Лисонька опустила голову.
– Я на табуретку села и на календарь на стене уставилась. Долго на него пялилась. Хотела бы забыть, но дата, когда прозрение наступило, мне в мозг врезалась навсегда: двадцать восьмое ноября. А вот остальное плохо помню. Вроде я заперлась в туалете, но сколько там времени провела, не знаю. Очнулась в комнате, рядом тетя Лена, повсюду феерический бардак. Мордвинова меня трясет и спрашивает. «Вот так хочешь жизнь провести? В дерьме? Спиться-скуриться? Подохнуть от венерических болячек? Твой рыцарь удрал. И девку с собой прихватил».
Актриса поставила около меня чайник со свежей заваркой.
– Дальше провал. Открываю глаза – лежу в своей детской, на тумбочке у кровати фрукты, книжка. Потом мама вошла, что-то спросила. И так день потек, словно я никуда не уходила. Мордвинова меня вылечила, родители сделали вид, что ничего не знают, ни одного вопроса мне не задали, никаких упреков не прозвучало. Мама мне мой аттестат об окончании школы показала: одни пятерки, золотая медаль. Уж как она с директрисой договорилась, не знаю, только экзамены выпускные я не сдавала, потому что в то время, когда они проходили, ученице Грибановой аппендицит удаляли, о чем справка из больницы имелась.
– Вам несказанно повезло с родителями, – отметил я.
– Да, вы правы, – подтвердила Лисонька. – Увы, я поняла это с запозданием. Я отказалась поступать в медицинский, решила стать артисткой, со мной не спорили. Папа нашел подход к ректору нужного вуза. На первом курсе я получила маленькую роль в сериале, и – понеслось.
– Вы более с «Ронди Кар» не пересекались? – уточнил я.
Лисонька положила руки на стол.
– Как отрезало о них даже думать. Словно я спала, а когда проснулась, забыла сон-дурман навсегда. Но потом прошлое неожиданно всплыло. Лет через пять-шесть после того, как я бросила Слона и компанию, режиссер Олег Будкин, глубоко верующий человек, организовал фестиваль самодеятельных театров, которые работали при воскресных школах. Со всей России дети приехали в Москву. Будкин попросил меня в жюри посидеть. Ни малейшей радости я от сей миссии не испытывала. Пиара-то никакого – гламурных журналистов не интересовали малыши, изображавшие сцены из Библии, а те, кто писал на церковную тему, мне никак не были нужны. Сидеть целый день в душном зале, смотреть десять раз подряд про то, как блудный сын возвращается домой? «Наслаждаться» самодеятельностью? Ну совершенно не моя история! Да на беду Будкина сделали главным режиссером сериала, где мне дали одну из центральных ролей. Вот и пришлось тащиться в какой-то убогий Дом культуры. Угадайте, кого я там первым увидела, когда вся такая из себя звезда вошла в холл?
Глава 33
Я пожал плечами.
– Хочется сказать: Слона. Но Никита Слонов к тому времени давно был покойником. Вы ушли от «Ронди Кар» двадцать восьмого ноября, накануне поездки группы в подмосковный клуб, а двадцать девятого парни погибли.
– Я столкнулась взглядом со священником, который привез свой театр на конкурс, – будто не услышав меня, продолжила Грибанова. – Батюшка на меня взглянул и словно за сердце укусил. Он выглядел обычным церковнослужителем – длинные волосы, борода, усы, ряса. Но глаза… Гореть мне в аду, если это были не очи Слона! Звали попа отец Дионисий, его дети показывали музыкальную пьесу и пели очень хорошо. По ходу действия у них там был персонаж, который не выходил на сцену, а вел свою партию из-за кулис, вроде чей-то дух. Когда раздались первые звуки, я поняла: это точно Никита, его голос ни с чьим не спутать. Я потихоньку спросила у председателя жюри, кто исполняет арию, не выходя на сцену. Тот ответил: «Отец Дионисий, очень скромный батюшка. Господь подарил ему великий талант, но он им не гордится, поэтому прячется».
Лисонька принялась класть себе в чашку варенье.
– Любви к Слону в моей душе не осталось, но и ненависти не было. Никита стал воспоминанием о моей юности, глупой и разгульной. Пока шел конкурс, я ломала голову, коим образом Слон мог превратиться в священника. Непростой поворот, учитывая образ жизни, который он вел в момент нашего расставания. Слонов никогда не верил в Бога. На моей памяти в церковь он не ходил, крест не носил. Но один раз у нас случился разговор. Мы ехали в электричке, и в вагон вошел монах, прося подаяние на строительство храма. Приближается к нам, протягивает кружку и вполголоса произносит какую-то молитву. Никита вдруг разозлился и как рявкнет: «Пошел вон, мошенник! Сначала хоть бы один псалом нормально выучил, может, тебе кто и поверил бы». Дядька удрал, а я спросила: «Что такое псалом?» Кит мрачно пояснил: «Песнь хвалебного характера, с которой поклоняются Богу. Сто пятьдесят псалмов составляют Псалтирь. Многие из них, например пятидесятый «Помилуй мя, Боже…», девяностый, который имеет особую силу, двадцать шестой «Господь – просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюсь!» написал царь Давид». Вот уж я удивилась! Пристала тут же к нему с вопросами, откуда столько про религию знает. Он сначала молчал, потом сказал: «Папа и мама мои верили в Господа, церковь посещали, отец в алтаре прислуживал, а я в хоре пел. Потом мои родители, сразу оба, погибли. И я понял: Бога нет, поэтому в храм теперь ни ногой. Все, больше на эту тему не говорим, отстань. И не рассказывай ничего нашим, они о моем детстве не знают».
Лисонька поправила бейсболку.
– Когда я голос Никиты узнала, мне очень встретиться с ним захотелось. Почему? У меня нет объяснения. Прямо будто тянул кто-то к Слонову, и сопротивляться зову не было сил. Неделю я с собой боролась, потом сдалась. Я решила с ним встретиться, узнала, что тот музыкальный коллектив приехал из Бойска, и поехала в городок. Нашла дом священника, постучала. Открыла женщина в возрасте, около нее вертелась девочка лет пяти-шести. Я не успела спросить, можно ли поговорить с отцом Дионисием, как малышка сообщила: «Папа всенощную служит, ступайте в храм». Старуха сделала ей замечание, велела идти в свою комнату, но повторила мне слова ребенка: «Отец Дионисий в церкви. Если желаете с ним побеседовать, запишитесь на свечном ящике. Батюшка очень занят, прихожан много». Я в еще большем недоумении направилась в церквушку. Вокруг нее леса громоздились, ремонт шел. Вообще-то я не верю в доброго дедушку на небесах, но вошла внутрь и села на скамейку у входа. Не заметить меня было невозможно. Служба закончилась, прихожане ушли, через какое-то время появился священник, и бабулька, которая свечами торговала, к нему кинулась: «Батюшка, вас женщина ждет, не из наших. Не хочет на беседу записаться, но и не уходит». Слон меня пока не видел, но громко сказал: «Значит, какая-то большая нужда у нее, раз пришла». И подошел к скамейке. Я встала. Никита на меня молча смотрел. Старуха шепнула: «Благословения проси». А я, во-первых, не знаю, как это делается, во-вторых, смешно мне было к Слону как к батюшке обращаться. Пауза затянулась. Потом он вдруг взял крест, который у него на груди висел, поднес к моему лбу и тихо произнес какие-то слова. Я их не разобрала, но едва Никита замолчал, произошло нечто странное.
Грибанова погладила себя по макушке.
– Вот сюда, в темечко, мне как будто полилась теплая вода. Заполнила голову, шею, грудь… Я заплакала, причем слезы прямо потоком полились. Меня затрясло, заколотило. Старуха притащила стакан воды и маленькую круглую булочку, прошептала: «Съешь, милая». Я почему-то послушалась, истерика прекратилась. Стоял очень теплый день. Мы со Слоном вышли в сад, он отвел меня в дальний его угол, посадил на скамейку и тихо произнес: «Добрый вечер, Людмила». А я почему-то ответила: «Здравствуйте, отец Дионисий». Вот не могла уже его Никитой назвать, и уж тем более Слоном. Сидя у церкви, я вообще-то засомневалась, что вижу с кадилом именно Слонова. В голове поселилась мысль: встречаются люди, похожие друг на друга как двойники. Возможно, жизнь столкнула меня с улучшенной копией моего некогда любимого мужчины. Но слова «Добрый вечер, Людмила» все поставили на место… Мы проговорили несколько часов. Я выслушала исповедь отца Дионисия, его совершенно невероятную историю…
Лисонька закрыла глаза ладонью.
– Но я не имею права открывать его тайну.
Тяжело вздохнув, я заговорил, постаравшись придать своему голосу как можно больше убедительности:
– Если вы не сообщите правду, об отце Дионисии всегда будут говорить, что он совершил суицид. В версию об инсульте народ не верит.
Актриса отвернулась к стене.
– Пообещайте, что мой рассказ не станет достоянием прессы.
– Никогда не разболтаю папарацци услышанное, – искренне поклялся я. – Но мне придется поделиться им с начальником полиции Бойска. Ведь это он меня нанял, потому что отец Дионисий помог умирающей жене Протасова, и Евгений хочет очистить память о батюшке от клейма самоубийцы.
Людмила поежилась.
– Думаю, священника лишили жизни за воровство, которым он занимался, будучи Слоном. Но давайте по порядку.
– Слушаю очень внимательно, – кивнул я.
Хозяйка постучала пальцем по столешнице.
– Положите сюда айфон, айпад и на моих глазах выключите их. Еще покажите содержимое сумки. Хочу удостовериться, что в ней нет диктофона или еще какого-либо подслушивающего устройства. Снимите пиджак, скиньте ботинки.
– Последнее явно лишнее, – хмыкнул я, все же выполняя ее просьбу.
Лисонька встала и вышла из комнаты, вернулась она, неся в руках махровый халат и пакет, которые вручила мне со словами:
– Ванечка, стаскивайте брюки, носки, майку, трусы и натягивайте шлафрок. Вы мне кажетесь честным человеком, но я не доверяю никому, даже себе. Шмотье положите вот в этот мешок, он совершенно чистый, я его вынесу в другую комнату. Давайте, начинайте…
– Не очень-то комфортно оголяться в вашем присутствии, – смутился я. – Где у вас ванная для гостей?
– Я видела голых мужчин не раз, – спокойно произнесла Лисонька, – не думаю, что у вас какой-то эксклюзивный пасхальный набор. Просто не хочу рисковать. Когда узнаете всю правду, поймете, почему я соблюдаю осторожность. И у меня есть неприятный опыт общения с корреспондентами, которые демонстративно после окончания интервью выключали диктофоны, но «забывали» про записывающие устройства, спрятанные в трусах. Я, наивная незабудка, угощала их чаем и развязывала язык, а потом находила в какой-нибудь «Желтухе» такие свои слова, которые не следовало говорить корреспондентам. Ну? Или разоблачаетесь при мне, или уходите…