Художник перебирал невест в Бойске и окрестных селах, никак не находил подходящую и в конце концов пошел к отцу Владимиру.
– Батюшка, я сам не воцерковлен, но против Бога ничего не имею. Нет ли у вас на примете хорошей здоровой девушки, которая сможет мне сына родить?
– Присмотритесь к Елизавете Михайловой, – ответил священник. – Молодая, крепкая, работящая, с высшим образованием, учительница русского языка. Православная. Мечтает о семье и детях. Если она вас полюбит, то на всю жизнь.
Брякину не требовалось нежное чувство до гробовой доски, у него в мыслях было забрать у матери сына, но о своих планах он настоятелю не сообщил.
Вскоре после свадьбы Лиза забеременела, и в положенный срок на свет появился мальчик. За первые три месяца Геннадий показал Максимку всем врачам, какие только есть в Москве, у ребенка каждые две недели брали кровь на анализ. Отец со страхом ждал, что ему вот-вот объявят: у малыша неизлечимая болезнь. Но специалисты в один голос восклицали:
– Замечательный младенец!
Брякин слегка успокоился и стал проводить диспансеризацию сына только раз в полгода. К супруге он потерял всякий интерес. Лиза, наверное, переживала, но вида не подавала. Она сразу ушла с работы и занималась только сыном, благо Геннадий обеспечивал семью всем необходимым.
Странный получился у Брякиных брак. Жена переехала из своей плохонькой избенки на роскошную дачу супруга, где были водопровод и газ. С ведрами к колодцу она не бегала и в местный магазин не заглядывала. Геннадий Андреевич приезжал два-три раза в неделю, привозил все необходимое. Он не разрешал Лизе отпускать от себя сына даже на пару сантиметров, но мать, обожавшую мальчика, это совсем не напрягало. Лиза и дитя везде ходили вместе, вернее ребенок большую часть времени сидел у мамы на руках.
Когда Максиму исполнилось три года, Геннадий, как и планировал, забрал его у Лизы. Жене он соврал, что хочет сделать мальчику полное обследование в стационаре…
Евгений глотнул уже остывшего кофе.
– Жестоко так поступать с женщиной, которая, судя по вашему рассказу, обожала малыша, – укоризненно заметил я. – Но план Геннадия не удался? Ребенок не смог жить без мамы?
– В точку, – кивнул Протасов. – Через две недели отец вернул сына в Бойск. Брякин пытался приучить мальчика жить без матери, однако ничего не вышло. Максимка рыдал день и ночь, отказывался есть, его не интересовали игрушки, книги, потом у крошки резко поднялась температура, появилась сыпь на теле. Врачи настоятельно рекомендовали вернуть ребенка в привычную среду, иначе они не гарантируют, что он встанет на ноги. Перепуганный Брякин помчался в Бойск и остался жить там.
Глава 17
Поняв, что не все в жизни получается по его хотению, Геннадий все же решил не сдаваться. Он пристроил к своей даче флигель, в котором стала жить Лиза. Она исполняла обязанности дом-работницы и поварихи, а вот от постоянного общения с сыном муж старался жену оградить. Для Максима наняли гувернантку, а в четыре года учителей. Мальчик постигал азы общеобразовательных предметов, занимался музыкой, иностранными языками. День у ребенка был плотно занят, но по вечерам он всегда бежал к маме, просил почитать ему сказку, по ночам приходил в спальню Лизы и залезал к ней в постель. Геннадию все это категорически не нравилось, но поскольку Максим, если ему велели идти спать в детскую, впадал в истерику, покрывался сыпью и у него мигом начиналась лихорадка, Брякину пришлось смириться.
В шесть лет малыша записали в лицей. В московский, самый лучший. Лизе было приказано сопровождать сынишку на занятия, для чего Геннадий купил еще одну машину, нанял шофера. Через неделю стало ясно: Максим не способен к обучению в школе – он боится педагога и, главное, детей, опыта общения с которыми у него не было вообще.
– Если говорить о знаниях, то мальчика надо перевести сразу в третий класс, – сказала отцу директриса, – а что касается социализации, то Максим находится на уровне годовалого ребенка.
– Ну и черт с вами! – в сердцах воскликнул папаша. – Мой сын будет учиться дома.
– Ваше право, – сказала педагог. – Но посоветуйтесь с психологом. Потому что таким образом вы можете получить совсем не тот эффект, какого ожидаете, – воспитаете нафаршированного знаниями молодого человека, который будет шарахаться от людей. Простите, но ваш мальчик – как Маугли. Он не понимает, как вести себя со сверстниками и со взрослыми, делает замечания учителям, а если ему велят что-то сделать, закатывает истерику, кричит: «Я главный, меня все должны слушаться».
Геннадий забрал Максима из учебного заведения и обратился к душеведу…
Протасов умолк, отодвинул от себя пустую чашку. Затем усмехнулся:
– Догадываетесь, что услышал отец?
– Ему порекомендовали найти для сына друзей, – предположил я.
– Именно так, – кивнул Евгений. – Брякин перевел-таки Максима на домашнее обучение, теперь не тот ехал в гимназию, а учителей привозили к нему. Но! Отец оборудовал в доме класс и предложил трем семьям отдать своих ребят в эту импровизированную гимназию. Стоит ли говорить, что всех товарищей тщательно проверили, а их родителей изучили под лупой?
– И взрослые согласились? – усомнился я.
– Конечно, – усмехнулся собеседник. – Бойск в те годы был крохотным селом, школы в нем не было. Дети ходили учиться в деревню Правдино, семь километров туда и столько же обратно, в любую погоду. В классе сидело сорок детей. Здание находилось в ужасающем состоянии. Туалет – грязная деревянная будка во дворе, из еды только чай, бутерброды дети носили из дома. Квалификация учителей ниже некуда.
– Есть сельские школы, где преподают учителя от Бога и дают такие знания, каких не получишь в городских и столичных гимназиях, – заметил я.
Протасов не стал спорить.
– Согласен. Но детям, вынужденным осваивать программу в деревне Правдино, тотально не повезло. А теперь представьте, что к вам, отцу первоклассника, приходит сосед, которого вы знаете как богатого и успешного человека, и говорит: «Иван! Ваш мальчик может учиться вместе с моим сыном. В классе четыре ученика, преподаватели московские, трехразовое горячее питание, после основных уроков музыка, спорт, театральный кружок. Все бесплатно. На дорогу ребенок потратит несколько минут, ведь мой дом рядом. Единственное условие: ваш мальчик должен дружить с Максом, признавать его главенство во всех вопросах». Ваша реакция?
– Так когда-то воспитывали царских детей, – пробормотал я. – Сажали в класс пару-тройку отпрысков из бедных дворянских семей, и те заодно с цесаревичем получали прекрасное образование, становились затем видными членами общества, сохраняли близкие отношения с самодержцем на всю жизнь.
– Толе Винкину исполнилось девять, – продолжил Евгений, – Лене Горкиной тоже, а Гене Палкину одиннадцать.
– Максиму было всего семь, – удивился я, – великоваты товарищи-то. В тридцать лет и тридцать три года нет разницы в возрасте, но семь и одиннадцать – это разные планеты.
– Фраза «Хотел, как лучше, а получилось, как всегда» про Брякина придумана, – хмыкнул Протасов. – Уж очень мечтал мужик об идеальном сыне. Но Геннадий что ни сделает, все не в добро малышу оборачивается. Почему он остановился именно на этих ребятах? Ну, во-первых, выбор оказался невелик. Детей в Бойске и двух ближайших селах было не так много, а таких, чтобы родители не пили, и вовсе раз-два и обчелся. И семилетки оказались бы некстати, Максим-то уже осваивал программу четвертого класса. Вот Лена и Толя подходили идеально. Палкину же следовало сидеть в шестом, но он не успевал по математике, оставался на второй год во втором и третьем классах.
– Ясно, – кивнул я.
– После окончания уроков учителей увозили в Москву, – продолжал Протасов, – и доставляли из столицы педагогов для внеклассных занятий: музыка, рисование, театральный кружок. У школьников получалось два часа свободного времени – уроки «на дом» им не задавали. Дети обедали, а потом гуляли во дворе, который им запрещалось покидать. Для Макса и его друзей соорудили площадку с качелями, горкой, спортивный уголок. Лиза за ними присматривала, но так, чтобы дети не знали о недреманном оке, психолог велел не вмешиваться в отношения, которые складывались в детском коллективе.
Я потянулся к чайнику.
– Весьма глупо. Небось родители неустанно твердили детям: угождайте Брякину, иначе опять в деревенскую школу в пять утра вставать придется.
– Возможно, – пожал плечами собеседник, – но мне об этом неизвестно.
– А откуда у вас столь подробная информация о жизни, чувствах и действиях Геннадия Андреевича? – только сейчас удивился я.
– Из материалов дела, – объяснил полицейский. – Когда Максим пропал, отец излил душу следователю, его показания можно назвать исповедью. Видно, ему было очень плохо, поэтому он все никак не мог выговориться, дознавателя даже немного напугало такое предельное обнажение души, Брякин буквально вывернулся наизнанку, ничего не утаил.
– Так что случилось с ребенком? – спросил я.
Евгений поджал губы.
– Как развивались события, известно только со слов Винкина, Палкина и Горкиной. Дети хором твердили: «Мы играли в мяч, Максим сильно по нему ударил, запулил за забор. Нам не разрешали выходить за калитку, мы перелезли через изгородь, стали искать мячик в лесу».
Протасов почесал бровь.
– Ребята ходили, как им казалось, минут десять по опушке. В конце концов потеряли друг друга и побежали назад. Когда они опять, перескочив через изгородь, очутились во дворе, то увидели, что нет Максима. Дети снова хотели вернуться в лес, чтобы искать своего товарища, но тут из дома вышла Елизавета, и началась паника.
– Деревенские ребята, одному из которых стукнуло одиннадцать, заплутали в трех деревьях около родного села? – засмеялся я. – Только не говорите, что милиция поверила в эту чушь.
– У следователя Юрия Каюрова возникли сомнения в честности их слов, – кивнул Протасов. – Еще его смутило, что дети, описывая произошедшее, говорили одинаковыми фразами. Создавалось впечатление, будто они выучили рассказ наизусть. Каюров поднажал на школьников, и те, зарыдав, поведали правду. Ребята отлично знали, что после обеда их отправят гулять, а Елизавета в этот момент сядет пить чай у телевизора. Брякина наивно пола