— Ты-то что в этом понимаешь!
Татьяна захохотала весело, хлопнула Андрюшу по коленке:
— Ну-ка, расскажи ей, Андрюша, как я тебя во «Фрегате» клеила! Ну-ка, расскажи ей! Ты даже побледнел весь, бедняга, от моего напора. Расскажи ей, расскажи!
— Это ты не сама, — не соглашалась с ней Марина, — это тебя Саша попросил склеить его. Это ты для Саши старалась. Для него ты на все готова!
Андрюша вспомнил влажные обещающие глаза на кухне «Фрегата», короткий халатик на голом теле, ее потную руку на своей. «Неужели это все для Алика?» — с горечью подумал он.
Татьяна помолчала и сказала:
— Да, для него я на все готова. И Андрюша тоже. Правда, Андрюша?
Андрюша неожиданно для себя в упор посмотрел на Марину и так же сурово ответил:
— Правда.
— Вот так, Машка! — довольно закончила Татьяна. — А ты больна. Лечись. Пока не поздно.
Марина ее не слушала. Она, не отрываясь, смотрела на Андрюшу:
— Какие у тебя глаза. Серые. Я как только увидела твои глаза, даже цветы уронила. Ты на гитаре играешь?
Глаза и гитара… Только сейчас Андрюша понял, кого он напомнил Марине там, во «Фрегате». Но вспомнил разноцветные глаза Капитана Джо и отогнал от себя обидную мысль.
— Ты играешь на гитаре, Андрюша? — тихо повторила Марина.
— Так, — пожал плечами Андрюша, — три аккорда. В армии научился.
— Спой что-нибудь, — попросила его Марина. — Татьяна, дай гитару!
Татьяна сняла со стены гитару, положила ее на колени Андрюше.
— Ну-ка, сбацай, Андрей, что-нибудь веселое. Только не про море! — И она погрозила пальцем Марине.
Андрюша взял гитару на колено. Не хватало басовой последней струны. Играть можно. Андрюша подстроил три первых, как учили, на старый мотив Дунаевского «Капитан, капитан, улыбнитесь…» и вспомнил вдруг капитана Слесарева. И запел любимую песню своего ротного, ту, что пел он часто в чужих далеких горах под низкими чужими звездами:
Чутко горы спят, Южный Крест залез на небо,
Спустились с гор в долину облака.
Осторожней, друг, ведь никто из нас здесь не был,
В таинственной стране Мадагаскар.
Может быть, ты смерть найдешь за океаном,
Что же, помни, ты у смерти не один.
Осторожней, друг, ночь подернулась туманом,
Сними с плеча свой верный карабин.
— Спасибо, Андрюша, — Марина поцеловала Андрюшу в щеку, — большое тебе спасибо.
— Эх ты! — рассердилась Татьяна, — я же просила тебя веселое. И не про море!
— Это не про море,— оправдывался Андрюша.— Это наша походная. Мы ее пели в горах.
— Эх ты! — Татьяна встала. — Уже солнце садится. Где Саша? Ты же сказал, он скоро будет.
— Будет обязательно, — заверил ее Андрюша. — Не зря же он меня к вам послал.
Татьяна потянулась:
— Ладно, пойду на обед что-нибудь придумаю.
Татьяна ушла. А Марина не спускала глаз с Андрюши:
— Танька — жуткая лентяйка. Дома готовит бульон из кубиков, омлет и пельмени. Ее готовку можно только во «Фрегате» оценить.
— И там некому оценивать, — крикнула из прихожей Татьяна, — наркоманы туда не за едой приходят.
Андрюше от песни стало тоскливо и муторно.
— Чей это карабин на стене?
— Татьянин, — засмеялась Марина, — она же у нас спортсменка. Художник-повар-снайпер. Биатлоном занимается. Мастер спорта. Знаешь, что такое биатлон?
Андрюша нахмурился. Что такое биатлон, он хорошо узнал в горах. Ночью с верхних этажей домов их доставали снайперши. Девушки из Прибалтики или с Западной Украины. Они, говорили, бывшие биатлонистки. Стреляли по коленям. И, когда к раненому на крик бежали свои, валили всех подряд уже в голову. Сам он этих девчонок не видел. Редко в городе бывал. Бригада в горах воевала. Но знал негласный приказ — в плен их не брать. Слышал, что в одной из соседних бригад одну такую снайпершу разорвали бэтээрами… Такую же, наверное, как эта суровая художница-повар-снайпер.
Стало еще муторнее.
Солнце садилось за Петропавловскую крепость. Вдали, за перекатами облупленных крыш, сверкал крылатый ангел в расплавленном жарком золоте.
Марина стояла у мольберта.
— Саша нашел у Татьяны художественные способности. Он эту мастерскую ей купил. — Она засмеялась. — И вообще, мне кажется, он ее удочерил. Татьяна же теперь сирота. Похоронила маму-библиотекаря…
Только тут Андрюша понял, что Татьяна — та самая одноклассница, которая помогала Марине мстить. Это она познакомила ее с соседкой-проституткой. Скромная девочка — художник-повар-снайпер. Андрюша же присвистнул…
Марина тряхнула каштановыми волосами:
— Нет, чайник у нее не получился. Оказывается, самое трудное — простые знакомые вещи рисовать. А «Джоконда» получилась здорово. Особенно улыбка. Правда, Андрюша?
Андрюша посмотрел на портрет в простенке и только хмыкнул — улыбка как улыбка.
Марина к нему обернулась. Волосы рассыпались по плечам. Откинулась пола. Обнажилась продолговатая коленка.
— А ты знаешь, чему она улыбается?
Андрюша пожал плечами:
— А черт ее знает.
Марина засмеялась лукаво:
— Вот именно. Черт-то знает. Это только для мужчин существует загадка Джоконды. Женщины ее отлично понимают. И молчат. Потому что это страшная тайна.
Она подошла к тахте и снова села рядом с Андрюшей. Запахнула халат на коленях. Спросила между прочим:
— А ты правда для Саши на все готов?
Андрюша ответил не задумываясь:
— Правда.
И тут же спохватился.
— Уже поздно. Может, пойти его поискать?
— Не надо. Вася ему ничего не сделает. Он очень нужен Васе. Очень.
Марина крутила на пальце серебряное колечко с зеленым, в цвет глаз, камешком.
— А почему? Почему ты для него на все готов?
— А потому, что, кроме меня, помогать ему некому.
— В чем помогать-то? — засмеялась Марина. — Сто тысяч баксов достать?
И опять Андрюша ответил сразу:
— Вернуть ему тебя.
Марина смотрела на портрет в простенке и улыбалась:
— А ты думаешь, меня кто-то держит?… Просто он не понимает ее улыбки. Он не понимает, чему она улыбается.
— А чему она улыбается? — осторожно спросил Андрюша.
— Все очень просто. Она хочет…
— Чего? — не понял Андрюша.
— Это улыбка желания. Женского желания. Это — страшная тайна. Но тебе можно. Ты еще маленький…
Андрюша хотел обидеться. Но не смог. Эта девчонка, всего лишь на год старше его, обладала какой-то магической силой. Она была взрослее, опытнее и его, и снайперши Татьяны.
Андрюша посмотрел на портрет. И отвернулся. Даже неудобно стало. Будто подсмотрел чужую тайну.
— Много на свете женских портретов. А такой один. Потому что Леонардо гений. — Марина засмеялась. — Представляешь? Сколько он ее рисовал? Три дня? Неделю? Месяц? И каждый день она садилась напротив него и улыбалась вот так. Она его желала. Желала этого гениального мастера. Она влюбилась в него и в его картины. Она, улыбаясь, сидела перед ним. А он на нее смотрел, прищурив глаз, и скрупулезно переносил на холст эту ее улыбку. Он все понимал. Но он был гений. Только ее улыбка была для него нужна… Ты представляешь? Представляешь, какая это мУка?!
Марина стукнула кулачком по коленке:
— Ненавижу!
12Кладбище
На каком-то разбитом гремящем трамвае Василий с Аликом заехали в самый конец Васильевского, на набережной Смоленки вышли. Василий показал Алику темно-красный высокий дом с облупившейся штукатуркой, наверное, помнивший еще блокадную зиму.
— Вот! Я тебе рассказывал. Вот мой дом. В котором я жил с отцом героем-летчиком.
Он круто повернулся на высоких каблуках и показал на мрачные тенистые деревья на том берегу:
— А вот и кладбище, где меня расстреляли в первый раз. Идем, покажу.
Они перешли гулкий деревянный мостик. Четко стучали подковки рыжих сапог. Ворота кладбища были распахнуты настежь. Покривились и поржавели. Видно, их не запирали никогда.
Они отошли с людной главной аллеи в боковую, тенистую. Пошли вдоль искореженных оград и четырехугольных католических крестов.
Василий шел по кладбищу как по знакомой улице. Останавливался у богатых черных каменных глыб, показывал их Алику, как гид на экскурсии по городу. Алик узнавал знакомые имена. «Графъ Канкринъ, министръ финансовъ», «Графъ Бенкендорфъ».
И справа, и слева мелькали знакомые фамилии. На некоторых каменных глыбах крестов не было. Зато чернели над фамилиями выбитые масонские циркули и пентакли. Василий обогнал Алика. Заглянул в глаза своими разными глазами. Спросил:
— Помнишь, была такая песенка? Хотя нет, ты меня на семь лет моложе. Читал твое личное дело. Ты можешь и не знать ее. — И он пропел на мотив шубертовского «Мельника»:
Гляжу с тоской
На род людской,
Все жалки и слабы.
А управляют всей толпой
Мудилы и жлобы.
И лишь на кладбище сыром,
Где склепы и гробы-ы-ы,
Я рад!
Ведь в тех гробах лежат
Мудилы и жлобы!
Ом схватил Алика за руку и подвел его к какой-то могиле со сломанной черной античной колонной вместо креста:
— Здесь! Здесь меня расстреляли в первый раз!
Он вздохнул и скорбно опустил седую голову. Будто в этой старой могиле со сломанной колонной был похоронен он сам.
Алик хотел обойти могилу и посмотреть фамилию того, кто же на самом деле здесь лежит. Василий задержал его:
— Не надо. Все равно его уже там нет. Ты же знаешь.
Они сели на маленькую деревянную скамеечку у
колонны. Сквозь густую крону желтеющих деревьев пробивались редкие лучи заходящего солнца. Василий вздохнул:
— Тогда солнца не было. Ноябрь был. Дождь со снегом. Почти темно. Я упал в мокрые вонючие листья. Пахло покойниками.— Василий засмеялся.— Дурачок… Я не себя жалел. Я жалел отца. Жалел неудавшегося героя… неудавшегося летчика. Он же тогда еще живой был…
Алик не мог оторвать взгляда от загадочной руины. Василий замолчал, через плечо скрытно наблюдал за Аликом.