– У нас сантехника в полном порядке, – живо заметил Борис.
– Зато псина, как на каблуках, топает, – сверкнула очами бабуся. – Примите меры. Наденьте на нее носки, тапочки… не знаю, что еще. Или пусть она после десяти вечера не ходит по полу.
– «Прощай, моя мать и жена», – примкнул к ансамблю баритон Фреда.
– «А-а-а-а-а», – эхом отозвались дамы.
– Как можно запретить Демьянке ходить? – поразился я. – Она же живая.
– Носите ее на руках, – не сдавалась ученая дама, – сшейте рюкзак, таскайте ее на спине… У меня из-за вас гипертония разыгралась. Цок-цок! Цок-цок!
– Я думал, что вам не дает задремать пение, – протянул я, слушая, как дамы дружно перешли к новому произведению, теперь это был фольклорный опус «Васька втрескался в Дуняшку, не девчонка, а гармонь»[7]. От визгливого крика в холле звенела подвесками люстра.
– Песня? – не поняла соседка. – Какая песня?
– «Дуняшка-а-а, – пели в квартире, – политграмоту читает, на собраниях орет, и в хозяйстве понимает, и наварит, и нашьет…»
– Неужели не слышите? – поразился Борис.
– «Ух ты, ах ты, все мы космонавты!» – завизжала Зюка, которая, похоже, перепутала музыкальные произведения.
– Не надо меня от основной темы отвлекать, – покраснела бабка. – В моей голове бушует вдохновение, а ваша собака цок-цок, цок-цок… Примите меры! Уже сменила одну квартиру из-за того, что над моей головой с утра до ночи дети в теннис играли. Стук-стук мячиком о пол, стук-стук. Риелтор здоровьем матери поклялась, что в новом доме сверху будет жить холостяк, тихий, интеллигентный. И что? Теперь цок-цок, цок-цок постоянно.
Прижав ладони к вискам, Эмма Эмильевна удалилась с видом королевы.
– «Гляжу я в зеркало и ужасаюся, завянул юности последний цвет. Моя подруженька, как не печалиться, когда нам стукнуло за сорок лет»[8], – тоненько пропела Муся.
– Как можно уловить шарканье Демьянки и не воспринять ор из столовой? – вздохнул я, когда Борис запер входную дверь.
– Болезни бывают разные, – пожал плечами секретарь. – Может, Эмма Эмильевна, как летучая мышь, обитает в мире ультразвука? Интересно, над какой книгой работает госпожа Розалиус?
Я сел на пуфик у зеркала.
– Судя по настойчивости пожилой дамы и по тому, как она упорно добивается своей цели: обувания лап Демьянки в шерстяные носки, это будет опус под названием «Как водить каток, выравнивающий свежеположенный асфальт». Но меня волнует другой вопрос: что делать с ансамблем в столовой? Я устал, хочу лечь, побыть в тишине.
– Если дадите мне разрешение, я быстро освобожу квартиру от непрошеных гостей, – пообещал секретарь. – До сих пор от решительных действий меня останавливало только присутствие Николетты. Неудобно было выставить ее за порог, она же ваша мать. Если скажете…
Я кивнул.
Борис улыбнулся.
– Иван Павлович, идите в спальню, через пять минут в доме воцарится покой. Учитывая, что утром в вашей постели была обнаружена обутая в сапог Алевтина, я поменял вам белье.
– Спасибо, – устало поблагодарил я.
Затем пошел в ванную и принял душ. Потом глянул в зеркало и вздохнул.
«Ваня, – сказал тихий внутренний голос, – вот ты сейчас осуждаешь Николетту за то, что она впервые на твоей памяти опьянела. А сам-то! Кто вчера переборщил с алкоголем? У кого теперь волосы розового цвета? Кто сегодня из-за креативной, так сказать, прически весь божий день ходил в шерстяной шапке, натянув ее на уши, и снял ее только сейчас, становясь под душ? Завтра-то что делать будешь, а? Розовое ты фламинго, Иван».
Я вышел в спальню. Не люблю головные уборы. Не носил их даже в те времена, когда наличие тортоподобной ондатровой ушанки являлось свидетельством высокого социального статуса ее владельца. Но сегодня мне пришлось много часов проходить в вязаном колпаке, который я спешно приобрел в первом попавшемся на глаза магазине. Может, поэтому мне теперь кажется, что мой череп пилят ножовкой? Да, наверное, дело не в усталости, просто я не привык к шапке, стесняющей голову.
Конечно, сейчас мужик с розовыми волосами не вызывает особого удивления, но учитывая род моих занятий… Вы решитесь иметь дело с частным детективом с такой прической? То-то и оно. И что делать? Еще один день в шапке мне не выдержать. Побриться наголо? Но у меня густая шевелюра, не хочется ее лишаться. Ладно, утро вечера мудренее, решу проблему завтра, а пока спать.
Не зажигая света, я добрался до кровати, со стоном лег, закрыл глаза…
– Эй, подвинься! – раздался недовольный голос. – Не видишь, куда плюхнулся?
Я, не ожидавший ничего подобного, вскочил, щелкнул выключателем и с воплем: «Борис!» – вылетел в коридор.
– Все спокойно, Иван Павлович, – бодро доложил секретарь, – гости ушли. Они не обижены, даже довольны вечеринкой. Можете мирно спать.
– В моей постели негритянка! – заголосил я. – Вернее, дама, похожая на кекс «Зебра» – лицо у нее черное, а руки и шея белые.
Борис кинулся в мою спальню. Я же пошел в столовую, сел на диван, зевнул, и вдруг кто-то погасил свет…
Глава 14
– Боря, выкиньте мой матрас, одеяло и подушки, – распорядился я утром, получив из рук помощника бокал латте.
– Может, не стоит так радикально поступать? – усомнился секретарь.
– На беду я крайне брезглив, – передернулся я. – В свою постель приглашаю только тех женщин, которые мне нравятся, и не принадлежу к породе «Казанова без тормозов». Мне еще вчера следовало, когда я в кровати обнаружил особу по имени Алевтина, выбросить все, на чем она спала. А уж теперь, когда под одеялом оказалась полосатая черно-белая девица… Кто она такая? Вчера я заснул в столовой, так и не узнав, что за нимфа меня посетила и как она попала в мою спальню.
– Это Алевтина, – пояснил Борис.
– Она же белолицая, – возразил я.
– Девушка намазалась кремом, – сказал Борис и вдруг расхохотался. – Простите, Иван Павлович, понимаю, что мое поведение недопустимо, но…
У меня зазвонил телефон.
– Слушаю, – сказал я, – Иван Павлович на проводе.
– Не там ищешь, – произнес какой-то странный голос, – не там. Если хочешь узнать, кто убил отца Дионисия, выясни правду про смерть Максимки. Все дело в нем.
Телефон замолчал.
– Алло, алло! Кто говорит? Назовитесь! – потребовал я и понял, что абонент отключился.
– Что случилось? – спросил Борис.
Я пересказал ему услышанное и спросил:
– Можно узнать, откуда мне только что звонили?
Секретарь открыл ноутбук.
– Попробую. Иван Павлович, извините меня за смех. Алевтина рассказала, что Фред позвал ее на очередную вечеринку. Она приехала, но поскольку была очень усталой после работы, спросила, где можно принять душ и отдохнуть часок. Хозяин вечеринки отвел ее в гостевую.
Я чуть не пролил на себя латте.
– Хозяин? Истинный владелец апартаментов находился в Бойске! Я работал над делом о смерти отца Дионисия!
– Верно, – согласился Борис, – а я был в клинике с Демьянкой. Поскольку до отъезда к ветеринару я привел вашу спальню в порядок, более туда не заглядывал, поэтому не знал, что там устроилась девица. Алевтина же совершенно искренне считала, что Фред владелец этой квартиры. Она с ним всего три дня назад познакомилась и еще не успела ничего узнать о нем.
– Почему у девицы было черное лицо? – только и смог спросить я.
– Она умылась и воспользовалась кремом, который нашла на полочке у зеркала, – сдавленным голосом сообщил Борис. И рассмеялся: – А он оказался сапожным.
– У меня нет никаких средств по уходу за лицом, – оторопел я, – и гуталин в ванной я не держу. Как он туда попал?