— Ах вот даже как? Гуманно. А она разве спрашивала про него?
— А как же? Говорила, что хочет с ним попрощаться, перед тем как под охрану к Георгию Аркадьевичу уйдет.
— Ладно, — поскреб щетину Алик, — что-то мы на этом Ольшанском зациклились. Давайте-ка вернемся к Капитану. Он ведь скоро должен за Мариной приехать, разве не так?
— Откуда вы знаете?
Алик похлопал себя по груди, по красным строгим буквам:
— Работа у нас такая.
«Песец» засмеялся:
— Вы знаете… Да не все… Про это никто не знает…
— Чего же мы не знаем? — насторожился Алик.
— А то, что Капитан Джо уже здесь.
— Давно?
— С неделю, наверное.
— И никто не знает, что он здесь?
— Никто.
— Даже Марина?
— Даже она.
— Что же он здесь делает?
— Во-первых, какую-то фирму покупает…
— А во-вторых?
— А во-вторых, за Мариночкой наблюдает, как она тут без него себя ведет… Я же говорю, он человек суровый…
— Значит, второго августа и он был во «Фрегате»?
«Песец» загадочно прищурил красивые глаза:
— Вполне возможно… Но его там никто не видел…
Алик засмеялся довольно и встал:
— За вашу несчастную голову, сэр Гей, Ольшанский нам много не заплатит… — Он посмотрел презрительно на «песца». — Но я готов отдать ее бесплатно! Вы поняли меня?
«Песец» испуганно глядел на резко сменившего тон Алика. Алик подошел к Андрюше:
— Андрюша, отдадим его бесплатно, просто за справедливость? Ну должна же бьггь хоть какая-то справедливость?! Как ты считаешь, Андрюша?
Андрюша, скривив рот, глядел то на «песца», то на Батыя:
— Мочить от живота.
— Сэр Гей, вы слышите?! — Алик взял со стола «пустую» улику, передернул затвор. — Вот наше последнее слово.
— Сколько? — чуть слышно спросил «песец».
— Что сколько?
— Сколько вы хотите?
— Мы от вас ничего не хотим. — Алик начал поднимать «пустую» улику.
«Песец» вдруг рухнул со стула на колени, подполз к Алику, обнял его ноги и зашептал страстно:
— Дорогой… Золотой… Ненаглядный… Родной… Любимый…
Алик испуганно посмотрел на Андрюшу:
— Это что? Это он кому?
Андрюша видел в горах и не такое и теперь молча смотрел на Батыя. Батый презрительно ухмылялся…
— Я твой… Я твой… Любимый… — страстно стонал «песец».
— Андрюша! — заорал вдруг Алик. — Убери его! Андрюша!
Андрюша оттащил «песца» на середину кухни. Алик рванул к холодильнику, вытащил плечистую бутылку и, отпив прямо из горла, замотал головой:
— Кошмар… Жуткая работа… Кошмар…
«Песец» не хотел вставать, метался в кремовом костюме по зеленому полу кухни, вскрикивал и рыдал:
— Сколько?… Сколько?… Сколько?…
Батый пожалел шефа:
— Да хватит, Сергей Николаевич… Вставайте…
— Все из-за тебя!… Все из-за тебя! — рыдал «песец», не вставая.
— Да хватит, — успокаивал его Батый, — пистолет пустой. Обойма у него в кармане. Они шутили.
«Песец» сел на полу.
— Как — шутили?
— Как вы с Мариной, — объяснил ему Батый.
«Песец» встал с пола, отряхнул колени и растерянно
оглянулся:
— Правда?
Алик уже пришел в себя. Протянул «песцу» бутылку:
— Хлебните.
«Песец» виновато сморщился:
— Я из горлышка не могу.
— Человек все может,— печально сказал Алик.— Пейте.
«Песец» хлебнул послушно. Водка полилась по краям рта за шиворот. «Песец» съежился. Закашлялся.
— Вы… Просто так… Вы меня отпустите просто так?…
Алик смотрел на него печально и строго:
— Просто так мы вас не отпустим.
— За сколько? — забеспокоился опять «песец».
— За Капитана Джо.
«Песец» кивнул:
— Понимаю… Он вам даст больше.
— Он нам все отдаст, — сказал Алик.
— Но я не знаю, где его искать…
— Я вам помогу. — Алик взял «песца» под руку. — Пройдемте в комнату, побеседуем наедине.— Алик кивнул на Батыя. — Чтобы вы не ссылались потом на утечку информации. О том, что я скажу, будем знать только вы и я. Договорились?
— Договорились, — деловито кивнул ему «песец». И они под руку вышли из кухни.
12«Урус иблис»
Андрюша не смотрел на Батыя. Ему было стыдно за Алика. Он видел его испуганное лицо, когда «песец» бросился ему в ноги, видел презрительную улыбку прапора: «Они шутили». Капитан Слесарев так никогда не шутил…
Краем глаза Андрюша видел, как прапор вытащил красную пачку и закурил, прислушиваясь к разговору за стеной. Наклонившись к Андрюше, он спросил:
— Боец, как этот тихарь тебя закадрил?
— Случайно, — не глядя на него, ответил Андрюша.
— У них случайностей не бывает… Расколол он тебя?
— Как это? — не понял Андрюша.
— Что-то есть на войне за тобой? Компромат какой-то на тебе висит? Наркота, бабы, мирное.население?… Что он про тебя знает?…
— А не пошел бы ты, прапор, на х…? — тихо ответил Андрюша.
Прапор не обиделся, начал объяснять:
— Меня он еще в кабаке усек. Когда ты ушел халдея искать, он меня про Ольшанского стал спрашивать… Денег мне предлагал, сука…
И опять Андрюше стало стыдно за Алика. Ведь ТТ в кабаке был при нем.
— Я послал его… Разве я знал, что тот жмурик воскрес?… — Прапор поставил на попа красную пачку. — И зачем я контракт не продлил? — Прапор щелчком опрокинул пачку. — Не люди здесь, боец, а суки. Хуже «духов».
Андрюша молча с ним согласился.
— Теперь мне хана при любом раскладе. Либо те, либо эти. Правда?
— Правда, — подтвердил Андрюша.
— Думаешь, у тебя положение лучше? — зашептал вдруг прапор. — Слышал, на кого твой тихарь замахнулся? На Капитана Джо! Не по зубам он ему. Капитан хоть и в Штатах живет, а у него здесь все схвачено. Железно! Если он узнает, что вы на него хвост подняли… Хана вам обоим. — Прапор взял Андрюшу за руку, заглянул в глаза: — Андрюша, вали-ка ты от своего тихаря, пока не поздно. Слышишь?
— Он не тихарь, — сказал Андрюша.
— Кому ты поверил, Андрюша, — шептал на ухо прапор, — это же не капитан Слесарев. Вот кто тебе настоящим батей был. Идем, Андрюша, пока они там разговаривают, выпьем за нашего капитана. Я угощаю. Идем, выпьем за упокой его души! Идем!
Только тут Андрюша впервые посмотрел на прапора:
— Почему это за упокой?
— Так его же убили, — удивился прапор. — Неужели ты не знаешь?
— Врешь! — не поверил Андрюша. — Когда?
— Двадцатого июля.
— Где?
— В Грозном. Снайпер с крыши достал его на броне… Я думал, ты знаешь.
Утром двадцатого июля Андрюша уже был в Питере. Восемнадцатого их разведбат отозвали с гор в Ханкалу. Когда они уже дожимали «душков», начальники объявили очередное, третье по счету, перемирие. Впервые Андрюша услышал, как матерится капитан. «Нас же в импотентов превратят! Это же все равно что мужика в самый разгар с бабы снимать, за это расстреливать мало!» Таков был смысл его длинных матерных монологов. Андрюша даже рад был, что уходит на дембель во время черного предательства. Он уехал в Моздок, а разведбат ушел с гор в Ханкалу через Грозный. Значит, там и достали капитана. В перемирие!
— Врешь, Батый! Врешь!
Прапор вынул плотный бумажник, перетянутый широкой белой резинкой, из бумажника достал мятый конверт, из конверта — газетную вырезку.
— Мне кореш из штаба прислал. Читай, даже в газетке про него пропечатали. Когда живой был, майорскую звезду забыли кинуть. Суки! Читай.
Андрюша расправил на столе сложенную вчетверо, уже пожелтевшую газетную вырезку. Наверное, кореш прапора сорвал ее со стенда у штаба.
Вот что в ней было написано:
«Капитан был воином, конечно, он ненавидел войну. И в слове „воин" нет поросячьего восторга перед страшной работой убивания людей, в чем и состоит сущность войны. Капитан во всем пытался найти духовность. Даже на этой страшной бессмысленной войне. Он жил по каким-то своим нравственным законам, которые никогда не переступал сам и не позволял этого делать никому вокруг. Война, бой, смерть, страх были для него не больше чем вызовом, вызовом его вере, его убеждениям, его морали. И в этом огне он выковал их».
Андрюшу покоробили тупые бессмысленные фразы некролога. Из всего текста он понял только прошедшее время: «был, ненавидел, жил», но заставил себя вчитаться дальше.
«Как мальчишка радуясь удачам, переживая промахи, капитан не замыкался в мире своей роты, боевого железа, приказов, сводок, рейдов, докладов, построений, всего прочего, что заполняет жизнь офицера на войне „под завязку", до изнеможения. Война была для капитана еще и возможностью познать совершенно неведомый для него мир. Он мог часами разговаривать с пленными „чеками" — но не о том, где их лагерь или сколько гранатометов в их отряде, а об истории того или иного аула, об отличии горных тейпов от равнинных…»
У Андрюши начал кривиться рот. Он длинно выругался:
— Так на войне не делают!
— Ты чего? — не понял прапор.— Не нравится, что ли?
— Это не капитан! А какой-то Миклухо-Маклай с папуасами.
Прапор ткнул пальцем в строку:
— Ты здесь читай.
Андрюша стал читать дальше:
«Нет, капитан не стал „гуманистом", и его ненависть к боевикам никак не уменьшилась от знания „посланий Пророка" или истории кишлака Гуниб, его разведроту боялись, за его голову чеченцы называли все большие суммы в долларах, количество могил боевиков, „сделанных" разведчиками капитана, неуклонно росло. У чеченцев он получил за глаза прозвище „урус иблис" — „русский дьявол".
Да! Капитан умел воевать, это он доказал еще в Афгане. И здесь его разведроту запомнили, как приснопамятных „морпехов" из Калининграда… Он был „стар", этот капитан. Было ему тридцать три года, как Иисусу Христу. По возрасту своему ему давно было пора примерять подполковничьи погоны…»
Андрюша видел перед собой капитана: загорелого, светлоглазого, обросшего русой курчавой бородой, видел его на жаркой июльской броне в раздолбанном центре Грозного. А рядом с капитаном увидел своего заместителя-раздолбая. Ведь именно на их броне всегда ездил в походе капитан. Андрюша выматерил про себя своего раздолбая! Нужно же высадить автоматчиков с обоих бортов: чтобы они глаз не спускали с крыш и с верхних окон. А раздолбай, наверное, не высадил, расслабился раздолбай. Поглядывал на Андрюшины «командирские» часики, предвкушал баночное пиво и встречу