— Гигант! — восхитился Алик.— Беру свои слова обратно. «Папа» не бездарь. Простой, скромный гигант.
— Мы с тобой, Алик, действительно находимся в морге. — Андрюша огляделся: — Вот как раз сюда и приволакивают со сцены трупы. Здесь их и запаивают в цинки. Видишь, синие баллоны в углу? Там ацетилен. Здесь запаивают и отправляют по адресам. Помнишь, «песец» сказал, что среди бойцов много приезжих?
Алик задумчиво глядел на синие тяжелые баллоны в углу:
— А нас и запаивать, Андрюша, не надо. «Папа» сказал, у него здесь сказочное кладбище. Лично меня обещал бесплатно похоронить.
— И похоронит. Нас обоих. Не зря же нам этот морг показал. Такое просто так не показывают.
Алик спохватился:
— Э, а где наша одежда?
— Седой унес.
— У меня же там… У меня же там секретные документы.
— Ничего там не было, — успокоил его Андрюша, — мокрая пачка сигарет и зажигалка.
— Неважно, — возмущался Алик, — это же личная собственность.
— Тихо! — попросил Андрюша и покосился на дверь.— Зажигалку и сигареты я спрятал. Только их высушить негде. Здесь даже батарей нет.
— В морге и не положены батареи. Ну давай хоть мокрую пачку. Может, раскурится.
Андрюша вытащил из-под изголовья топчана мятую пачку «беломора» и зажигалку:
— Кури мои. Сухие. Я их по привычке с утра под тельник заныкал и забыл.
Алик покосился на пачку и улыбнулся:
— Только не это… она так тебе сказала на стрелке?
— Так.
— Глупая, избалованная девчонка,— мягко сказал Алик. Взял папиросу, размял в пальцах.
— Может, не надо курить? — спросил Андрюша.
— Это еще почему? — возмутился Алик. — Даже приговоренным дают закурить. И последнюю чарку, между прочим, дают. Всенепременно.
Андрюша кивнул на дверь:
— Петрович почует. Завалится.
Алик щелкнул зажигалкой. Затянулся. Выпустил струю дыма прямо в железную дверь:
— А пусть… Может быть, узнаем что-нибудь для нас интересное.
— Он не разговаривает. Глухонемой, наверное.
Алик задумался:
— Он не глухонемой. На каждый звук как зверь реагирует. Просто разговаривать с нами не велено. Или язык у него отрезан уже.
И Андрюша закурил. Закинул ноги на топчан.
— Давай подумаем, что делать.
— Куда бежать? В кого стрелять? — понял Алик. — Эх, жаль за твоего капитана так сегодня и не выпили…
— Не треплись! — оборвал его Андрюша. — Сегодня нам самим нужно живыми остаться.
— До утра можешь спать спокойно, — заверил его Алик. — Утром «папа» моего ответа ждет.
— На что ответ?
— Он обещает выпустить нас отсюда живыми, если я ему Сашу сдам.
— Но ведь Саша…
— Правильно. Саши больше нет! И долго морочить ему голову он не позволит… Там на берегу мы еще могли уйти, пообещав ему Сашу… Здесь этот номер не пройдет…
Андрюша слушал его, закинув руку за голову. Пуская синий дым в сторону синей лампочки. Более светлый дым клубами стлался вокруг темно-синего светила, как кольца Сатурна. Алик громко шлепнулся на свой топчан:
— Я уже чувствую себя на том свете, Первозванный.
Тогда Андрюша сказал:
— У меня есть план… Я все обдумал. Слушай.
Алик сел на своем топчане. Приложил палец к губам. Показал на дрожащую в дыму синюю лампочку:
— А «жучков» здесь нет?
— Чисто, — успокоил его Андрюша.
Алик огляделся недоверчиво:
— По идее не должно… Обитателям этой комнаты говорить уже не о чем. Ладно, давай, только тихо.
— «Голубой песец» хотел продать меня в это шоу… — начал Андрюшки замолчал.
— Дальше что?
— Я к ним сам попрошусь.
— Зачем? — не понял Алик. — Тебе понравился уютный отдельный цинковый фоб с окошечком?
— Кончай! Я соглашусь с условием, что они отпустят тебя!
Алик потушил папиросу о цементный пол:
— За кого ты меня принимаешь, Первозванный? Я не Монтесума. Мне человеческие жертвы не нужны. Я православный человек. За меня уже жертва принесена. И ее мне вполне достаточно.
— Ты не понял,— рассердился Андрюша. — Я не жертву предлагаю. Я хочу выиграть время. Ты уйдешь на волю и что-нибудь придумаешь.
Алик грустно посмотрел на Андрюшу:
— Ты переоцениваешь меня, Первозванный. Да, я гений. Но не Бог. Воскресить им Сашу я не могу! Признаться, что я Саша, — тоже не могу. Это все равно что самому лечь в этот уютный цинковый ящик. — И Алик саданул кулаком по кафельной стене.
Андрюша докурил папиросу. Затушил о цементный пол.
— Слушай, а что у тебя за история с этим «папой»? Откуда он Марину знает? Что у вас за дела?… И вообще… Кто ты сам-то такой? Я же ничего не знаю…
Алик помолчал. Вздохнул. Уставился на синюю лампу.
— Ты прав. Ты имеешь право это знать… Коли я тебя запутал в этот мрак… Я хотел причаститься как человек. А потом уже исповедоваться…— Алик перекрестился. — Прости меня, Господи! Неисповедимы пути твои… Слушай, Первозванный…
Андрюша закрыл глаза. Он ждал, что на него обрушится обвал страшных тайн и захватывающих дух приключений из «дурацкой непутевой жизни». Обстановка располагала. Но Алик молчал. Будто уснул.
— Давай, Алик, я жду, — напомнил о себе Андрюша.
Алик ответил не сразу:
— Видишь ли, Первозванный… Оказывается, это очень трудно сделать. И самое трудное в этом деле — начать. Я сейчас ищу аналогии. Например, одна из самых интересных исповедей начинается словами: «Му name is Robinson Crusoe and I was born in the city of York…» Очень здорово. Просто и искренне. Такой исповеди любой мент сразу поверит. Но, видишь ли… Ты ведь спрашиваешь не столько обо мне, сколько о «папе» и Марине… Значит, это замечательное начало нам не подходит. И тут мне в голову приходит другая аналогия. Уже исконно наша — православная. А именно: «Когда я на почте служил ямщиком…» Сразу обстоятельства берутся за рога. А обстоятельства для нас, православных, — жуткое дело. Обстоятельства для нас — главный враг. Согласен? Мужик служит на почте ямщиком. Так? Вроде бы ну и что? Что в этом плохого? А ты послушай дальше: «И крепко же братцы в селенье одном любил я в ту пору девчонку»! Вот тебе сразу неразрешимый конфликт: сильный здоровый мужик работает ямщиком и любит в соседнем селенье девчонку! Такая вот притча…
Алик замолчал.
— Разве это притча? — не понял Андрюша. — Любит ямщик девчонку и что?
Алик сел на топчане и с удовольствием объяснил:
— Ты перевел нашу русскую песню на вульгарный английский язык! Ямщик любит девчонку. Ну и что? Но наш-то мужик говорит совсем по другому: «Когда я на почте служил, я любил!» И в этом вся трагедия!
— В чем трагедия-то? — опять не понял Андрюша.
— Да в том, что столкнулись два несовместимых обстоятельства! Служил — любил! Как говорится, если водка мешает работе — брось работу. А мужик не смог бросить службу. И вся эта история кончилась жутко. Пока он был в отъезде, девчонку соблазнили и бросили!
Алик пропел вдруг тихо:
А там средь сугробов лежала она,
Закрылись зеленые очи.
Налейте, налейте скорее вина -
Рассказывать больше нет мочи!
Андрюша молчал. Соображал. Какое отношение имеет эта новая притча Алика к его исповеди?
— Самое время «хлопнуть по стакану, сдвинуть мозги набекрень», — сел на топчане Алик. — Черт с ним, с поздним ужином. Но чарку-то нам могли бы поднести! Я еще ни разу в жизни не пил в морге. В самолете — пил, в поезде — всенепременно, на пароходе — пил, даже в барокамере пил, а в морге еще не приходилось. Согласись, Первозванный, нас приняли здесь не по первому разряду. Не как дорогих долгожданных гостей. Я все завтра же выложу этому толстому борову. Пусть без меня поищет Сашу Ольшанского. Пусть!
Андрюша спустил ноги на цементный пол:
— Уже утро, наверное?
Алик прислушался:
— Нет. Еще ночь. Слышишь, ветер какой?
Даже в их подземелье было слышно, как на воле шумели сосны, рокотал залив, в трубах вентиляции будто электричка проносилась.
— К утру ветер стихает,— сказал Алик.— Сейчас самый разгар. Середина ночи.
Андрюша протянул Алику «беломорину».
— Давай по последней… И рассказывай. К утру мы должны найти выход. От цинкового ящика я на Кавказе ушел… и мне не светит на гражданке в него залететь…
Алик прикурил и рухнул на жесткий топчан.
— Только давай ближе к делу, — предупредил Андрюша, — докладывай реально. По фактам. Как ты познакомился с Мариной? Кто такой «папа»? Чего он от тебя хочет? И покороче. Времени до утра мало.
Алик затянулся «беломориной» и начал так:
— Когда я на почте служил ямщиком…
— Кончай стебаться! — рассердился Андрюша.
— Извини…— согласился с ним Алик.— Когда в сумасшедшем я доме служил…
— Кончай!
— Я не стебусь, — оправдался Алик. — Честное слово. Я служил тогда в Институте имени Бехтерева. Это такой умный дедушка, который поставил Иосифу Виссарионовичу жуткий диагноз — паранойя… А на следующий год дедушка погиб при странных обстоятельствах…
— Короче, — перебил его Андрюша. — Кем ты там работал?
— Я там служил психологом,— тут же ответил Алик. — После психологического факультета… Многие даже и не знают, что такой факультет в университете есть. Он находится на другом берегу Невы. На Галерной улице. Ну, я тебе доложу, и шарага…
— Ты ближе к фактам давай! К делу! — потребовал Андрюша. — А то нам с тобой из этого санатория никогда не выбраться!…
2Исповедь
Это было весной восемьдесят восьмого года, точнее— где-то в марте, еще точнее — через неделю после Международного женского дня… В ординаторской еще пахло мимозами… Женщинам к празднику цветы дарили. И пили разведенный кока-колой спирт. Спиртом уже не пахло. Но мимозами еще пахло. Пряно так и тоскливо. Вдруг старшая сестра вызывает меня к профессору. К Татарскому Борису Матвеевичу. Я тогда у него ассистентом числился. Не служил, подчеркиваю, а числился. Потому что этот блаженный человек, дай Бог ему здоровья, позволял мне заниматься всем, что душе моей был