СУЕТА
ДРУГ ДЕТСТВА
— Надежда Михайловна… Мама, вам чаю принести? Вы будете чай пить, Алексей Константинович? — заботливо спросила Наташа.
— Наташенька, ты не беспокойся, — тут же отозвалась мама, — иди к Сабинушке, я сама подам чай.
— Ну что вы, мама, у вас гость.
— Нет, нет, я сама, — встав с кресла, твердо и убедительно подытожила свое заверение мама. — Этот гость не совсем обычный, гость моего детства, — улыбнулась она в сторону Алексея Константиновича.
— Да уж, это точно, — немного застеснялся Алексей Константинович и приятно разулыбался.
— Ну как хотите, друзьям виднее, — определилась Наташа и ушла в зал к дочери.
— Леш, тебе некрепкий сделать?
— На твое усмотрение.
— Хорошо, сейчас принесу.
— Только, слышь, Надя, без сахара, хорошо?
— Боже мой, а что так сурово?
— Сахарок дело, конечно, неплохое… но… увы… — Алексей Константинович пожал плечами и развел руки в стороны.
— Диета?
— Она самая.
— Ты знаешь, один мой знакомый так говорит: «К черту все, если я сяду на диету, то потом она сядет на меня».
— Надь, я понимаю, ты философ, рассуждать — твоя профессия… но лучше за чаем.
— Без сахара.
— Как говорится, с точки зрения дифференциального подхода, это есть суть, совершенно приемлемая для меня.
— Все, иду.
— В рассуждения?
— За чаем, пародист, — сказала мама и вышла на кухню.
Скоро она возвратилась в комнату с двумя чашками горячего чая, которые дымились на небольшом никелированном подносе у нее в руках.
— Леш, поставь столик между кресел.
И Алексей Константинович тут же выполнил это поручение.
Вскоре они пили чай и разговаривали.
— Послушай, Леша, ты знатный криминалист.
— А ты хочешь в этом удостовериться?
— А почему бы и нет? Вот скажешь, какого происхождения чай, поверю.
— Так, — задумчиво произнес Алексей Константинович, отпив глоток чая из кружки, — сейчас определимся…. кажется…
— А ты не выкручивайся, говори точно, не ожидай, что я тебе подскажу.
— Индийский, — коротко выпалил Алексей Константинович и азартно заглянул в мамины глаза.
— Не-а, — расхохоталась она, — ни фига не угадал, — грузинский.
— Ну ладно, этими мелочами пусть занимаются студенты-криминалисты, зато вот «Сказку о любви» сына твоего я, кажется, разгадал.
— Да, сказка очень хорошая, она так неожиданна для меня.
— Да нет, ты меня не поняла, Надя, — серьезно произнес Алексей Константинович.
— Что значит «не поняла»?
— Сказка действительно хорошая, но не в содержании дело.
— Слушай, Алексей, заканчивай туманить, что ты имеешь в виду, я тебе дала ее просто почитать.
— Хорошо, — сказал Алексей Константинович, взял стоявший возле кресла свой дипломат, бегло вскрыл его на коленях, извлек оттуда несколько исписанных от руки листков бумаги и протянул их своей подруге, — вот, определил он, — прочти.
— Ну… и что… я уже читала, — проговорила мама, просматривая листы.
— Да нет, не сказку саму смотри, отлистни последнюю страницу, — и мама выполнила предложенное, — прочти, каким числом датирована рукопись. И мама прочла дату написания.
— Написано десять лет назад, ну и что?
— Да ничего, сущий пустяк, эта сказка сфабрикована не более месяца назад, по крайней мере, переписана чьей-то рукой.
— Ты шутишь, — насторожилась мама.
— Можешь быть уверена, данные из экспертлаборатории.
— Да ты что, Леша, в самом-то деле, почерк-то Сережин.
— Ты уверена?
— Абсолютно уверена.
— Если хочешь, я смогу уточнить, действительно ли его почерк, хотя, конечно, дело это ваше, семейное.
— Тебе для этого нужен образец Сережиного почерка?
— Да, что-нибудь из его записей от руки.
— Хорошо, я тебе сейчас дам, но, право, ты что-то путаешь… Леша, если ты меня разыгрываешь, то поверь — это кощунственно.
— Надежда… я сам в затруднении… но это так.
Тогда, ничего не говоря, мама стала один за другим выдвигать ящики секретера и вскоре извлекла из одного из них папку-скоросшиватель, освободила из него два листка бумаги и протянула их другу детства.
— На, держи, только не говори пока ничего Наташе… Сумасшедший!
РАЗМЫШЛЕНИЯ ДУБИНИНА
Во второй половине дня возле кинотеатра Лесного поселка настороженно скользнули тормоза милицейского мотоцикла с коляской.
Участковый милиционер капитан Дубинин вытащил ключ зажигания, и мотоциклетный мотор выстрелил еще раз в два ствола глушителей и, словно поперхнувшись газами, умолк.
Дубинин расстегнул шлем, стащил его с головы, пригнулся, осматриваясь по сторонам, и положил шлем на сиденье коляски, затем натянул на спинку сиденья дерматиновую накидку. Теперь капитан милиции ловко спрыгнул с мотоцикла и еще раз пристально огляделся по сторонам.
— Здравствуйте, товарищ Дубинин! — восторженно, будто отрапортовала, сказала уборщица кинотеатра Марина Ивановна, которая только что выглянула из-за широкой входной металлической двери кинотеатра на площадь, чтобы удостовериться, кто прибыл, но, узревши участкового, она обрадовалась и теперь выскочила, ловко придвинув за собой дверь, на ступеньки кинотеатра. — Что новенького, Василий Васильевич? Никак дело новое заимели?
Дубинин сурово посмотрел на Марину Ивановну и на секунду бегло оглянулся назад.
— Что ты орешь… Ивановна, — осипшим шопотом проговорил он.
— А что? — произнесла она тоже шепотом и тоже оглянулась назад на кинотеатровскую дверь.
— Иди сюда.
Марину Ивановну будто подхватили с места, как молоденькая сбежала она по ступенькам вниз на площадь и в одно мгновение оказалась возле Дубинина.
— Так-так, — негромко сказала она. Оба — и милиционер, и уборщица снова огляделись по сторонам.
— Что новенького? — спросил Дубинин.
— А где? — засуетилась Марина Ивановна.
— У вас в коллективе.
— А-а, поняла… Слушай сюда, надысь контролера три дня не было.
— Ну и что? Пил, наверное.
— Куда там. На работу пришел как стеклышко.
— А ты почем знаешь?
— Да как же мне не знать, я его рожу знаю, если после запою, а тут… — Марина Ивановна призадумалась, — абсолютно, как гвоздик.
— А жена его, контролерша, что говорит?
— Клавка?.. Да она его сама обыскалась, а как явился, молчат оба. Спрашиваю — где был, говорят — тебя не касается.
— Ну ладно, это ты потихонечку разнюхай. Что еще?
— А что еще, вон весь кинотеатр бомбами обкидали.
Дубинин презрительно окинул взглядом фасад кинотеатра.
— Взрывпакеты, — сказал он.
— Я знаю кто… Сказать?
— Потом скажешь… Штраф наложу. Что еще?
— А так все по-старому, да, Лидия Ивановна, напарница моя, новую тряпку домой унесла, сама видела.
— Ну, это вы сами разберетесь, — словно отмахнулся от Марины Ивановны Дубинин и уже собрался обойти мотоцикл, чтобы проследовать в кинотеатр, как Ивановна воскликнула:
— Стой, Василий Васильевич!
— Что? — недоверчиво отозвался Дубинин, но остановился. Марина Ивановна в два шага снова подскочила к нему.
— Я, правда, сама не присутствовала, но Кириллыч мне шушукнул.
— Киномеханик, что ли?
— Да, второй наш киномеханик. Так вот, он сказал, что надысь странный человек за дверью библиотеки прятался: подслушивал разговор Зои Карловны и Екатерины Васильевны.
— Кириллыч?
— Что «Кириллыч»?
— Подслушивал, говорю, Кириллыч?
— Да нет же. Тот человек за дверью подслушивал разговор Зои Карловны с Екатериной Васильевной, а Кириллыч за ним подсматривал.
— А о чем говорили в библиотеке? — Дубинина это заинтересовало и он даже немного присел, наклонив ухо к Марине Ивановне.
— Кириллыч только подсматривал, не разобрать, что говорили. Кириллыч врать не будет — он парень честный.
— А что потом было?
— А потом самое интересное. Зоя Карловна его усекла, странного человека, того, что подслушивал, возмутилась.
— Так, — размышляя над чем-то своим, сказал Дубинин.
— А дальше жалость какая вышла, Кириллычу пришлось прикрыть свою дверь, но потом он их обоих видел.
— Кого — обоих?
— Они оба — Екатерина Васильевна и этот странный человек немного погодя, любезничая, вместе вышли из кинотеатра.
— Как он выглядел?
Марина Ивановна развела руками:
— Я не знаю, Кириллыч знает.
— Ясно, — определился Дубинин, — спасибо за информацию, Марина Ивановна.
— Да что мне, тяжело, что ли, Василий Васильевич? Я всегда рада помочь.
Божив сидел у себя за рабочим столом в кабинете, он заполнял табель рабочего времени подчиненных своего кинотеатра, когда в кабинетную дверь увесисто постучали.
— Входите, открыто, — метнулся голос директора к двери.
Дверь отскрипела в кабинет, но никто не вошел.
— Входите же, — удивился Божив.
И теперь в кабинете в одно мгновение объявился участковый милиционер. Он вошел в кабинет молниеносно, развернулся лицом к Боживу, остановился и принялся пристально смотреть на Юрия Сергеевича, который тоже от неожиданности, не говоря ни слова, встал с кресла и замер, всматриваясь в капитана. Так они изучали друг друга с полминуты, словно виделись впервые, словно каждый из них ожидал объяснения от другого.
— Что-то случилось? — наконец-таки проговорил директор, решивший, что все-таки он хозяин кабинета и ему следует первому проявить инициативу.
Дубинин немного помолчал, слегка скривив губы, продолжая не отрывать глаз от Божива. Юрию Сергеевичу показалось, что участковый что-то анализирует, но что…
— Здравствуйте, Юрий Сергеевич, — медленно, с подозрительной интонацией произнес Василий Васильевич, — можно мне присесть?
— Конечно, садитесь, пожалуйста, — сказал Божив и торопливо указал рукой на стул, расположенный рядом с его рабочим столом, а сам с достоинством присел в директорское кресло.
Дубинин тяжеловесно прошел по ковровой дорожке кабинета и занял предложеное место, не спуская глаз с Юрия Сергеевича.
— Юрий Сергеевич, вы догадываетесь, по какому поводу я у вас?
— Нет, не догадываюсь, — озадачился директор.
Но Дубинин снова молчал, продолжая изучать Божива, он рассуждал про себя: «Если бы этот тип и в самом деле был на море, то наверняка бы остался… на его лице загар, хотя он наверняка там был недолго и мог использовать зонтик… И все-таки, это он… он. Две капли воды, как похож!»
— Так по какому вы поводу, Василий Васильевич?
— Что вы пишете? — спросил участковый и кивнул на листок бумаги, лежавший пред Боживым.
— Вот это? — поинтересовался директор, указывая на табель, положивши на него ладонь.
— Да, — подтвердил капитан, — это.
— Табель рабочего времени за истекший месяц, совсем замучился больше всего из документов не люблю заполнять его.
«Еще бы, — размышлял Дубинин, — напротив твоей фамилии, наверняка, несколько рабочих деньков липовых проставлено. Вот сейчас мы это и зафиксируем, чтобы потом не исправил в случае чего.»
— Дайте посмотреть.
— А что, собственно говоря, такое, что-то я вас не пойму, Василий Васильевич.
«Ага, испугался, значит… точно он… может, он вооружен? Расстегну-ка я на всякий случай кобуру», — и Дубинин незаметно потянулся к кобуре и приоткрыл ее. Божив протянул участковому табель.
— Вы не волнуйтесь, Юрий Сергеевич, — сказал Дубинин, изучая документ, но краешком глаза все-таки посматривая за директором, — мне нужно кое-что сверить.
— А-а, я понял, вы насчет художника, — подытожил Божив.
— Правильно говорите, меня интересуют его точные рабочие и отпускные дни, — определился участковый и возвратил табель директору. — А что, копию с этого табеля можно сделать?
— Хорошо, я сделаю копию, когда она вам нужна?
— Сегодня вечером завезете ко мне на участок, но только заверенную, Юрий Сергеевич, вашей подписью.
А ЧТО, ЕСЛИ…
— Папочка, ну чего они не звонят? Уже который час? — поинтересовалась Викина дочь Оксанка у Божива.
— О-о, вот те раз, у меня часы стали, — огорчился Юра, глянув на свои наручные часы. — Оксанка, — позвал он.
— Что, папочка?
— Посмотри в зале на будильник, а я пока яичницу дожарю.
Девочка выбежала из кухни, с минуту ее не было.
— Ну, что там? — крикнул Божив, перекладывая глазунью со сковородки на тарелки. Прошла еще минута, девочка вернулась на кухню, она держала в руках будильник и была чем-то огорчена.
— Ты что насупилась, дочка?
— Будильник тоже стоит, мы его вчера забыли завести, наверно, я его трясла, трясла, ничего не выходит, не тикает.
— Да что же его трясти, надо было завести, — улыбнулся Божив.
— Я завела, папочка, сейчас вот завела, но он все равно не работает.
— Дай-ка посмотрю. — Божив встряхнул будильник и преложил его к уху, раз, другой. — Да, — сказал он, — действительно молчит, но не беда, я его в мастерскую отнесу.
— Папа!
— Что?
— А мы сегодня будем без времени жить?
— Отчего же без времени? Сходи к соседке Марии Федоровне, спроси у нее, который час.
Оксанка оживилась и тут же выскочила из квартиры.
«Надо же, — подумал Божив, — и мои часы, и будильник остановились ровно в десять утра… но что же они-то и в самом деле не звонят?» заволновался он, пошел в прихожую, взял телефонный аппарат, возвратился с ним на кухню и установил посередине кухонного стола. И только Юра отошел к окну, как раздался телефонный звонок, остановивший его ожидание. Божив метнулся к аппарату, подхватил трубку.
— Алло, — нетерпеливо сказал он, — я слушаю.
— Алло, это квартира Николаевых?
— Да, — тут же подтвердил Божив.
— Это вас беспокоят из роддома.
— Я ждал вашего звонка, кто у меня?.. Родился?
— Вы муж Николаевой?
— Да-да, я муж.
— Простите, как вас зовут?
— Юрий Сергеевич.
— Так вот, Юрий Сергеевич… — Божив насторожился, Бог весть какие только мысли промелькнули у него в голове.
— У меня что-то плохо? — погрустневши, спросил он, ожидая услышать неприятное.
— Но если вы считаете, что рождение сына это плохо, тогда мы вам его не выпишем.
— У меня сын?! — заорал в трубку Божив и так подскочил на месте, что чуть не свалил телефон с кухонного стола.
— Вы что там, обезумели? — проговорили на том конце провода.
— Сколько? — тут же вопросил Божив.
— Три пятьсот.
— Высокий?
— Пятьдесят три.
— А во сколько, во сколько родила?
— В десять утра.
— Спасибо. Конфеты за мной. А когда можно прийти посмотреть? — но в трубке уже звучали короткие сигналы.
Вернулась Оксанка, она не спеша присела за кухонный стол, косясь на телефонный аппарат, как будто обижаясь на него.
— Двенадцать, — сказал она. Божив сидел напротив нее и весело уплетал яичницу.
— Ну чего ты радуешься, папочка, они не звонят, а ты радуешься?
— Уже по-зво-ни-ли, — по слогам, с выразительной игривостью снова восторжествовал Божив.
— Мамочка родила? — всплеснула руками девочка и прижала ладошки к щекам.
— И как ты думаешь, кого?
— Ой, папочка, только не девочку.
— Радуйся, Оксанка, твоя взяла — мальчик.
— Братик! — тоже восторжествовала девочка. И Божив, и Оксанка вскочили из-за стола, крепко схватились за руки и стали прыгать на месте.
— Братик, братик! — подкрикивала дочка.
— Братик, братик! — подзадоривал ее папа.
Они перестали прыгать, оба тяжело и радостно дышали.
— Братик, — заманчиво призадумавшись, снова проговорила Оксанка. — Во — класс! — подытожила она…
Вскоре Наташа весело шагала в ногу с Юрой Боживым и его приемной дочерью Оксанкой по дороге в роддом навестить Вику — теперь уже маму двоих детей.
Всю дорогу Оксанка, держась за руку папочки, вприпрыжку рассматривала прохожих, глазела по сторонам, ей было отчетливо радостно, и она заглядывала в глаза прохожим, выискивая в них ответное настроение, словно весь мир знал о ее счастье. Она не мешала папочке разговаривать с тетей Наташей, да она и не слышала их разговора.
— Я очень рада за вас обоих, Юра.
— Спасибо, Наташа, ты не можешь себе представить, какое у меня величественное вдохновение сейчас.
— Я бы тоже хотела второго ребенка. — И Божив слегка придержал свой восторг, перестал выказывать его так ярко, он понимал, что радостью тоже можно убить, ибо радость, что и горе, слепы и безжалостны.
— Наташа, я не могу тебе много сказать, но я верю, я знаю, что Сережа обязательно вернется.
Наташа оживилась и подозрительно посмотрела на Божива.
— В каком смысле понимать твои слова, Юра? — с налетевшим волнением заговорила она.
— Сергей жив, — сказал Божив.
— Я это знаю.
— Да нет, ты не все знаешь, Наташа.
— Нет, я знаю, Сережа — там… — и Юра насторожился.
— Где… там? — исподволь поинтересовался он.
— Ты все равно не поймешь, Юра, он там, откуда пришла я.
— Ты пришла из Астрала?
— Я не знаю, как называется этот мир, я вообще ничего не понимаю, что происходит. Я никогда об этом никому не говорила, Юра, ведь я когда-то умерла, меня похоронили.
— Да, ну это понятно, — определился Юра, — всех нас когда-то похоронили, в прошлой жизни, если брать за основу теорию инкарнации.
— Нет, уж лучше молчать и дальше. Прав был Сережа, написав стихотворение «Молчание — золото», — сказал Наташа и обратилась к Боживу, — хочешь, прочту?
— Да, конечно, мне всегда были близки и понятны Сережины стихи. «Молчание — золото», говоришь, я не встречал это стихотворение у Сергея.
— «Однажды умный, — заговорила Наташа, — просто не за грош продал себя, он выразился так: «Молчи, дурак, за умного сойдешь!» Поверил в это искренне дурак… и светлым днем, особенно в ночи — дурак молчит, его целы бока. Дурак одернул умного: «Молчи, тогда и ты сойдешь за дурака».
Дальше они шли молча. Юра терялся в догадках.
В роддом их не пустили, но они целых два часа простояли под окнами Вика лежала в палате второго этажа. Выглядывая в открытое окно, она радостно разговаривала со своими посетителями, но все это время Юру ни на минуту не оставляли безответные размышления. Ненароком он посматривал на Наташу и анализировал неожиданные свои домыслы.
Ему весьма не терпелось уточнить до объяснимости и, может быть, даже открыться Наташе, если такое позволят обстоятельства разговора, на неминуемость которого он все-таки надеялся, разговора откровенного, который поставит все на свои места.
Юра надеялся на подробное общение по недосказанной теме с Наташей на обратной дороге из роддома. Но случилось другое, на что Божив никак не мог рассчитывать: может, Наташа не захотела продолжать беседу и потому решила поступить именно так, а может, уж таковы были судьбиные обстоятельства, но, как бы то ни было, Наташа в одну минуту попрощалась с Юрой, Оксанкой и Викой и уехала куда-то по делам.
МАГИЧЕСКИЙ СОВЕТ
— Алло! Иван, ты?
— Да, это я. А кто это звонит?
— Как тебе сказать… ну, в общем-то это я — Сергей… Истина.
— Сергей? — в трубке установилось молчание.
— Иван, ты меня слышишь?
— Да. Это я озадачился: что-то голос у тебя изменился. Ты проснулся?
— Нет. И голосом я говорю не своим, но все-таки своим.
— Около тебя кто-то есть и ты не можешь говорить?
— Да нет, все нормально, я стою здесь один, в телефонной будке.
— Откуда ты звонишь?
— Я недалеко от Центрального рынка, напротив храма.
— Я имею в виду — отсюда или оттуда.
— А, да нет, отсюда.
— Ясно, а что так стараешься не своим голосом говорить?
— Понимаешь, я тут не один, вернее, один, но не полностью. Этот тип смылся.
— Ты что, влез куда-то?
— Да, в председателя кооператива.
— Понятно. И что собираешься делать?
— Да есть кое-какие соображения.
— А что Эзоповым языком заговорил?
— Страхуюсь на всякий случай, откуда я знаю, как у тебя дела.
— Да нет, все нормально, можешь говорить напрямую.
— Хорошо, — сказал я и немного задумался: «Стоит ли все-таки Ивана привлекать, вмешивать в эти обстоятельства? Не должно бы мне поступать так слабо и подчеркивать в себе незадачливого ученика. И для меня медвежья услуга, и для Ивана — слабинка учителя».
— Ты что замолчал?
— Думаю, что сказать.
— Слушай, тебя что, заблокировали или сам играешь?
— Заблокировали.
— Ну это пустяк. Помочь?
— Думаю, что не надо. Это мое недоразумение, мне и расхлебывать.
— Ну, смотри, тебе виднее.
— Слушай, ты меня, Иван, извини, в случае чего я тебе позвоню, хорошо?
— Ладно.
— Как у тебя дела, Иван? Как живешь? Работаешь?
— Дела по-старому, правда, диссертацию успел защитить по медицине. Занятия продолжаю.
— Не женился?
— Женился, не так давно.
— Папкой скоро будешь?
— Да, эта проблема намечается.
— Поздравляю, — с грустноватым оттенком сказал я и тут же решил закончить разговор:
— Ну, ладно, Иван, я заканчиваю, пойду потихоньку.
— Ну ладно, пока, звони.
— Пока, Иван, — подытожил я и уверенно повесил трубку на автомат, и душа у меня заныла немного, вспомнились былые времена, когда я работал директором кинотеатра.
Я вышел из телефонной будки в слегка расстроенных чувствах, но с твердой уверенностью продолжать борьбу, хотя моя устремленная позиция и находилась в расплывчатом состоянии, пока я длительно присутствовал в Астрале, но здесь, на Земле, на физическом плане, среди вороха страстей телесного преобладания я снова захотел обладать своим земным телом, и мне даже порою уже бывало не то чтобы трудно, скорее грустновато в минуты необходимости покидать земное тело Гриши, ибо немало я уже в него вживался, и каждый раз, с ним расставаясь, я хотел возвращения. Я привыкал к нему, словно к одежде, без него я начинал себя чувствовать голым и даже, в какой-то мере, несовершенным, лишиться его для меня все больше начинало означать потерю любимой вещи, старого, удобного костюма, таким образом, я все больше привязывался к Гришиному физическому телу, и я еще не имел подобного опыта инородного вживления души на столь продолжительный срок, и потому не мог предвидеть, во что это все выльется, ведь не исключена была возможность, что моя инородная душа, насильственно вживленная в тело председателя кооператива, примет его, как благодатную почву, и пустит корни, но чувственные корешки уже появились, как очертания моей теперешней грусти.
«Вот так, — подумал я, — могу остаться Гришей».
И тут произошло вот уж совсем неожиданное: среди туманной суеты прохожих, среди хаотичного их движения, в густоте уличного шума промелькнуло поодаль от меня, как некий знакомый сгусток, напряжение, и оно обозначилось, активизировалось в моей памяти раньше, чем я это смог проанализировать, мне ничего не оставалось, как ринуться за своей импульсивностью, что за маленьким ребенком-шалуном, и стеснительно оправдывать ее поведение.
— Золотов! — не успев подумать, окликнул я человека в старом подранном костюме, совершенно обвисшем на его довольно упитанном теле.
Он стоял и крикливо рекламировал газету.
— Самая клеветническая газетенка! — подкрякивал он голосисто, потрясая пачкой газет у себя над головой. — Берите, покупайте, самая дешевая газетенка в городе!
Некоторые из прохожих неохотно, но останавливались: кто-то поглазеть на газетчика, а кто-то и вступить в перерекания с ним, подбросить ему какое-нибудь испачканное слово, другой останавливался, чтобы купить.
Золотов, продолжая выкрикивать и одновременно на ходу реализовывать свой товар, впился в меня глазами, лишь на мгновение отводя их, присматривая за публикой.
— Что-то я вас не припомню, — озадаченно говорнул он в мою сторону между рекламным слововоротом, — откуда мы знакомы?
— Я пристально слежу за молодой литературой, и с вашими стихами я тоже немного знаком, — начал оправдываться я, но уже понимая, что эта встреча мне не помешает, а наоборот, есть еще одна возможность укоротить астральную волю Магистра — Остапа Моисеевича, ибо я тут же припомнил обстоятельства, некогда столкнувшие меня с этим газетчиком.
— Вы читали мои стихи в сборнике? — как-то особенно сладко произнеся слово «сборник», поинтересовался Золотов, видимо, до сих пор это был его единственный наиболее весомый выход в печать.
— Да, — тут же соврал я, потому что знаком я был со стихами газетчика только по одному тому злополучному четверостишию, изуродованному на астральном экране опечатками, хорошо продуманными астральной шайкой, дабы остановить стихотворца в развитии и направить его образ жизни, наполнить творческим опустошением, деградацией и печальной запущенностью в окружении необъяснимых, неведомо откуда сгущающихся невзгод. В прошлый раз Золотов улизнул от меня, его судьба отшарахнулась от помощи, а мы бы могли помочь друг другу еще тогда, но теперь я не собирался упустить возникший случай поправить это дело.
— А правда, хороший сборник, — подбодрился Золотов, снова обращаясь ко мне, — целых шесть стихотворений моих! Вам понравились?
— Еще бы, — заискивающе поддакнул я, — вы настоящий поэт.
— Вы мои мысли читаете, — обрадовался газетчик, — тут недавно ко мне подходил мой знакомый, роман, говорит, издал, я ему так и сказал, как его там звали… фамилия у него дурацкая, а, Палецкий, так вот я ему так и сказал: «Ну, роман каждый Палецкий может написать, а вот шесть Стихотворений, — выразительно подчеркнул слово «стихотворений» Золотов, не каждый может опубликовать».
— Да, это точно, вы правы, — быстренько подтвердил я и принял серьезный вид, боясь, что Золотов усечет мою неискренность, потому что глаза у него были очень прожорливые по отношению к своей славе, а значит могли не упустить, подсмотреть мимолетные штрихи моего лица, означающие мое истинное отношение к так называемой поэзии этого газетчика.
Хотя астральная шайка вряд ли могла ошибиться в оправданности выбора своей жертвы, но мне все-таки не думалось, что этот тип Золотов и в самом деле может составить в перспективе авангард литературы. «Но он же сейчас остановлен, уничтожен», — отвечал я себе, чтобы не столь уж поддаваться своим столь чувствительным взглядам на этого человека в предоставленной мне данности. Но жизнь, она гораздо неожиданнее, чем предполагаем мы, и если смахнуть со стола «крошки», то обнаружится, на первый взгляд, замысловатая, но если присмотреться, логичная ее структура, клеенчатый рисунок.
— Послушайте, вы мне нравитесь! Я здесь недалеко живу, пойдемте ко мне, выпьем по чашечке кофе, — предложил Золотов мне.
— А что, я не против, — сразу же согласился я, логика жизни начинала оправдывать себя, подтверждать свое незримое существование.
— Все, — сказал Золотов, — ну их на хер, эти газеты. — И он нагнулся к своим ногам, подхватил черный обтрепанный портфель и ловко метнул в его нутро остаток нереализованного товара, затем он защелкнул портфель, подхватил его под мышку, ибо ручек не было, и добавил: — Ну что, идем?
— Я готов, — оживился и я, и мы задорно зашагали в гости к Золотову.
Дорога была мне знакома, тогда, в Астрале, следуя за Золотовым по пятам в надежде быть понятым, я хорошо запомнил ее.
Газетчик жил в нескольких минутах хотьбы от Центрального рынка, не доходя до Братского переулка, и мы с ним действительно шагали в ногу, как братья.
Дома Золотов предложил мне присесть на все тот же диван, ведомый мне по Астралу, с кулачищами выпрыгивающих пружин под шелушащейся обивкой, и предложил чаю, ибо кофе не оказалось: Золотов много перетряс банок и, наконец, из одной из них, хотя они все были из-под кофе, просыпались чайные крошки, и по все комнате теперь валялись пустые разноцветные банки.
— А я недавно женился, — осведомил меня стихотворец, — замечательная баба, правда, немножко горбатая, но я не смотрю на это, у нее душа прямая, — расхохотался Золотов. — Мы не расписывались, но все равно живем, не убегаем друг от друга, скоро она явится, и вы познакомитесь, только, пожалуйста, — перешел на шепот Золотов, — вы с ней поаккуратнее.
— А что? — тоже прошептал я, недоумевая.
— Ведьма, — сказал Золотов и добавил, — страшная.
— В каком смысле ведьма?
— В самом прямом.
— Да ну?
— Я вам говорю!.. С мертвецами, — негромко сказал стихотворец и огляделся по сторонам, — общается.
— Да уж, у вас не только стихи необычные, но и окружение тоже, хвалебно сказал я, и Золотову это понравилось.
— А вы как думали, иначе я бы никогда не написал эти шесть стихотворений, правда, в последнее время мне что-то не пишется, погрустневши, определился он и протянул мне чай в замусоленной чашке без блюдца. — Сахара нет, — добавил газетчик, — вчера кончился. Может, сейчас Ветистова притащит.
— А Ветистова это кто? — переспросил я, гадливо пригубливая чай, но делая это незаметно, чтобы не насторожить хозяина, не оттолкнуть его расположенность ко мне. Роль откровенного почитателя всегда сложнее роли критика.
— Как, вы не знаете, кто такая Ветистова?
— Нет, — отрицательно покачал я головой.
— Да это же она самая.
— Кто?
— Моя жена, а я разве вам не сказал об этом?
— Нет. То, что у вас есть жена, вы упомянули, но что именно она Ветистова, об этом ни слова.
— Странно, ну да ладно, хотите, я вам свои первые стихи почитаю, они, правда, не вошли в сборник «Счастливый сон», — Золотов рылся в шкафу. Но, сами понимаете, редактура у нас «без слуха», так сказать, да и потом, разве можно вместить всю мою открытую душу… печатные площади ограничены, — надменно произнес стихотворец, и развел руками, и важно оттопырил нижнюю губу, в одной руке у него уже находилась тетрадка, такая же замусоленная, как и предложенная мне кружка с чаем.
Теперь Золотов присел со мной рядышком, разлистнул эту тетрадь и сказал: — Вот, оно открылось — его и прочту, напоминаю, это из первых моих стихов.
— Да-да, — подтвердил я и принял внимательный вид, — читайте.
И Золотов нараспев задекламировал:
Найти бы
пятновыводитель,
Что с неба выведет
Луну!
Померк бы
мой руководитель,
И я ко тьме бы лишь
прильнул!
Хранитель мой — не обижайся!
Мне жаль усердие твое…
Ты мне вещаешь:
«Возвращайся!»
К тебе тянусь,
но на своем!
Я в телесах, я в низшем ранге,
под светом
извергаю
лай…
Меня ты мучаешь,
мой ангел:
Оставь меня,
не оставляй!
— Да! — сказал я, когда Золотов прочел стихотворение.
— Я прочту еще одно, — заторопился он и бегло отмусолил пару страниц в тетрадке, приплевывая на пальцы. — «Дождь», — таинственно произнес он название следующего стихотворения.
Вокруг: стоят
дома многоэтажные.
Вокруг:
деревья
взмокшие
сутулятся
враскач,
как дирижеры очень
важные.
И дождь лишь
аплодирует
распутице!
Вокруг дома жилые,
ну и что же!
А в них почти пусты
балконов ложи!..
Роятся на асфальте в лужах капли,
да телевышка мокнет словно
цапля,
да дождь живой шумит…
Как за кулисами:
Зонты
и шелестят плащи расхожие.
На цыпочках торопятся
прохожие
скорей увидеть дождь
по телевизору…
— И вот, еще совсем крохотное, — не делая никакой паузы после отзвучавшего стихотворения, засуетился, заерзав на месте, стихотворец.
Блудник
К новой бабе мчит на «ладе»,
Затемненные очки…
Красны, как в губной помаде,
Поворотов колпачки!
Наступило молчание. Я выдержал паузу, в которую постарался вложить свое многозначительно одобрение, а Золотов тем временем настороженно смотрел куда-то на пол, словно прислушиваясь к нарастанию моего восторга, а мне, признаться, и в самом деле показались его последние стихи довольно симпатичными, неплохими, но, конечно же, вызвать страстное восхваление, которого ожидал Золотов, они не могли. Мне ничего не оставалось делать, как прибегнуть к почитательской гиперболе: размашисто воскликнуть:
— Вы — гений, Золотов! Да, это не каждому дано.
«А он действительно молодец», — добавил я про себя.
Золотов торжествовал.
— В наше время нелегко, — театрально проговорил он, — встретить ценителя поэзии — истинного, — добавил он.
— Вы меня явно переоцениваете, — отозвался я на встречную похвалу. А вы знаете, у меня к вам дело, и непростое, оно касается непосредственно вас, — определился я.
— Дело? Вы мне еще больше начинаете нравиться, — Золотов развалилися на стуле напротив меня. — Говорите, я весь внимание, — уважительно потребовал он.
— Пожалуй, начну с того, что представлюсь вам: я должен перед вами извиниться, даже, скорее, немного огорчить, но не одна ваша супруга Ветистова — ведьма, в данном случае.
— Что? Вы тоже?
— Нет, я не колдун, как вы решили подумать. Я — сенсетив, энергетический интуит, так сказать.
— Обалдеть! А что это такое? — воскликнул Золотов и хлопнул ладонями себя по коленям.
— Понимаете, — слегка призадумался я, — э-э, м-да, сейчас объясню: природа меня одарила способностью воспринимать в какой-то мере некоторые структурные связи между прошлым и будущим, другими словами, определять причинно-следственную связь.
— Как это? — озадачился стихотворец, продолжая не понимать меня.
— Ну вот, собственно говоря, мы и подошли к делу, на примере которого вам станет определенно ясно, что же такое причинно-следственная связь, но как я ее вижу, вам предстоит убедиться чуть позже, когда вы проследуете по результатам моего совета.
— Все, я готов слушать, — сказал Золотов, но глянул на часы. — А-а, отмахнулся он, — хрен с ними, не пойду сегодня больше горланить, говорите… как вас?..
— Меня зовут Гриша, — подсказал я.
— Ага, — кивнул стихотворец, — говорите, Гриша.
— Так вот, постольку поскольку я неравнодушен к вашему творчеству, заговорил я и подумал: «Не слишком ли деловито и поучительски я изъясняюсь, может, стоит и попроще, а то заподозрит что-нибудь Золотов, не поверит, мало ли что ему на ум взбредет». — Так вот, — повторился я после непродолжительного раздумья, — я ведь, Игорь, знаю, отчего у вас жизнь теперь наперекосяк пошла.
— Так-так, — оживился он и наклонился поближе ко мне, — умный вы человек, я чувствую.
— Что Бог дал, то и мое, я всегда говорю — лишнего у Бога не возьмешь, лишнее не потеряешь.
— Классно сказано! — изумился мой собеседник.
— Ведь я не зря сегодня подошел к вам на улице, когда я прочел вашу подборку стихов в коллективном поэтическом сборнике…
— «Счастливый сон», шесть стихотворений, — вставил Золотов, — ну-ну, и что?
— Я прочел эту подборку и сразу же все понял — вам специально сделано, чтобы вы были несчастны.
— Вот гады! Это точно, — засуетился Золотов. — Вы знаете, это точно! Сто процентов правды, а я думаю, что же такое, не пишется мне и невезуха с ножом к горлу каждый день. А как же они, сволочи, сделали?
— Очень просто, вы помните свое стихотворение о памяти друга?
— Третье, — подсказал стихотворец, — третье по счету в подборке.
— Именно в этом стихотворении вам все и сделано.
— Стоп, — остановил меня Золотов, — сейчас я достану сборник. Стихотворец кинулся к ближайшей книжной полке и вертуозно извлек оттуда небольшой целлофановый пакет, в котором аккуратно был завернут в газетку его поэтический сборник. Он снова уселся напротив меня на стул и заперелистывал эту книжицу. — Вот, — остановил он страницу, — мой титульный лист, все шесть стихотворений здесь.
— Но нам нужно третье, — ненавязчиво подсказал я.
— Да, третье, — словно получивши установку, подытожил Золотов и аккуратно стал отлистывать первую страницу, — раз, два, три, — вот оно, отсчитал он и драгоценно подал сборник мне в руки, — только я вас прошу, страницу не загибайте, — озаботился он.
— Да нет, что вы, я отношусь к поэзии с прилежанием, особенно к хорошей поэзии, — и Золотов приготовился растаять в удовольствии, когда я вздохнул полной грудью, чтобы прочесть стихи:
Передам дыхание по кругу
Но жалко, что не всё, и в том беда…
— продекламировал я с выражением, Золотов блаженствовал.
— В этих строках и зарыта собака, — уверенно сказал я.
Золотов скривился, словно ему прищемили палец.
— Опечатка, — оправдался он, — редактор гад, верстки не дал вычитать, там по-другому:
Передаём дыхание по кругу,
Но жалко, что не все, и в том беда…
— Это так я выразился о смерти своего друга, — осведомил меня стихотворец, — а они все испоганили, через опечатку эти строки от моего лица прозвучали, ну и где же тут сделано, как?
— Я не буду вдаваться в подробности энергетического мира, но скажу вам одно…
Но тут, огрызнулась замочная задвижка в прихожей, и в следующее же мгновение послышался торопливый голос: «Игоре-ок, Игорь Владимирови-ич!»
— Ветистова, это она, — шушукнул мне на ухо Золотов, — точно почуяла, что вы здесь.
— О-о, у нас гости? — все еще из прохожей раздавался голос среди какой-то неопределенной возни. — Игорек, у нас гости? — вопросил голос еще раз.
— Да, Ветистова, у нас сенсетив, — отозвался стихотворец. — Потом договорим, — снова шепнул он мне, — она скоро уйдет, у нее в это время вечно дела.
— Ой, вы меня извините, — бегло заговорила Ветистова, вошедши к нам в комнату, — я так избегалась, столько дел, и везде я нужна, вам Игорек не рассказывал, чем я занимаюсь, извините, как вас зовут, а я занимаюсь мертвецами, это вы и представить себе не можете, насколько это опасно и сложно, мы разыскиваем мертвецов по фотографии, но, правда, не всегда и мертвецов: бывает, и просто пропавших без вести.
— Меня зовут… — попытался я вставить фразу.
— А вы знаете, какой гениальный мой Игоречек, это восходящая звезда. Недавно целых шесть стихотворений опубликовали у него. Вы не читали?
— Читал, Гриша меня зовут, — тут же вдогонку добавил я, боясь, что мне так и не дадут представиться.
— Стоп… Гриша, — на мгновение Ветистова задумалась и приложила правую руку ладонью ко лбу, левую слегка отвела в сторону. — Так, сказала она. — Гриша, Гриша, Гриша, ой, как же там, сейчас, одну минуточку, дайте сосредоточиться, все, мне все ясно, — снова оживилась она, — вы сенсетив.
— Ну да, я об этом уже говорил Игорю, а Игорь…
Но Ветистова снова перебила меня:
— Вы сенситив, и очень хороший, хотите я вам скажу, в какой области вы работаете? Так… — Ветистова стала перемещаться передо мною, держа свои руки вытянутыми вперед, и ее ладони смотрели мне в лицо…Так-так… та-ак, — приговаривала она, закатывая глаза под потолок, и это чем-то напоминало туземный танец. — Все! — воскликнула Ветистова. Мне все ясно, вы очень хорошо чувствуете время, так?
— Ну, похоже, что вы приблизительно ответили, — подтвердил я.
— Чем вы занимаетесь? Я угадала, да?
— Я умею видеть причинно-следственную связь.
— Ну вот же, я и сказала, чувствуете время.
Мне это начинало надоедать.
— Ветистова, ты — ведьма, — восторженно и одухотворенно похвалил свою супругу Золотов.
— Ой, какая же я ведьма, просто я действительно талантливый экстрасенс… Стоп, я прошу тысячу извинений, я совсем забыла, мне же позвонить надо сейчас, Львовна меня ждет, у нее клиентура по гороскопам наметилась, ей нужно моя консультация, я сейчас, мальчики, одну минутку, только три слова, и все.
— Ну это действительно все, — шепнул мне Золотов, но я сидел непоколебимо, делая вид, что довольно серьезно отношусь к происходящему вокруг.
— Алло… Алло!.. — снова выкрикнула в трубку Ветистова, после того как поспешно несколько раз передернула телефонный диск слева направо. Светочка, это ты?… Ага, и я тоже только что пришла, ты адреса их записала?… Ой, ну а что же ты… Да… Понятно… Ну ты же пойми, Светочка… Светлана Львовна, не перебивай меня, я сейчас, мальчики, еще два слова, да нет, это я не тебе, это у нас гости…
Ветистова разговаривала по телефону с полчаса, не меньше, время от времени выкрикивая в мою с Игорем сторону: «Я сейчас, мальчики, еще два слова, три минутки, и все, очень важное дело!»
И я все-таки почувствовал себя весьма счастливым, когда Ветистова в одно, действительно, прекрасное, мгновение наспех бросила телефонную трубку на аппарат и, окутанная ворохом совершенно непонятных объяснений в мою сторону, извиняясь через слово, медленно отступила в прихожую, и вскоре ее хохочущий голос будто захлопнула входная дверь в какой-то банке, и он перестал быть слышен, это Ветистова все-таки ушла из дома.
— Дела, — сказал Игорь.
— Суета, — добавил я.
— Что? — не расслышавши моего слова, спросил Золотов.
— Я говорю, замечательная у вас жена, Игорь.
— Да, с женой мне повезло, у нее такой нюх на поэзию, она мои стихи сразу вычислила, ко лбу книжку приложила и тут же определила: «Самые лучшие стихи в сборнике твои, Игорь». А я верю ей, как себе, — похвалился Золотов, — ну, ладно, на чем мы там остановились?
Я снова открыл сборник, отложенный на время в сторону, и сказал:
— К сожалению, у меня очень мало времени, поэтому в подробности вдаваться не буду, но чтобы все ваши невзгоды рассеялись, Игорь, вам надлежит в первой строке третьего стихотворения в слове «передам» вписать перед последней буквой «м», только обязательно ручкой, от руки, букву «ё», во второй строке букву «ё» в слове «всё» заменить на букву «е».
— И все?… — удивился Золотов, — но это я всего лишь исправлю опечатки, и потом… книжку портить… — Но все-таки Золотов решился поверить мне, и вскоре мы распрощались.