Алик смотрел вдоль проспекта. Белого катафалка уже не было видно.
— На это нужно иметь право.
— Правильно. А у него есть это право.
— Кто же ему его дал?
— Я.
Василий вернулся к скамейке. Завернул в газету липкую дынную жижу. Запихал пакет в урну. Вытер мокрые руки о джинсы.
— Мне это путешествие по стране дураков порядком надоело. Хотел тебя пригласить в другой мир. В «Асторию». В европейскую цивилизацию. Спокойно поговорить о деле. А ты не хочешь по-человечески.
— О каком деле?
Василий поднял брови:
— А ты разве не понял?
— С Мариной мы, кажется, уже все выяснили.
— Думаешь? — Василий сдернул с шеи наушники. — Черт! Шею натерли!
Он аккуратно обмотал провод наушников вокруг плейера и сунул их в урну. В мокрый дынный пакет.
— Все! Кончились игрушки! Теперь мы можем говорить откровенно.
Алик смотрел на торчащую из урны черную пружину наушников:
— А мы разве не откровенно говорили?
— Я-то более чем. А ты? Молчал в основном. Я видел, что ты мне не доверяешь.
Василий тонким носком рыжего сапога запихал плейер подальше в урну.
— Теперь все. Можешь мне доверять. Пошли. Ну, что стоишь? Или тебе сто тысяч баков не нужны?
Они пошли к храму. У самой его двери Василий остановился, хотел перекреститься, уже размашисто поднял руку.
Старушки в белых платочках, выходящие с вечерни, испуганно шарахнулись от него. Василий весело рассмеялся:
— Фу, черт! Совсем забыл, кто я. Пошли отсюда.
Он взял Алика под руку и повел его к Восьмой линии.
Василий повеселел. Глаза его сверкали разными огнями. На губах блуждала коварная улыбка.
— Не хочешь по-человечески. Ладно… Я тебе такое место покажу! Ты поймешь — ты АЛ. Бежим! Наш трамвай.
11Улыбка Джоконды
А Андрюша ждал звонка от Алика в сером мрачном доме со спяшими совами над подъездом. Надо сказать, что внутри дом оказался совсем не мрачным. Обычный питерский старый доходный дом. С гулкой прохладной лестницей и разбитым скрипящим лифтом.
Квартира сорок оказалась на последнем этаже. Выше — только облупленные крыши. Андрюша позвонил у железной двери. Женский голос спросил:
— Кто?
— Балашов, — ответил Андрюша и добавил как пароль: — Это я, Андрюша.
Застучали мощные засовы, и дверь отворилась. В дверях стояла девчонка в синем купальнике. В синей косынке на голове. В руках девчонка держала испачканную краской тряпку и длинную рисовальную кисточку. Бедра у девчонки были испачканы голубой лазурью и яркой охрой. Она сурово оглядела Андрюшу. Только по черным влажным глазам Андрюша узнал повариху из «Фрегата», которая так беззастенчиво клеила его на ресторанной кухне. Девчонка послушала лестницу, сухо кивнула Андрюше:
— Заходи. А Саша где?
— Он мне сюда позвонить обещал. Скоро будет.
— Обувь снимай. Я утром полы мыла.
Девчонка совсем не стеснялась своего купальника.
Будто одета была в строгий вечерний костюм. Покачивая бедрами, не нарочно, а просто от походки, прошла в открытые двери комнаты. Андрюша у вешалки скинул ботинки и прошел за ней.
Комната была большая и солнечная. Без обоев. Стены покрашены краской «слоновая кость». Потолок, повторяя излом крыши, резко скашивался к передней стене с двумя большими низкими полукруглыми окнами. Это была мансарда, в какой раньше, наверное, жили художники или студенты близкой отсюда Академии художеств.
Да и сейчас посреди комнаты стоял мольберт с начатым этюдом. А в простенке между окнами висела копия Леопардовой «Джоконды». Девчонка, склонив голову, сдувая выбившуюся из-под косынки черную прядь, недовольно глядела на мольберт.
Андрюша кашлянул, чтобы напомнить ей о себе. Девчонка сказала, не отрываясь от мольберта:
— Марина в ванной. Сейчас выйдет. Садись и не мешай.
Действительно, где-то в глубине квартиры шумела вода. Кроме мольберта и полупустых книжных полок, в комнате ничего не было. Только широкая, покрытая большим ворсистым пледом тахта. Сесть можно было только на нее. Других вариантов не было.
И Андрюша устроился на уголке тахты и еще раз оглядел пустую комнату. И тут же заметил, что комната не так уж и пуста. Книг было немного, но все хорошие. Большие белые альбомы. Черные корешки «Философского наследия». И еще какие-то неизвестные. Большая серия «ПАЛ» — «Памятники античной литературы». И совсем незнакомые, старинные тома в кожаных переплетах. Короче, чтение на несколько лет без выходных. Внизу на полке стоял проигрыватель. Как книги, стоймя установлены несколько больших дисков. Между дисками и проигрывате— лем — знакомая матовая плечистая бутылка «Абсолюта».
У дверей на стене висела старая темно-желтая гитара без одной струны. А над книжными полками, на крюке, — карабин с оптическим прицелом и облегченным спортивным прикладом. Андрюша даже привстал и в окно поглядел. Сектор обстрела из этой мансарды был отличный. Вся улица как на ладони.
Девчонка сказала вдруг:
— Слушай, я тебе не мешаю?
— А что? — не понял Андрюша.
— Вид тебя мой не смущает? — строго посмотрела на него девчонка. — Ты же только из армии, а я в полном стриптизе.
— Нормально, — сказал Андрюша и снова плюхнулся на тахту.
— Жарко.
— Нормально.
— Если что, ты скажи. Я халат накину.
— Нормально, — отвернулся от нее Андрюша.
— Если тебе жарко, ты тоже раздевайся.
Андрюша подумал и ответил, вытирая потный лоб:
— Не, нормально.
Девчонка обошла мольберт и поправила на маленьком круглом столике старый медный, начищенный до блеска чайник. И на мольберте у нее был набросан ярко— охряный чайник на голубой тряпице. Только чайник на столике сиял. Отбрасывал солнечный свет и одновременно впитывал в себя все предметы в комнате: и книжные полки, и карабин на стене, и желтую гитару. А на холсте чайник — скучный, безжизненный. Хотя и яркий. Просто труп чайника. Вот она на себя и сердилась.
Это было понятно. Непонятно было другое. Там, во «Фрегате», на кухне, она так активно клеила его, так настырно его к себе приглашала, а теперь совсем не обращает на него внимания. Стоит в купальнике перед мольбертом, то сюда наклонится, то туда. То согнется в пояс над столиком, поправляя проклятый чайник. А фигурка у нее что надо: бедра тугие и икры спортивные, ножки — крепкие, как столбики. Что ж она, издевается? Совсем его за человека не считает?
Андрюша покраснел и уперся взглядом в книжные корешки.
— Татьяна! — раздался из прихожей Маринин голос. — Куда ты кофе забесила? Не могу найти!
В дверном проеме стояла Марина. На ней было только махровое полотенце вокруг головы.
Еще совсем недавно Андрюша видел ее в храме во всем черном. Как монашку. А сейчас она стояла перед ним голая. Она стояла в дверном проеме, как в раме картины. Запах масляных красок и ацетона еще больше усиливал ее нереальность. Хотя в лучах солнца дрожали живые капельки на ее бедрах и животе, Андрюша впился глазами в белую по сравнению с розовым телом грудь. В темно-коричневые, торчащие в стороны соски. Впился в них, как в глаза. Даже рот раскрыл.
— Марина, у нас гость, — наклоняясь к мольберту, поздно предупредила Татьяна.
— Извини, Андрюша, — сказала Марина, поправила полотенце на голове и спокойно скрылась в прихожей.
Андрюша не понял, почему она извинялась. Разве извиняются за такую красоту? Это он должен был извиняться перед ней. За то, что увидел ее, не имея на это права. Случайно. Увидел не принадлежавшее ему. И тут же понял, что Марина не извинялась перед ним, а прощала за его неумышленный, робкий подгляд.
— Андрюша, будешь кофе пить? — крикнула Марина откуда-то издалека, наверное, из кухни.
— Буду! — тут же хрипло ответил Андрюша.
И застеснялся своего хриплого резкого голоса. Застеснялся того, что он ответил совсем не на ее вопрос о кофе. Застеснялся того, что она поймет, про что он ответил «буду», поймет и засмеется презрительно. Но она не засмеялась. И Татьяна сделала вид, что не услышала его хрипа, только слегка покосилась на него от мольберта.
Марина, уже в длинном розовом халате, вкатила в комнату легкий столик на колесиках. Подкатила его к тахте. Разлила по маленьким чашечкам тугой, как жгут, черный кофе из массивного электрокофейника. И села рядом с Андрюшей на тахту.
— Татьяна, хватит. Садись кофе пить.
Татьяна спиной рванулась от мольберта к тахте, снова склонилась к рисунку, добавила мазок охры на ребре чайника, покачала недовольно головой и только тогда отбросила зло кисточку и вытерла о тряпку руки:
— Я бездарь, Машка! Ни-че-го из меня не выйдет.
Марина улыбнулась Андрюше, призывая его в сообщники:
— Не кокетничай, Татьяна. Вон как здорово «Джоконду» скопировала. Не хуже Леонардо. Правда, Андрюша?
Она показала Андрюше портрет в простенке. Андрюша хотел встать посмотреть портрет. Но вставать не стал. Не смог оторваться от теплого Марининого бедра.
Татьяна взяла с тахты большую ковровую подушку, бросила ее на крашеный пол, села внизу у столика напротив тахты, по-мужски широко расставив ноги. Потом иронически посмотрела на Андрюшу и уже другим, женственным движением подобрала ноги под себя.
— Извини, Андрюша, — опять извинилась Марина, — мы тут совсем распустились. Здесь никто не бывает.
— А Алик? — покосился на бутылку «Абсолюта» Андрюша.
Марина отхлебнула горячий кофе:
— Саша здесь бывает редко. У него же свой офис.
— Его офис засекли, — строго напомнила Татьяна, — теперь он тут будет жить.
Марина улыбнулась Андрюше:
— Размечталась, девочка.— И уже Татьяне: — Не надейся. Ему никто здесь не нужен. Он инопланетянин.
— Сама ты… — Татьяна не договорила. Выдернула ноги из-под себя. Снова широко их расставила перед собой, уперлась локтями в колени. Положила подбородок на ладони. Отчеканила: — Ты больна, Машка. Ты должна это понять! Тебе лечиться надо. Только Саша тебе может помочь! Только он!
Марина смущенно покосилась на Андрюшу: